Вася Алексеев - Ф. Самойлов

Опасен был новый инженер Орлов, появившийся в мастерской во время войны. Про него говорили, что он один из держателей путиловских акций и потому старается выжать из рабочих побольше. Во всяком случае, Орлов непрестанно придирался к рабочим, сыпал штрафами направо и налево. Он повадился ходить в «чертов уголок» по ночам, старался попасть туда незаметно, прислушивался к разговорам, а если замечал, что рабочие собрались вместе, что-то обсуждают или просто пьют кипяток, — подымал крик, штрафовал на самую большую сумму, какая только была возможна. И еще грозил выгнать с завода, отправить на фронт.

— Жить не дает, проклятый, — говорили токари.

— Надо его отвадить отсюда, — заметил Вася.

— Как его отвадишь, если он такой настырный?

— Подумать, так способ найдется…

И действительно, они нашли способ. Токарек Ромка забрался ночью на стропила крыши. Ему падали туда ведро со смазочным маслом… Сидеть под крышей неудобно, а Орлов в ту ночь, как назло, долго не показывался. Появился он уже под утро, тихо подошел к участку… Но сверху его всё равно было видно. Едва он оказался под балкой, как ведро перевернулось и липкая струя масла хлестнула Орлова по фуражке, залила тужурку и щегольские наглаженные брюки.

Скандал вышел крупный. Ромку хотели выгнать с завода, — он был подростком, отдать в солдаты его не могли. Но рабочие дружно заступились за парнишку. Да и Орлов, ослепленный маслом, не очень ясно разглядел его. Все говорили, что Ромка не виноват, кто поднял ведро под крышу — один бог знает. Запахло забастовкой, и администрация пошла на попятный. А Орлов усвоил урок, перестал шпионить за токарями. Во всяком случае явно.

Для заводской администрации первые месяцы войны были медовыми. Служащие главной конторы, акционеры и заправилы общества Путиловских заводов важно ходили по мастерским, в которые еще недавно предпочитали без особой надобности не заглядывать — очень уж было там неспокойно. Война придала им смелости, уверенности в себе. Их настроение так поднялось, что даже молодые токари из пушечной чувствовали это, как ли далеки они были от начальства.

— У господ-то из конторы такой вид, — говорили ребята, — точно каждый день именины справляют.

— Очень просто, — откликался Вася. — Для других — война, а для них — праздник. На фронте дела, конечно, плохи, корпус Самсонова разбили в пух, зато армии требуется еще больше пушек и шрапнели! Заказов невпроворот, барыши растут как на дрожжах. А на нашего брата, они считают, теперь надели крепкую узду. Законы военного времени! Только радуются они напрасно.

В самом деле, после медовых месяцев начала войны для заправил завода наступили трудные времена. Опять начались забастовки и разгорались, как пламя в летнем лесу. Искр, чтобы вызвать пожар, было много. Инженер ударил разметчика Харитонова по лицу — вся пушечная встала. Молодежь первая бросила станки и снимала с работы тех, кто еще не решался бастовать.

Вася яростно спорил с меньшевиком Петровым:

— Это ваши выдумки, что в войну нельзя бастовать. Рабочий класс никогда не откажется от борьбы. Сколько бы вы ему ни мешали. Уж лучше не путайтесь под ногами.

За первой забастовкой последовали другие — еще более массовые. В мастерских возникали митинги — против войны! Вася Алексеев уже не раз выступал перед сотнями людей. Созвать митинг надо было внезапно, так, чтобы администрация не узнала заранее — полицию вызвать недолго. Людей собирали, подав аварийный гудок или остановив рабочих, выходящих из мастерской после смены. Длился такой митинг всего несколько минут, но, чтобы заронить искру, много времени не надо.

Через год после начала войны заводские начальники уже не выглядели именинниками. С заказами и прибылями всё было как нельзя лучше, но рули ходили ходунам в руках «капитанов промышленности», того и гляди, управление будет потеряно совсем.

И лишившись уверенности, «капитаны» бросались из крайности в крайность. Сегодня — слащавые речи, завтра — жестокие расправы. Еще весной 1915 года на завод приезжал сам царь. Всё было расписано заранее, как в театре. Но действующие лица подвели. Вместо пышного умилительного представления, которое должно было показать всей России единение самодержца с рабочим людом, получился крупный конфуз.

