Как Запад стал богатым (Экономическое преобразование индустриального мира) - Н Розенберг

1. Введение

Бедность как норма Если мы окинем взглядом историю человечества и оценим уровень жизни наших предков в соответствии с современными критериями, то увидим историю безнадежного прозябания. Тогдашние общества обеспечивали возможность человеческого существования только очень небольшим группам людей, подавляющее же большинство жило в бескрайней нужде. Благодаря литературе, поэзии, романсам и легендам, прославляющим сильных и благополучных, мы невольно забываем о нищете, господствовавшей в прежние времена. Эпохи убожества подверглись мифологизации и порой их даже представляют как золотые времена сельской простоты. Это было не так. Только в последние два столетия в Западной Европе, Канаде, Соединенных Штатах, Австралии, Японии и ряде других стран наступил редкий в истории период, когда прогресс и процветание затронули жизнь не только привилегированных десяти процентов населения, но и многих других людей. Для краткости и простоты мы пожертвуем географической точностью, и будем относить все эти страны к Западу. В Англии, в Соединенных Штатах и в ряде мест Западной Европы уже в начале XIX века (а позднее и в других странах Запада) стало заметно, что необычно большая часть населения стала питаться лучше, живет в более здоровых и безопасных условиях, чем это было в древности на Среднем Востоке, в Индии, Китае, в римской и исламской цивилизациях -- словом, лучше, чем когда бы то ни было в человеческой истории. Сдвиг от бедности к богатству в социальном смысле означает улучшение материального благополучия. Это изменение не находит адекватного выражения в статистике валового национального продукта, национального дохода или в изменениях реальной заработной платы. Конечной опасностью для человека всегда была смерть, и сдвиг от бедности к богатству в первую очередь означает отдаление опасности смерти. Первыми показателями этого являются статистика ожидаемой продолжительности жизни, уровня смертности, в том числе детской смертности. Следом в списке идут голод и голодная смерть; сдвиг от бедности к богатству -- это уменьшение опасности голода и голодной смерти, что фиксируется статистикой как сокращение заболеваемости из-за недостаточного питания. К числу древнейших бедствий относится также чума, которую можно рассматривать как символ всех губительных болезней; исчезновение таких болезней есть еще одно свидетельство сдвига от бедности к богатству. Нищета обычно ассоциируется с неграмотностью, предрассудками, невежеством и прикрепленностью к месту. Рост богатства -- это и распространение грамотности, образования и увеличивающееся разнообразие жизненных впечатлений. Бедность означает, что главной задачей людей является забота о выживании, что из-за перенаселенности жилищ уединение почти недоступно, что возможности выбора резко ограничены. Сдвиг к богатству сопровождается расширением возможностей индивидуального выбора и частной жизни. По ряду причин простая статистика не может отразить сдвига от бедности к богатству. Для учета множества производимых продуктов и услуг даже в простой экономике статистика должна оперировать стоимостными величинами, выраженными в деньгах. Деньги являются общим измерителем производимого в хозяйстве, они не отражают различия в составе производства. Поэтому статистические показатели будут одинаковыми для хозяйственной системы, в которой производится все большее количество одних и тех же продуктов и услуг, и для такой системы, в которой происходит экономический рост, сопровождаемый изменением стиля жизни всего общества, с заметным изменением состава производимых и потребляемых продуктов и услуг. Уже в самом начале экономической экспансии происходили изменения в том, что люди потребляют, в работе, которую они исполняют, и в общем стиле жизни. Первоначальные изменения на Западе были поразительно малы -- добавление небольшого количества овощей и мяса к среднему рациону питания, переход от деревянной обуви к кожаной, -- и общие статистические показатели могли бы лишь символически указать направление изменений. Но по мере экономического развития Запада жизнь людей совершенно изменялась. Подростки перестали трудиться и пошли в школу; на смену труду в феодальном поместье или на ферме пришел городской труд -- на фабрике или в качестве свободного специалиста. Деревенскую хижину сменил городской дом или квартира. Никакие суммарные статистические показатели не могут отразить результаты сдвига от сельской экономики к