Далекие чужие. Как Великобритания стала современной - Джеймс Вернон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если новый механизм управления никогда не был полностью безличным, его нельзя охарактеризовать и как абсолютно абстрактный. Он был воплощен в виде дорог, железнодорожных путей, кораблей и самолетов, телеграфных кабелей и радиопередающих станций, которые позволяли государству расширять и демонстрировать власть. Хотя эта коммуникационная инфраструктура облегчала работу правительства, обеспечивая все более быструю передачу данных на все большие расстояния, она неизменно была продуктом военных императивов, демонстрирующих явное проявление насильственной силы государства. Подобно тому, как дороги между королевствами Великобритании были проложены после заключения союза с Шотландией и Ирландией, так и солдаты, чьи казармы согласно стратегическим планам располагались у магистральных дорог, маршировали по стране и часто использовались для подавления бунтов и беспорядков. Двенадцать тысяч военных отправились в Лондон во время Гордонских бунтов 1780 года, и столько же было призвано для «усмирения» беспорядков луддитов между Лестером и Йорком в 1811 и 1812 годах. Вскоре войска стали перебрасывать по железной дороге; наиболее известным стал случай, когда восемь тысяч солдат были посланы в Лондон для обеспечения запрета на запланированное чартистское шествие к парламенту в 1848 году. Мобильность войск была крайне важна, учитывая неадекватный характер новых полицейских сил, созданных в 1820-х и 1830-х годах. За исключением Лондона, где штат столичной полиции постоянно рос и подчинялся непосредственно Министерству внутренних дел, развитие полицейских сил во многих городах и поселках шло на удивление медленно. В 1848 году в 13 % муниципальных округов Англии и Уэльса все еще не было полиции, как и в 41,5 % сельских графств пять лет спустя. Там, где полиция все же существовала, ее сотрудники были настолько малочисленны, что не могли контролировать серьезные беспорядки без зачитывания «Закона о беспорядках» и вызова военных. В 1841 году в Лондоне на каждые 900 жителей приходился всего один полицейский, в Манчестере и Бирмингеме – один полицейский на 600 жителей, а в Лидсе – на более, чем 1000, в Уолсолле – на 2200 жителей, в Макклсфилде – на 3200. Несмотря на то что во второй половине XIX века численность полиции значительно возросла – к 1881 году на 26 миллионов жителей Англии и Уэльса приходилось всего 32 тысячи полицейских, то есть один полицейский на каждые 812 жителей, – во многих городах она отличалась преимущественно символическим присутствием [Taylor 1997; Gatrell 1990: 243–310]. Даже в начале XX века, как во время общенациональной транспортной забастовки 1911 года или всеобщей забастовки 1926 года, для подавления беспорядков все еще требовалось вводить войска. Если у насильственной силы национального государства и было человеческое лицо, это было лицо чужака.
Перемещать войска по территории Великобритании было значительно проще, чем содержать армии за рубежом. Учитывая логистические проблемы снабжения заграничной армии в XVIII веке, сухопутные войны за пределами королевства велись с помощью местных союзов и наемников Так, битва при Плассее в 1757 году, когда Великобритания одновременно вела боевые действия в Европе и Северной Америке, была выиграна всего 750 британскими солдатами и двумя тысячами индийских сипаев. До 1760-х годов около 25 % расходов на армию уходили на наем иностранных солдат. Тем не менее, благодаря улучшенным системам снабжения, британская армия выросла почти в десять раз с 1689 по 1815 год, когда ее численность достигла 400 тысяч. Военно-морской флот имел решающее значение для развертывания и поддержки армии по всей империи. К концу XIX века на него приходилась пятая часть всех государственных расходов. Необходимость охраны порядка в дальних землях империи стала катализатором увеличения размера, скорости и мощи флота. Именно использование канонерских лодок со стальным корпусом для патрулирования рек Ганг, Тигр и Евфрат, а также портовых городов Китая во время Опиумных войн окончательно убедило флот отказаться от деревянных кораблей.
Все более эффективные транспортные системы позволяли государству проникать дальше и быстрее, а новые технологии становились средством применения жесткой правительственной силы на больших расстояниях. С технической точки зрения это было развитием достижений XIX века, поскольку, как считает Д. Хедрик, «разница между винтовкой времен Первой мировой войны и наполеоновским мушкетом была больше, чем между мушкетом и луком со стрелами» [Headrick 1981: 86]. В конце XVIII века дальность стрельбы из мушкетов составляла от 50 до 70 ярдов, но благодаря различным техническим усовершенствованиям в конструкции ствола и пули к середине XIX века она увеличилась до 300 ярдов. С появлением в 1860-х годах винтовки с продольно скользящим затвором дальность стрельбы увеличилась до 500 ярдов, увеличилась и скорость перезарядки. С появлением пулеметов Гатлинга в колониальных войнах против зулусов и ашанти на юге Африки в 1870-х годах, а также в Египте в следующем десятилетии перезарядка стала ненужной. По мере того как новые методы непрямой стрельбы стали заменять прямую наводку на цель, применение артиллерийских орудий также претерпело изменения с 1870-х годов. И наконец, появились аэропланы и воздушные бомбардировки. Только в 1919 году воздушные атаки использовались для подавления беспорядков в Египте, Индии, Афганистане и Сомалиленде, а вскоре они были применены с не менее разрушительным эффектом в Ираке, Палестине, Судане и Ирландии. Однако именно в Ираке в 1920-х годах Артур «Бомбардировщик» Харрис, по-видимому, получил свой первый опыт применения системы сплошных бомбардировок, которую он обрушил на Дрезден и Гамбург во время Второй мировой войны. Нет нужды уточнять, что точность – не говоря уже о различии между гражданскими и военными целями – была менее важна, чем моральный эффект от массового и несанкционированного уничтожения государством, обладавшим, казалось бы, всемогущей властью, тысяч жизней. Убийства теперь носили промышленный характер и являлись безличными по своей природе. Рукопашный бой не был