Рабочие встретили Николая Второго враждебно. Он шел по спешно почищенным к его приезду проходам, сопровождаемый огромной свитой. Черносотенцы и переодетые городовые, наводнившие завод, кричали «ура». А рабочие смотрели на самодержца всея Руси с насмешливым любопытством:

— До чего плюгавый! Швейцар у директорского подъезда и тот солиднее во сто раз…

С галерки механической мастерской кто-то крикнул:

— Долой самодержавие!

На электростанции говорили, что хорошо бы угостить монарха ломиком или лопатой. Один раз ему пробили голову за границей, теперь пускай попробует от своих подданных…

Царя поспешили увезти с завода, скомкав программу «торжества».

Прошел еще год, и власти разом сдали в армию, отправили на фронт две тысячи молодых путиловских рабочих. Уж не надеялись на умилительное «единение» и елейные речи.

Правительство изъяло завод на время войны у его владельцев и передало в руки генералов, но и тем было уже не под силу совладать с растущим недовольством рабочих. Это недовольство, зревшее всюду, будоражило молодежь.

— Руки чешутся, — говорили ребята, — пора переходить от разговоров к делу.

В мастерских создавались новые большевистские группы. Васе надо было всюду побывать, ближе познакомиться с людьми. В кружке башенной мастерской ребята подобрались живые, энергичные. Только зелены были еще совсем. Как-то Вася пришел на их собрание. Это было в начале 1916 года. На темной улице деревни Волынкиной, возле ворот дома, в окне которого чуть светил огонек, стояли двое пареньков.

— Здесь продают пиленые дрова? — произнес Вася условленную фразу.

— А сколько купишь?

— Три сажени и еще половину.

— Здесь, Вася, — сказал уже совсем другим голосом один из пареньков. — Собрались. Тебе будут знаешь как рады!

Он повел Васю в дом. В тесной комнате вокруг стола сидели человек восемь или десять. Лица их были разгорячены, должно быть, ребята о чем-то спорили, но стук в дверь оборвал разговор. Секунду все настороженно вглядывались в вошедших, потом разом бросились к дверям.

— Вот здорово, — радостно заговорил живой и бойкий Ваня Скоринко, — это просто замечательно, что ты к нам пришел, Вася! У нас дело какое есть, если б ты только знал!

Вася широко улыбнулся ребятам, снял кепку и пошел к столу, расстегивая на ходу свое неизменное черное пальтишко на «рыбьем меху». Ребята всегда видели его таким — в синей вельветовой кепке, на которой рубчики совсем вытерлись, в стареньком пальто, — Вася звал его трехсезонным, потому что служило оно ему весной, осенью и зимой. В сильные морозы он только поднимал воротник. Под пальто был серый штопаный свитер. Брюки обтрепаны и ботинки просят каши… По правде говоря, у него больше и не было ничего.

— Так что же у вас за дело? — спросил он, пожимая руки, тянувшиеся со всех сторон. — Рассказывайте, ребятки…

Они переглядывались, ожидая, кто первый начнет.

— Вот, понимаешь, — сказал Ваня Скоринко, — мы тут сидим, спорим о всяких делах, ну о том, что надо делать нам, молодым, в нынешнее время. Всем уже поперек горла встала проклятая война, злоба на царя такая, что просто душит. Ведь правда?

— Правда, конечно. Но какой ты делаешь из этого вывод?

— А вывод такой, что хватит нам ждать.

Действовать хотим!

Скоринко еще раз взглянул на товарищей и выпалил разом:

— Бить городовых надо, — городовых, околоточных, приставов! Это они охраняют царский строй. Перебьем их и до царя доберемся. Свернем ему шею. Тогда всё, наша власть!

Вася посмотрел на Скоринко, на взволнованных ребят и сдержал улыбку. Они всерьез думали, что открыли чудодейственное средство.

— И много вы надеетесь перебить городовых разом? Пять? Десять? А царь будет сидеть и ждать, пока вы возьметесь за остальных? Убьешь ты, Ваня, городового, и тебя за это повесят. Так на так… Но я считаю, очень это было бы со стороны рабочего класса не по-хозяйски — менять такого хорошего, боевого парня на царскую собаку. Нет, ты можешь принести во много раз больше пользы. Конечно, когда будешь не один, когда за тобой пойдут сотни молодых рабочих.

— Ну, все-таки убить городового — это уже не разговор, а дело.

— Были и до вас люди, считавшие, что можно свалить царя подобными делами. Ничего у них не вышло. Вы слыхали такие слова — индивидуальный террор? Ленин называет его революционным авантюризмом. Почему? Давайте разберемся вместе…