Тетрадь для домашних занятий: Повесть о Семене Тер-Петросяне (Камо) - Армен Зурабов

— Именно поэтому я этого чуда и не могу допустить! — сказал Шредер с неожиданной горечью. — Я уже сказал: разума у людей хватает только на вечернее чтение!

— И на инстинкт самосохранения! — Глаза Стомонякова весело прищурились. — Все хотят жить — даже пессимисты. И все приспосабливаются к условиям жизни. С того момента, как изобретут этот ваш «луч», единственным условием жизни станет разум. И тогда все, что до сих пор считали утопией, станет реальностью, потому что не будет другого условия для жизни. И, кстати, станет ясно, что всегда были правы те, кто верил в разум.

Стомоняков замолчал. Шредер снисходительно улыбнулся… А он, молча слушавший их, вдруг увидел сквозь улыбку Шредера странное жалостливое выражение и заметил, что уголки губ у Шредера опустились, как у обиженного ребенка. Ему стало жалко Шредера и захотелось переубедить его, и он даже представил, как Шредер соглашается помогать им и отдает бесплатно оружие, а потом приезжает в Россию, участвует в революции и говорит со всеми по-русски. Он спросил Шредера:

— У вас есть мать?

Шредер ответил бесстрастно, подавляя удивление:

— Я хожу каждую неделю на ее могилу.

Он сказал:

— У меня тоже мать умерла. Я не могу ходить на ее могилу. Я все время думаю о ней. Я и сейчас ее люблю, как будто она живая. А ваша мать была добрая?

— Да, — сказал Шредер. — Она была единственно добрая из всех, кого я знал.

— Видишь! — сказал он радостно и не замечая, как переходит на «ты». — Ты веришь, что твоя мать была добрая… Теперь спроси свою мать, что она думала: что в тебе — дерьмо или разум? Я знаю, что моя мать ответит, если я ее спрошу. Ты тоже знаешь, что твоя мать ответит. И все знают… А теперь скажи, кто тогда думает, что в человеке больше дерьма? Ты тоже не думаешь! Раз ты не можешь так думать о своей матери и твоя мать не может так думать о тебе, как ты можешь так думать о других?.. А ты что говоришь?! Почему говоришь?.. Ты сам сказал: господин тоже раб. Ты книги читаешь… Второй жизни не будет. Зачем жить глупо, если можно жить умно? Ты что делаешь? Сидишь на деньгах, а другие сдыхают с голоду? А ты говоришь: это не я дерьмо, а все дерьмо, ничего изменить нельзя! Если хоть один человек на этом свете живет не так, как ты, если даже только твоя мать жила не так, значит, и ты можешь. А почему не живешь, знаешь? Боишься, что тоже подохнешь с голоду! Почему люди, как звери, живут, друг у друга отнимают — кто больше отнимет, тот сильнее?! Христос сказал: отдай последнюю рубаху? А ты что делаешь? Перед церковью нищим копейку даешь? Если даже шубу свою снимешь и отдашь — поможешь? Ты отдашь — другой не отдаст. Что делать? Надо, чтобы люди не для того жили, чтобы кушать и богатство свое показывать, чтобы не в этом было дело, понимаешь?.. И для этого надо сделать одно простое дело — чтобы у всех было то, что им надо. Тогда никто не будет стараться иметь больше, чем у другого. Зачем? От этого никто не будет уважать больше, будут смеяться: посмотри, дурак, набрал барахло, не знает, что теперь делать!.. Жизнь умной станет. Все поймут, что человек может жить как человек, а не как зверь. Раз человек знает, как лучше жить, так он и должен жить. И для этого, если надо чудо, сделаем чудо! Пять раз надо чудо — пять раз сделаем чудо, десять раз надо — десять раз сделаем! Потому что это такое дело, какое еще никто не делал. И пока это не сделаем, человек не будет человеком. А до каких пор человек будет, как зверь?

Он замолчал, и ему показалось, что Шредер и Стомоняков ждут, что он скажет еще. Потом Шредер сказал:

— Я в своей жизни не встречал такого свежего человека, как вы, господин Камо! Мне было в высшей степени интересно вас слушать. Вы говорили со мной не как враг, а как человек, который помнит, что перед ним тоже человек. В чем наша беда, господа, в том, что мы забываем, что каждый из нас — такой же, как мы сами, что у каждого есть мать. Это очень важно, господа, очень важно!.. Господин Камо, я остаюсь при своей вере, или, точнее, при своем неверии. Я старый человек, я умру раньше вас, но когда совершатся все пять чудес — если они совершатся! — прислушайтесь к небесам — я крикну вам оттуда: «Браво!» А пока я дам вам лучшее оружие, которым располагает моя фирма. И дам вам совет. Германская полиция связана с русской тайной полицией. Англичане задержали недавно целое судно с оружием — тоже для России. Единственные, кому можно сейчас через Европу провозить оружие, — это македонцы. Вам надо связаться с македонцами. Это мои постоянные клиенты, и кое-кого из них я знаю.

Шредер дал адреса в Париже и в Болгарии и назвал имена.

Потом, когда они оформили счета и ушли, на улице Стомоняков сказал, что Шредер назвал тех, с кем давно связан Литвинов — македонцы уже согласились помочь с перевозкой оружия.

