Трава и солнце - Анатолий Мошковский

Одик был разгромлен: что-то в словах Виталика было и верно. Не отец ли подсказал?

У Одика упало настроение.

— А ты сказки Пушкина читал? — спросил он вдруг у Виталика, чтобы опять перевести разговор на другое.

— Кто ж их не читал! — слегка даже рассердился Виталик. — Все прочитал. Давно уже. Папа сказал, что я должен быть начитанным. Специально для меня их из Москвы выписал. Я и сейчас кое-что помню наизусть, и папа, как будто я маленький, просит меня рассказывать, когда к нам приходят гости. И особенно это место: «Князь у синя моря ходит, с синя моря глаз не сводит; глядь — поверх текучих вод лебедь белая плывет…» Помнишь?

— Помню. — Одик посмотрел на блестящие листья абрикосов, за которыми скрылась Пелагея, и зевнул.

Родители и сестра — она давно убежала от Одика — были у моря: ему не захотелось одному тащиться на раскаленный пляж, и он прошелся по асфальтированным дорожкам сада. У каменного сарая на перевернутом ведре сидела Пелагея и, приблизив к глазу палец, пыталась вытащить занозу. Одик подошел к ней.

— Дайте я попробую.

— Не вылазит… Никак не могу уцепить — нету ногтей. Придется иголкой расковырять…

Одик присел возле нее на корточки и взял в руку ее кисть, иссохшую, легкую, с устрашающе выпуклыми синими венами, точно они были не под кожей, а перехлестывали руку сверху. В ее пальце, истресканном и грязном, он увидел черную точечку и, ухватив ее ногтями, дернул вверх. Старуха вскрикнула и затрясла рукой:

— Спасибо, миленький… Выдернул!

— Не за что. — Одик встал с корточек, постоял, думая, что бы такое сказать, потому что просто так уйти было бы невежливо. — Вам тут плохо, — сказал он, — когда ни посмотришь из окна, все вы в саду…

Пелагея подняла на него мутноватые, в глубоких морщинах глаза.

— Что ты, сыночек… Как же не работать — бог любит работящих, спасибо Егору, кормильцу… Чтоб без него робила? Кому нужна старуха? Ведь и подписаться-то не могу. — Она почесала длинным худущим пальцем костлявое плечо. Потом быстро огляделась и проговорила: — Иди гуляй, милый, чего тут со мной, со старухой, время тратить. Да и я совсем заболталась с тобой. — Она подняла с земли цапку и ушла за сарай. Не поймешь Пелагею: он ее эксплуатирует, а она благодарит…

Через час пришла с моря Оля. Потом явились мама с отцом; они ели приготовленную накануне окрошку, оладьи, и отец все рассказывал про то, как обманчив бывает внешний вид игроков. Взять Сергея Викторовича, — до чего, казалось бы, растяпистый человек, ведь и на карты вроде бы не смотрит, а все помнит, что скинули. Все до единой помнит!

— Несчастный! — сказала мама. — Жалкий, беспробудный картежник! Для этого ты приехал сюда? Дома не было партнеров? Лучше бы купался, загорал и ходил в горы… Вон как разнесло! Тебе надо больше двигаться и активно отдыхать, а не сидеть на месте. Ведь все нервы истрепал на этих картах…

— Стоп! — сказал отец и засмеялся. — Прошу при детях выбирать слова.

Дети засмеялись громче его.

— Сходим сегодня в кино, — сказала мама, — идет «Девушка в тельняшке»; говорят, прекрасная картина.

— Так и быть, уломала жалкого картежника! — проговорил отец. — Тяжка моя участь… Иду!

«Все-таки отец хороший, все понимает, — подумал Одик, — только и правда, как ему не надоест преферанс?»

Картина не показалась Одику прекрасной, но смотреть было можно.

Зато следующий день был наихудшим днем в Скалистом. Одик не знал, куда себя деть. С утра он был с мамой и Олей на пляже и томился. Лежал на полотенце под огромной пилоткой, свернутой мамой из «Недели», и смотрел на берег, на проходивших иногда по гальке мальчишек. Знакомых среди них не было. Ну ясно, амфору они подняли со дна бухты и делать там вроде больше нечего.

Но ведь Дельфиний мыс остался на прежнем месте, и Илька еще не прошел на него. Да, может, и другие, более робкие ребята осмелятся повязать свой лоб синей лентой и захватить ведерко с белилами…

Мама по-прежнему вязала из зеленых ниток свитер — мотки сильно уменьшились, — заговаривала с соседками по пляжу, а Оля бродила у воды: охотилась за крабиками, которые были настолько глупы, что изредка давали себя поймать. Одик, за последние дни слегка охладевший к сестре, снова от скуки стал поглядывать на нее.

«А что, если рассказать маме про амфору и про Дельфиний мыс? — вдруг подумал он. — Будет ей интересно слушать?»

