Чудеса во всём. Сборник сказок - Елена Николаева-Цыганкова

Ооооо, а это что такое? – удивился Плимас, увидев избушку на курьих ножках, стоящую за елками. Кто построил это чудо-чудное?

Подошел поближе. Обошел избу со всех сторон. Избушка была маленькая, аккуратная, в оконцах избы висели занавески цвета юного весеннего неба. И очень напомнили ему сарафан его Семерины. Именно в таком одеянии она провожала его.

Постучал он в избушку. Никто не ответил ему. Лишь избушка переступила с ноги на ногу.

Подергал он дверь, открылась она. Зашел он в сумерки дома. Осмотрелся. Заметил дрова у печи и растопил печь. Ведь огонь живой, может он поможет ему найти отгадку.

Весело принялись гореть дрова. Затрещали в печи. Пыхнула печь дымом сначала в избу, не топлена была давно, а потом дымок пошел и из трубы.

Присел молодец-богатырь на лавку у стола, смотрит, а скатерть-то ведь платок Семерины, ведь именно такой платок был накинут на плечи суженой, ведь в таком она провожала его.

Мысли его туго и медленно пытались соединиться в единую картину. Не получалось им пока сложиться.

И заговорила тут печь языком человеческим: «Спасибо тебе, родной мой, что пришел ко мне, что увидела тебя живым и здоровым, но вижу милый, что несчастен ты, и причину знаю, знаю, но сказать боюсь».

– Ты ли со мной говоришь, Семерина? Ты ли? Сердце мое! Любимая моя! – бросился Плимас к печи.

– Я, мой милый, да, твоя Семерина, заколдована старушкой-колдуньей, она завладела моим обликом, а меня превратила в избушку на курьих ножках, да на цепь золотую посадила, да цепь-то та не простая, невидимая, но не дает мне с места уйти. Да и Лес наш Глухой, сколько бы я не кричала, не слышит зова моего никто. А если кто и забредает сюда случайно, то подойти к избушке боятся. Лишь ты один не побоялся, зашел, печь затопил, меня огнем оживил, дал мне огнем этим с тобой говорить.

– Что же делать нам, милая моя, как мне тебя вызволить из плена колдовского? И зачем старухе понадобилось тебя в избу превращать?

Рассказала Семерина, что приглянулся колдунье богатырь, хотела обманом заполучить его в мужья. Потому и околдовала её и в лесу на цепи оставила.

Рассказала еще Семерина, что ходят по лесу волки, но не свирепые, они рассказали ей, что они заколдованные богатыри, эта старушка-колдунья сначала их так же уводила обманом от суженых, а потом уж околдовывала молодцов себе для воинства лесного и темного. Не нуждается она ни в красавицах, ни в богатырях. Видит она в них только слуг своих. Вот и озлобленная ходит по миру, колдует и околдовывает. Пытается она красоту и силу людскую себе на служение поставить, но не на светлое служение, а на темное.

Но есть у меня мысль такая, – продолжила Семерина, – заколдовала меня эта старушка клюкой своей. Значит, и сила её в клюке. Найти бы клюку ту. И думаю, что тогда и колдовство исчезло бы, а может, и злодейка вместе с ним.

Наговорился Плимас с Семериной-избушкой. Поцеловал печь, обнял крепко. Уходя, сказал: «Верь мне, родная, вернусь, жизнь свою положу за тебя, вызволю тебя из плена колдовского. Не печалься, не грусти, не лей напрасно слез. Мы рождены, чтобы быть счастливыми, и мы обязательно будем счастливы!»

Осторожно прикрыв дверь избушки, он быстро направился к селению.

С утра Плимас уже был во дворе родителей Семерины. Решил он проверить Семерину колдовскую. Вышла девица с утра во двор, улыбнулась молодцу, да улыбка-то кривой вышла, неискренней.

Обратился к ней молодец: «Напои меня молочком парным, девица», а сам ждет дальнейших её действий.

Остолбенела Семерина, да опрометью бросилась к хлеву. Молодец бегом за ней. Скотина, запертая на ночь, заревела так, будто мучают её страшными мучениями, заскочила Семерина в хлев, там над притолокой у входа была её клюка, спрятанная от глаз людских, схватила она ее крепко. Схватила, да зловеще закричала: «Не подходи ко мне, страшилище, не подходи, заколдую, пропадешь ни за грош!»

Да не из боязливых был Плимас, одной рукой схватил колдунью, а другой клюку её. И так в родительский дом Семерины протиснулся. А мать девицы уже и печь затопила, жарко пылает огонь в печи.

Плимас, недолго думая, сунул клюку в печь, а колдунью из рук не выпускает.

Занялась клюка огнем, стала извиваться в печи, будто змея живая. Заверещала в руке у молодца колдунья, стала тоже извиваться, из рук вырываться. Но крепко держит её молодец. Не дает ей выскользнуть. Прогорела клюка, рассыпалась в прах, ничего от нее не осталось.