городской, не могут дать представления о революционном изменении образа жизни, ставшем результатом возникновения железных дорог в XIX веке или автомобилей в XX веке. Говоря об отдельном человеке, различие между богатым и бедным можно, видимо, выразить в деньгах, но, когда речь идет об обществе в целом, богатство означает не только большую величину национального дохода на душу населения, но и совершенно другой образ жизни членов этого общества. Одна из трудноразрешимых статистических проблем -- следствие того факта, что труд по дому никогда не оценивался в деньгах, если речь не шла о выработке продуктов на продажу (как на ферме). Так что, когда женщины оставили работу по дому ради оплачиваемого труда по найму, современная статистика учла их заработную плату как прирост валового национального продукта (ВНП), несмотря на то, что некоторые видят в этом скорее снижение качества жизни. Есть и еще одна трудность с обобщающими статистическими показателями: некоторые блага и услуги оцениваются в деньгах по их рыночной цене, а другие получают оценку в результате решений администрации или в ходе налоговых изъятий. Нет оснований предполагать, что два способа оценки дают одинаковые результаты. Заслуживает хотя бы беглого рассмотрения и соотношение между приростом богатства и унаследованным богатством. В декабре каждого года примерно 95% производства может быть отнесено к той части экономики, которая уже существовала и действовала в начале этого же года, и не более 5% составляет прирост этого же года. Но в долгосрочной перспективе относительные роли вновь создаваемого и унаследованного богатства меняются местами. В 1985 году в США более 85% объема производства на душу населения (с учетом изменения уровня цен) представляли собой результаты роста после 1885 года. Эти цифры, конечно, неточно отражают изменения материального благосостояния граждан. Но образ жизни в 1985 году был явно лучшим, чем прежде и, если не считать самых богатых, качественные изменения были столь же внушительны, как и количественные. Вполне возможно, что переход общества от бедности к богатству не сопровождался ростом самоудовлетворенности граждан; собственно, вообще сомнительно, что самоудовлетворенные люди смогли бы осуществить переход от бедности к богатству. Не исключено, что труднее обуздывать психологическое беспокойство физически здоровых людей, чем натиск людей, ошеломленных голодом. И хотя достигший благосостояния народ должен быть готов к необходимости поддерживать обширную систему помощи психически больным и заранее примириться с социальным разладом, нарастающим вместе с расширением возможностей индивидуального выбора, по-прежнему остается вопрос, как может быть осуществлен такой переход. В конце концов, при всех видах социальных изменений с устранением старого набора проблем появляются новые, и вряд ли следует винить людей за то, что они предпочитают проблемы, порождаемые богатством, тем, которые возникают из условий бедности. История перехода от бедности к богатству настолько изобилует множеством загадок, сюрпризов, разоблачений, триумфов и трагедий, что представляет интерес и сама по себе. Кроме того, лучшее понимание обстоятельств, сопутствовавших экономическому подъему Запада, может быть полезно для тех, кого интересуют вопросы общественной политики, проблемы сравнительных преимуществ множества западных экономических институтов, будущее западных обществ, а также для большинства тех, кто чувствует свою ответственность за передачу следующему поколению, по крайней мере, таких же возможностей улучшения условий своего существования, какими располагало нынешнее поколение. Постепенность роста богатства на Западе Приступая к попытке объяснить экономический подъем Запада, следует начать с самого загадочного его аспекта -- с его постепенности. Развитые страны Запада завершили бегство от бедности к относительному богатству в XIX--XX веках. Не было резких скачков в объемах производства -только постепенный ежегодный рост, чуть обгонявший темпы увеличения численности населения, рост того же рода, который впервые начался в Англии и Голландии. Даже Япония, успехи которой в освоении достижений западной промышленности стали легендарными, пришла к успеху через небольшие порции ежегодного прироста. Всем этим странам потребовалось много времени для умножения как численности населения, так и объемов производства на душу населения. С учетом роста населения ежегодный (и даже ежедесятилетний) прирост богатства был настолько малозаметен, что широко распространилось