И Одик рассказал. Но, конечно, про то, что ребята прогнали его от дверей Мишиной квартиры и что в музее не взяли амфору, не сказал ни слова. Мама слушала его очень внимательно. Оля тоже прекратила охоту за крабиками и не спускала с его лица глаз, на этот раз не очень каверзных.

— Смотрите вы! — сказала мама. — Что ж ты раньше молчал? А я думала, где это он все пропадает! А мне можно посмотреть на эту амфору?

— И мне? — пискнула Оля.

— Только не сейчас, попозже… Ее даже Федор Михайлович еще не видел.

— А кто это? — Мама оторвалась от вязания.

— Учитель, — тут же встряла Оля, — он очень насмешливый и даже на ходу читает книги про броненосец «Потемкин».

Одик снисходительно улыбнулся, но не поправил сестру.

— Ого, да у вас тут, я вижу, полно знакомств! — сказала мама. — Не то что дома. Даже с учителями… А я думала, в Москве успели надоесть! Ты ведь все время жаловался на Полину Семеновну…

— Да что ты сравниваешь их, — перебил ее Одик, — она нудная и придира, слушать ее скучно.

— Подумайте вы! — сказала мама. — А мы с папой тебе не скучны?

Глава 14

НАЛЕТ

Вечером мама спросила у Георгия Никаноровича про его старшего сына, который вот-вот должен был приехать.

— О, на ваше счастье, сын задерживается, — сказал Карпов, поглаживая себя по груди. — Но если и нагрянет, вы не беспокойтесь, что-нибудь подыщем.

— Спасибо.

В голосе мамы Одик уловил заискивающие нотки.

— Я понимаю вас, Валентина, — сказал Карпов. — В жизни так много зависит от жилья… Разве можно чувствовать себя человеком в какой-нибудь халупе, без всяких удобств, без надежной крыши над головой, без уюта и тишины?..

Он продолжал развивать свою мысль, и временами в его речь вплетался голос телевизионного диктора, долетавший из-за стенки.

Одик пристально смотрел ему в лицо — крупно вылепленное, большеносое, с суровой поперечной складкой на загорелом лбу — и думал: такой ли он, как о нем говорят мальчишки? Не очень похоже… Но зачем он отгородил пляж? Почему так заставляет работать сестру Пелагею? Почему ушел от той, справедливой, по словам ребят, жены? Нрав у него крутой — это сразу видно, и Виталик его надменный и считает себя чуть ли не пупом уж если не земли, то по крайней мере Скалистого…

Весь этот день Одик жил с каким-то смутным, тревожным чувством на душе и, чтобы поскорей отделаться от него, пораньше лег. Лег и мгновенно уснул и не слышал, как ложились родители, как кашляла где-то за окнами Пелагея и трубил на море катер…

Проснулся Одик от криков. Он вскочил, подбежал к окну и в ужасе отпрянул от него. Сад был залит резким электрическим светом, в нем метались какие-то тени и раздавались крики. Вот-вот начнут стрелять, палить из пистолетов, а может, и бросать гранаты. И Одик, чтобы в него не попали, прижался к стенке у окна.

Мама с отцом крепко спали, Оля беспокойно шевелилась. Еще мгновение — и Одик вскрикнул: огромное стекло их комнаты с оглушительным звоном рассыпалось, и весь дом, казалось, содрогнулся.

Мама с отцом вскочили с тахты.

Оля спросонья заревела.

Стало слышно, как по дому забегали. Захлопали двери. Со двора донеслись испуганные голоса и крики.

— Что здесь делается? — спросил отец, протирая глаза.

У Одика тряслись губы. Отец торопливо застегивал пижаму, мама накинула легкий халат, а Оля, как спала, в трусиках, стояла в кровати на коленях, сонная, заплаканная, и смотрела на Одика.

«Грабители!» — мелькнуло у него.

Отец подошел к двери и взялся за ключ.

— Не смей! — прошептала мама и, опасливо поглядывая в окно, стала собирать с пола осколки. — Хочешь, чтобы ножом пырнули?

Крики в саду утихли, только отчетливо слышался громкий, со скрытой радостью голос Карпова:

— Жаль, одного схватили! Завтра мы с ним потолкуем. А теперь — спать!

Одик не знал, спал ли Георгий Никанорович, Лиля и другие жильцы дома, сам же он уснул только под утро, когда на море уже шли первые купальщики с полотенцами через плечо. Отец с мамой тоже, кажется, глаз не сомкнули, потому что лица у них были посеревшие, опухшие. Утром Одик узнал, что это был налет — местное хулиганье решило обобрать всю клубнику и черешню. Но нашкодить они, можно сказать, не успели: Пелагея, спавшая в сарае, услышала шум, включила свет и всех разбудила. Убегая, кто-то из налетчиков в бессильной злобе бросил в окно камень.