Он спросил, почему Стомоняков не сказал об этом Шредеру, Шредер — не враг, он хочет помочь… Стомоняков ответил: Шредер думает против нас. И он тогда впервые понял, что самое трудное впереди — не революция в России, и даже не мировая революция, а то, что надо всех убедить в том, в чем он не сумел сегодня убедить Шредера. Но для этого и надо сделать революцию, думал он, надо все показать на деле…

В Льеже он, как всегда, вставал в шесть утра, делал зарядку и обливался ледяной водой. В пансионате мадам Ирен, где он жил, в это время еще спали, и до завтрака он ходил по темным улицам в толпе грузчиков и углекопов, которые выходили на работу раньше других. Они шли торопливо, с маленькими узелками под мышкой, и улица гремела под их деревянными башмаками. В их быстрой толпе он вливался в будничную жизнь города, и это помогало ему не чувствовать себя чужим. Потом весь день он проводил на оружейных складах.

В Льеже было туманно и моросил дождь. Но и под дождем в воскресенье встречали голубей: их увозили в клетках за город, отпускали и потом ждали, чей голубь прилетит первый. В воскресенье казалось, что люди живут хорошо — сидели в кафе, пили вино, играли в кегли, катались с детьми на речных пароходах с разноцветными флагами. А наутро он снова уходил в гремевшую толпу, и в светлеющем небе плотно чернели впереди длинные трубы, а лица людей были неразличимы во мгле.

Он быстро вышел на все связи в Льеже и потом в других городах, куда ему приходилось выезжать, и люди, разные и часто незнакомые друг с другом, участвовали в его деле, и от этого становилось еще яснее, что то, что их связывает, выше них — выше их радостей, забот, привязанностей и всего другого, что есть в каждой жизни. Здесь, за границей, он впервые увидел свое дело без тех людей, с которыми был связан в России и от которых оно было для него неотделимо; он верил им, и эта вера переходила потом к тому, чем они занимались, а здесь он как бы узнавал свое дело в «чистом виде», во всей его самостоятельной силе и способности объединять людей, а от этого и люди, с которыми он так легко и стремительно сходился, открывались ему сначала же в самом своем главном — в том, что, несмотря на их безбедную (почти у всех) жизнь, заставляло их рисковать собой. И, может быть, от всего этого, от этой отделенной от привычных знакомых людей и возросшей через новых, до этого незнакомых людей веры он особенно ясно чувствовал теперь то, что до этого само собой разумелось, но о чем он не думал — что все они и в России, и здесь, в Европе, и во всем мире начинают наконец одно общее дело, которого мир ждал столько тысяч лет. И было странно, что все, кто ему помогают, все эти в общем обыкновенные и простые люди участвуют в таком великом и невиданном до сих пор деле — и Стомоняков, которого он впервые узнал в Льеже, но про которого и до этого слышал, что он занимался переброской оружия и нелегальной литературы и был арестован в России в 1904 году за участие в студенческом движении и выслан как болгарский подданный в Болгарию и тогда стал распространять марксизм в Болгарии, а потом уехал в Льеж и стал учиться в Льежском университете; и товарищ Стомонякова по университету Нерсесов, техник, помогавший при переделке оружия; и петербургский рабочий Шаповалов, работавший на Льежском патронном заводе, тот самый, что при первой их встрече уснул, а он назвал его «старой калошей»; и студент-армянин из Астрахани Петя Турпаев с братом Мелкумом, тоже студентом; и жена Шаповалова Лидия Романовна, с которой Петя Турпаев занимался закупкой оружия до приезда Литвинова; а после приезда Литвинов открыл в Париже посредническую контору Лелкова, и приезжавший в Париж по поручению Красина Буренин встречался там с Наумом Тюфекчиевым (который в пятом году в России помогал Красину производить бомбы-македонки), а потом Литвинов выдавал себя за представителя южноамериканской республики Эквадор и объезжал порты Голландии, Бельгии, Франции, Италии и Австро-Венгрии, чтоб выбрать удобный для погрузки оружия порт, и наконец решили грузить оружие в Варне, и Литвинов поручил это дело ему; он выехал из Льежа в Берлин и связался с берлинским большевистским издательством (через издательство из России поступали деньги на закупку оружия), и директор издательства болгарин Роман Аврамов связал его с организатором македонского Комитета освобождения Борисом Сарафовым, а Сарафов оформил документы на оружие от имени македонской организации для турецких армян, и с такими документами оружие открыто грузили в Бельгии и Германии, и в июле шестого года оружие уже перевезли в Варну, и после этого оставалось только купить пароход, но, пока перевозили оружие в Варну, меньшевики в Стокгольме на съезде прошли в ЦК, и деньги из России перестали поступать; Литвинов писал в ЦК письма, предупреждал! осенью начнутся штормы, все может сорваться, в Варне вагоны с оружием вызывают подозрение, потом сам поехал в Петербург и вырвал все, что осталось от кавказских денег, и только в сентябре в Фиуме под именем Тюфекчиева заключил договор о покупке за тридцать шесть тысяч франков яхты «Ива», яхту отремонтировали там же, в Хорватии, на острове Люсин Пикало, переименовали в «Зору» и отправили в Варну, купив команде обратные железнодорожные билеты до Фиума, а новая команда из семи человек приехала в Варну из Одессы через Стамбул, и шестеро из команды были потемкинцы, и сам Каютенко, ставший капитаном «Зоры», был потемкинцем; а Тюфекчиев и Сарафов к тому времени убедили болгарского царя Фердинанда дать согласие на перевозку через Болгарию оружия для борющихся турецких армян, и еще помогал в Варне болгарский купец Найденов, армянин по происхождению, тоже уверенный, что оружие отправляется для освобождения армян, и помогал болгарин Стоян Джоров, социалист, грузчик в порту Варны, и были еще другие — и в Болгарии, и в Бельгии, и в Берлине, и в Фиуме, и на острове Люсин Пикало, кто им помогал…