убеждение, будто плоды роста достаются только богатым. Только в XX веке по мере накопления богатств на Западе становится заметно, что рост принес выгоду многим. Стало очевидным, что рабочий класс Запада движется ко все большему процветанию, что средний класс процветает и становится более многочисленным относительно населения в целом. Нет, бедность исчезла не совсем. Запад достиг не устранения бедности, но только лишь ее относительного сокращения от 90% населения, до 30--20% или еще менее -- в зависимости от страны и используемого определения того, что такое бедность (а черта бедности все время сдвигалась вслед за увеличением богатства общества). В XX веке в результате непрерывного экономического роста Запада возник громадный разрыв между его нынешним богатством и прежней бедностью, которая до сих пор является уделом большинства живущих. Можно выделить основные инновации -- в технологии, в экономической и политической жизни, которые сделали возможным этот рост. Но при всей внушительности отдельных достижений главным статистическим фактом остается постепенность роста. Эта постепенность частично объясняется тем, что когда крупнейшие изобретения внедрялись одновременно и в одном месте, как это было во времена промышленной революции, они непосредственно воздействовали только на часть экономики и требовались десятилетия для полного проявления их воздействия. Другой причиной является то, что множество мелких усовершенствований в знании оказывало кумулятивное воздействие на экономический рост и в соответствии с законом больших чисел это кумулятивное воздействие распределялось во времени более или менее равномерно. Не было такого дня, когда бы даже самый проницательный телевизионный комментатор или редактор газеты мог заявить об экономическом достижении, "спасающем Запад от бедности". Было много важнейших экономических и технологических достижений, но ни одно из них не осталось в истории как источник мгновенного и заметного увеличения темпов развития, отличимого от краткосрочных пиков и спадов, порождаемых войнами, неурожаями, финансовыми крахами и циклами деловой активности. Объяснение столь устойчивого и длительного роста должно основываться на институциональных механизмах, глубоко встроенных в саму структуру западной системы хозяйства, осуществляющих непрерывный поиск и адаптацию изменений, благоприятных для дальнейшего роста. Ключевым является слово глубоко, поскольку механизм настолько скрыт, что многие наблюдатели считали просто невозможным продолжение роста после столь долгого расширения производства и умножения населения. В последние сто лет темп годового роста производства обычно оценивается величиной в 3%, и в большинстве видов человеческой деятельности такого рода геометрическая прогрессия, где каждый последующий член в 1,03 раза больше предыдущего, обычно наталкивается на непреодолимые препятствия и увядает гораздо раньше двухсот повторений. Уже в конце XVIII века Томас Роберт Мальтус доказывал, что экспоненциальный рост населения очень скоро натолкнется на непреодолимые препятствия в виде нехватки продуктов питания. [Thomas Robert Malthus, An Essay on Population, 2 vols (London: H. M. Dent and Co., 1914). Первая публикация 1798.] Столетие спустя население Британии учетверилось, а жизненный уровень его был много выше, чем во времена Мальтуса. Понятно, что если Мальтус, писавший почти 200 лет назад, не мог предвидеть непрерывного роста производства продуктов питания, то и современные нам неомальтузианские движения, которые озабочены гораздо более широким списком ресурсов, чем Мальтус, не способны увидеть возможности для продолжения роста Запада. После первой мировой войны прославился предсказанием заката Запада Освальд Шпенглер [Oswald Spengler, The Decline of the West, 2 vols (New York: Knopf, 1926-28)]. Во времена Шпенглера ни один разумный пророк не смог бы предвидеть, что в последующие пятьдесят лет население США почти удвоится, а величина ВНП на душу населения (в постоянных долларах) увеличится более чем в 2,5 раза. Дело не в том, что Шпенглер просто ошибся в сроках неизбежного прекращения геометрического роста. Гораздо важнее, что такой талантливый и проницательный мыслитель, как Шпенглер, не только неверно понял и недооценил силы, стоящие за экономическим ростом Запада, но также неверно понял и переоценил силы, разлагающие и разрушающие источники роста. И далеко не один он. Мы обнаружим, что Запад создал могущественную систему экономического роста такого типа, что она способна порождать развитие и