Смотрит Плимас, а в руке, что колдунью держала, только тряпка негодная осталась, кинул он и эту тряпку в огонь. Зашипела печь, вспыхнул огонь ярче, и не осталось следа от колдовства.

Мать Семерины, не ожидая такого действа, замерла будто во сне.

Плимас, не теряя зря времени, бросился к Глухому Лесу. Там его любимая, там его суженая.

Добежав до елок, где избушка стояла, увидел он Семерину, настоящую, исчезла избушка, лишь цепь не исчезла, пусть и невидима она, но с места сойти не дает.

Подбежал к девице богатырь, хочет увести её, хочет взять на руки. А цепь огромная мешает.

Упал он в ноги к суженой, целует её башмачки, шепчет и шепчет: «Ты свободна, упадите цепи!»

И чудо случилось. Рассыпалась невидимая цепь. Шажок сделала Семерина, потом другой. И побежали они вдвоем из леса. Побежали по полю золотому, смеясь и радуясь свободе, жизни, цветам и любви!

***

А потом их селение наполнилось богатырями могучими да девицами-красавицами, теми, которые были околдованы в незапамятные времена и были на веки вечные обречены жить в Глухом Лесу, но и с них упали чары злой колдуньи в тот миг, когда огонь поглотил клюку и её саму.

И до сих пор славятся эти края красавицами и богатырями.

Волюшка

Много лет и зим минуло с той поры, о которой сказ поведу.

В одной очень-очень далекой стране, за морями, да лесами дремучими, была деревенька маленькая. И жила в этой деревеньке семья: муж с женой, и был у них сын. Звали его Волюшка.

Смышленый такой мальчишка рос, в лес любил ходить, мог днями там пропадать, всё ему там интересно было. Разглядывал каждую травинку, каждый листик, с каждым деревом был на «ты». Матушка и батюшка не боялись его туда отпускать, он в лесу как родной деревне был.

Иной взрослый мог и заплутать там ненароком, то кикиморы из болотца морока наведут, то леший тропинки запутает, а Волюшка всегда понимал лес, он даже шепот его понимал и внимал ему, как человеку. А ведь так и ведётся с давних пор, кто внемлет, тот и знает, понимает.

Волюшка был мастер на все руки, несмотря на своё малолетство, он всегда что-то мастерил из деревьев, поваленных бурей, да из сучьев сухих. И выходило обязательно что-нибудь нужное по хозяйству, или же весёлое и смешное. Вырезал он фигурки забавные, то сову вырежет так, что и от настоящей отличить её можно, только потрогав её, то белку выстругает так, что хоть в лес неси, да знакомь там с настоящими белками.

Для всего селения мастерил он и корыта для теста, и совки, бочки, жбаны, чаши, миски, ложки. То он для матери ложку вырежет на длинном-предлинном таком черенке, что мать может мешать кашу не заходя домой, прямо со двора, Мать и радуется, и смеётся от его умения. То мальчишка свирель смастерит для пастуха. И свирель-то удивительнейшим образом волшебная получается.

Все коровы слушают её мелодию, зажмурив глаза от удовольствия, до того им напев её нравится. Раньше-то коровы разбредались по лугу, когда не было ещё у пастуха такой свирели, а теперь и не отходят далеко. А если какая корова и забудется, задумается о чём-то своем коровьем, или солнышком разморит её и она вдруг и отобьётся от стада, то стоит пастуху поднести свирель к губам и начать выдувать мелодию, как отбившаяся корова сразу же идёт на этот волшебный звук.

И даже молоко коровы с той поры стали давать вкуснейшее, сладкое. За молоком приходили и приезжали из окрестных деревень, говорят, оно помогало немощным скорее выздороветь.

Отец Волюшки на кузне кузнецом был. Всё хотел сына к своему умению приучить. Да не выходит никак. Не лежит душа у сына к кузне. А неволить нельзя. По душе ведь все занятие себе выбирают. Так принято было в те далёкие времена, в той далекой стране. Железо становится послушным тому, кто толк в нем имеет. Так и дерево становится послушным для того, кто его душу знает. Поэтому в той далекой стране всё было хорошо, всё ладилось. Но так случилось, как и везде, наверное бывает, ведь и на солнышко тоже набегают тучи. Так и тут, печаль пришла, откуда её не ждали.

Как-то раз Волюшка бродил по лесу да к полудню вышел на излучину реки. И наткнулся на берегу на одинокого старца. Был он печален безмерно. Сидел смотрел на воду, шептал кому-то неведомому непонятные слова. И столько в этих словах было горести, что слезы всей земли не могли сравнится с его печалью.

В руках старика был посох деревянный старинный резной, а ведь Волюшка понимал знаки деревьев, и совсем неважно, что посоху было может было семь, а может и более веков, язык дерево не теряет никогда. Так и получилось, что мальчик узнал историю печали старика, стоило старику лишь прикоснуться к посоху, тут же язык деревянного посоха передал всю историю Волюшке.