десятилетиями обеспечивать рост материального благосостояния уже после того, как приводивший ее в движение дух полностью выгорел. Сама инерционность такого рода систем делает их очень обманчивыми. Люди, работающие в рамках этой системы, приводящие ее в движение, могут продолжать делать то, что они делали всегда, уже после того, как исчезнут все стимулы для созидательного труда, и систему будут поддерживать только привычка и отсутствие лучших альтернатив для ее людей. Такого рода система может прекращать действовать настолько медленно, а разрыв во времени между появлением причин упадка и их действием может оказаться столь большим, что к моменту, когда вырождение становится явным, ход событий может оказаться необратимым. Социальные системы могут продолжать экспансию еще долго после наступления событий, делающих неизбежным их разрушение. Главным историческим примером по-прежнему является судьба Римской политической империи, а не западной экономической империи: первая продолжала экспансию более ста лет после событий, сделавших неизбежной ее дезинтеграцию. Когда мы пытаемся оценивать возможные объяснения западного экономического роста, важно помнить об этом большом и неопределенном временном разрыве между возникновением причин и их воздействием. Многие западные институты, способные помочь в объяснении динамики западной экономики, были существенно изменены политическими и социальными событиями второй половины XX века. Несмотря на эти изменения, экономический рост Запада продолжался, и можно даже доказывать, что не было долгосрочного сокращения темпов роста. Нужна осторожность, когда ссылаешься на эти институты для объяснения роста Запада, но нет оснований вовсе не учитывать их роль. Может быть, результаты сравнительно недавних институциональных изменений еще не проявились в полной мере, а может быть, без этих изменений темпы роста были бы выше. К сожалению, решающие эксперименты невозможны, и выводы экономической истории грешат неопределенностью. Невозможно распутать все загадки, создаваемые одновременным воздействием множества причин и способностью людей и их институтов приспосабливаться к изменениям так, что делаются неразличимыми их воздействия; возможно, и даже очень вероятно, что в разные периоды действовали разные причины роста Запада, и последствия некоторых изменений выходят на поверхность, когда о причине все давно и забыли. Некоторые предварительные объяснения В последние полтора столетия причины подъема Запада от бедности к богатству интенсивно изучались. Есть смысл в кратком предварительном обзоре как сильных, так и слабых сторон наиболее распространенных объяснений. 1. Науки и изобретения Самые популярные объяснения западного процветания выделяют роль наук и изобретений. Но если науки и изобретения являются достаточными причинами богатства народов, то почему не совершили переход к богатству Китай и исламские народы, которые лидировали в этих областях в период, когда Запад выходил из феодализма и входил в современность? Другая трудность с этими объяснениями в том, что науки и изобретения -- это формы знания, которые, как можно полагать, легко перенести из одного общества в другое с помощью лекций и книг. Однако странам третьего мира освоение наук далось гораздо легче, чем разгадка тайн экономического роста Запада. Мы не склонны отрицать важность технологии, но очевидно, что это не единственное объяснение роста Запада. 2. Природные ресурсы Другое популярное объяснение богатства народов -- это наличие природных ресурсов или благоприятные условия доступа к ним. Карл Маркс, например, отчасти приписывал новое богатство Запада начатым в XVI веке империалистическим завоеваниям. В конце XIX века империалисты Англии, Франции, Германии, Италии, Бельгии и Голландии сходным образом провозглашали важность владения природными ресурсами. А в наши дни многие из публикаций о пределах роста соединяют более изощренную концепцию природных ресурсов с верой в простоту связи между владением природными ресурсами и экономическим ростом. Но процветание Нидерландов и Швейцарии уже давно подрывало репутацию этого объяснения. Окончательно подорвали ее феноменальный рост и процветание Японии. После второй мировой войны другие страны Запада, обладавшие ограниченными ресурсами и теперь уже не имевшие колоний, продолжали богатеть, тогда как некоторые страны третьего мира с огромнейшими природными ресурсами по-прежнему прозябают в нищете. Короче говоря, это объяснение не соответствует фактам. Наконец, экономическими ресурсами общества являются не природные ресурсы как таковые, но внутренние для каждого общества отношения между его природными ресурсами и организационными и технологическими умениями добыть или использовать их ради процветания своих граждан. Ресурсы, важные для экономического богатства, не вполне материальны; они представляют собой тонкую комбинацию наличных в природе веществ, знаний, социальной организации и усилий людей, нужных, чтобы с помощью этих веществ удовлетворить человеческие нужды. Для американских индейцев, например, нефть, уголь, железная руда, леса и пахотные земли Северной Америки не представляли экономических ресурсов, в отличие от стад бизонов, которые являлись первостепенным ресурсом. Экономические ресурсы Запада -- это его богатство; проблема в том, чтобы объяснить, как Запад создал организационные и технологические умения, необходимые для производства и эксплуатации этого богатства. 3. Психологические объяснения Еще более настойчиво Маркс приписывал экономический рост Запада движущим силам конкурентной экономики, которая вынуждала капиталистов к бешеной гонке за еще большими объемами продаж и еще большими прибылями, создавая тем самым то, что уже в его времена было "двигателем капиталистической экономики". Он рассматривал западные технологии не как отдельный источник роста, но как порождение этого стремления к личному богатству. Однако для Маркса поведение капиталистов было не столько независимым психологическим явлением, сколько реакцией на специфическое давление капиталистических институтов. Для Маркса экономический рост капитализма был не просто уступкой, которую он готов был сделать для целей аргументации, но центральным моментом его теории о неизбежности революции. С его точки зрения, капиталистический рост экономики, создавая условия для улучшения жизни рабочих, делает неизбежным то, что для овладения этими возможностями рабочие революционным путем захватят средства производства. Эта теория сегодня кажется неправдоподобной, потому что выяснилось, что захват средств производства не является необходимым условием получения рабочими выгод от экономического роста. Для Маркса существенной была его вера в то, что капитализм не способен преобразовать высокий потенциал роста в повышение уровня жизни рабочих. Экономический рост вряд ли возможен, пока те, кто способен осуществлять его, не имеют стимулов делать свое дело, и Маркс был, конечно же, прав, когда подчеркивал стимулирующее значение прибылей и убытков. Но спустя столетие после его смерти, когда мы могли наблюдать за усилиями третьего мира добиться роста, стало очевидно, что нужно нечто большее, чем стимулы. Стимулы не помогут обществу сделать что-либо, чего оно не умеет делать. Важны также знания и институциональная структура, которая создает возможности для увеличения знания и место для действия системы стимулов. Крайняя трудность выявления источников западного экономического роста способствовала появлению почти безумных психологических объяснений. Довольно популярной была идея, что упадок феодализма явился результатом психологической мутации и рыночные институты возникли из нового капиталистического настроения или вследствие того, что страсть к приобретательству стала сильнее, чем в Китае, Индии или в странах ислама. Это утверждали Вернер Зомбарт [Weruer Sombart, Der modems Kapitalismus, 2nd ed. (Munchen: Duncker and Humblot, 1916)] и другие. Дело не столько в преследовании собственных интересов, которые столь явно изменяются в ходе истории, но в возможностях достичь вознаграждения и на путях, которые открыты для этого. Макс Вебер поставил под сомнение значимость того, что он называл "экономический импульс": Представление, согласно которому наша рационалистическая и капиталистическая эпоха отличается от других времен большей напряженностью экономического интереса, есть представление наивное; современные капиталисты отличаются страстью к стяжательству не в большей степени, чем, например, восточные купцы. Само по себе разнуздывание экономического интереса способно породить лишь иррациональные результаты; такие люди, как Кортес и Писарро, в которых, пожалуй, сильнее всего воплотились эти стремления, не имели ни малейшего представления о рационализации экономической жизни. Если жажда приобретения универсальна, то интересен вопрос, при каких условиях она делается разумной и упорядоченной, так что в результате возникают рациональные институты вроде капиталистического предприятия. [Max Weber, General Economic History (New York: First Collier Books Ed., 1961), p. 26)]