Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра - Александр Богданович

Ожидая поддержки своих доводов, он перевел взгляд на генерал-квартирмейстера Деникина. Но тот молчал и, более того, своим выражением лица давал понять, что идея командующего его явно заинтриговала, правда, не настолько, чтобы сразу признать ее единственно верной в сложившейся ситуации.

Брусилов резко ответил:

– Вы не учитываете, генерал, что наш противник упустил самое важное на войне – инициативу. Решение атаковать его главные позиции именно здесь оставляю неизменным, а ваши сомнения вы можете изложить рапортом в Ставку.

В тот же день два из трех корпусов Восьмой армии скрытно снялись из-под Галича и, совершив ночной марш, атаковали центральные позиции австрийцев в районе Гнилой Липы. Неожиданность и удачно выбранная тактика атаки сыграли свою роль. В течение двухдневных ожесточенных боев сопротивление превосходящих сил противника было подавлено. Австрийцы бежали, бросая оружие, обозы и раненых. Угроза окружения заставила главнокомандующего армиями империи эрцгерцога Фридриха принять крайне неприятное решение: отвести сильно потрепанные части Второй и Третьей армий на запад, под защиту Перемышльской крепости. Судьба Львова была решена.

Лучшего подарка в свой день рождения Брусилов вряд ли мог ожидать.

Глава 4

Львов накануне оккупации

Начало Первой мировой войны столица Восточной Галиции Львов, как и все города воюющих держав, встретила в эйфории патриотизма.

Тридцать первого июля 1914 года, сразу после объявления мобилизации в Австро-Венгрии, город заполонили толпы возбужденных горожан, среди которых обильно пестрели парадные мундиры военных.

Подавляющее большинство населения Галиции, имевшее счастье не знать войн в двух поколениях, без тени сомнения восприняло манифест отца отечества Франца-Иосифа и слепо поверило в необходимость воевать.

В этом единодушном порыве масс было что-то захватывающее и величественное.

Мгновенно прекратились национальные и религиозные споры, исчезли противоречия между сословиями. Всех в одночасье охватило глубокое чувство единения, братства и готовности к самопожертвованию ради великой победы.

Стены города покрылись плакатами, прославляющими императора Франца-Иосифа: Tysiackrotnie niech zyje nasz Najwyzszy Wodz, Cesarz i Krol Franciszek Jozef I[1].

На улицах, площадях и в парках до полуночи гремели полковые оркестры и распевались патриотические песни. По гранитной мостовой звонко стучали кованые копыта кавалерийских эскадронов, чеканили шаг пехотные полки. Толпа приветствовала их цветами и радостными криками: «Да здравствует император! Да здравствует Австрия! Да здравствует Польша! Долой Россию, да здравствует война!»

У дворца наместника, главной комендатуры и вокруг памятника Мицкевичу проходили нескончаемые манифестации, на которых звучали верноподданнические речи и призывы вступать в армию. Романтика военных приключений и подвигов во имя благородных целей звала молодых львовян под знамена императорской армии. С хмельным ликованием и песнями шли они по улицам города на мобилизационные пункты.

Торжественно проходили богослужения в переполненных народом Латинском соборе, греко-католической церкви Святого Юра, синагоге Золотая Роза и Армянском кафедральном соборе.

Чиновники магистрата и наместничества, ректорат университета имени Яна Казимира, работники суда и коммунальных служб, члены общества взаимной помощи литераторов и артистов, педагогические общества, почтовые управленцы, администрации табачной фабрики, фабрики ликеров и водок Бачевского и городских живодерен, знатные и известные горожане и простые мещане спешили жертвовать серебро и золото на алтарь победы.

Свою готовность немедленно выступить против врага демонстрировали польские стрелецкие дружины и скауты.

Срочно созданная Украинская головная рада принялась за формирование своих украинских сечевых стрельцов и обратилась к украинскому населению с призывом: «Жертвою майна и крови доказати вiрнисть для його освяченоi особи, для династii престола».

Еврейская община города не ограничилась собранными для вооружения польских легионов пятьюдесятью тысячами крон, а по инициативе раввина Хойзнера создала из собственной молодежи небольшое военное подразделение, которое сразу же приступило к усиленным тренировкам.

Оказать всяческую помощь наследникам великого Арпада[2] призвал соотечественников Венгерский комитет.

Вскоре по Городоцкой и Казимировской[3] улицам в сторону Жолквы и Равы-Русской нескончаемым потоком потянулись императорские войска: пехота, отряды краевой обороны, саперы, уланы, драгуны, хузары, хондеры, эскадроны артиллерии, понтонные части, мотористы, циклисты и пекарни.

Зрелище этого мощного военного потока и первые победоносные реляции с фронта ни у кого не оставляли сомнений в том, что войска империи успешно громят российскую армию и этим вершат судьбу мировой войны.

Неожиданно по городу разнесся слух: «Пленных ведут!» Толпы людей хлынули на улицы взглянуть своими глазами на существ, которые осмелились с оружием в руках выступить против Австрии и теперь «сжигают села и города, насилуют женщин, отрезают пленным уши и языки, пронзают пиками детей».

Российские пленные, с изможденными лицами, грязные и потные, медленно двигались по улицам города. Их вид не вызывал ничего, кроме сочувствия, но возбужденная толпа встретила их оскорбительными выкриками, плевками и даже палками и камнями.

Эмоции явно перехлестывали через край, и комендант города на следующий день в своем очередном указе вынужден был признать, что поведение горожан в отношении пленных «не соответствует культурному народу и выходит за рамки международного права».

Патриотический психоз населения еще некоторое время поддерживался сводками с фронта об очередных победах австро-венгерских войск и огромных потерях русских, однако живые проявления военного времени на улицах города исподволь меняли настроения горожан и заставляли задуматься, настолько ли близка победа.

Парадная форма военных сменилась полевой. Госпитали, школы, гимназии и монастыри все больше заполнялись ранеными. Новобранцы и ополченцы уже не обещали родным при расставании встретить Рождество дома. Вскоре был введен комендантский час, и населению предписывалось сдать все имеющееся оружие. Закрылись питейные заведения, а также все русские организации и издательства.

Город все больше охватывали хаос и неразбериха. Обезумев от легкой наживы и безнаказанности, расплодившиеся как грибы преступные банды средь бела дня грабили магазины, склады и случайных прохожих, опустошали оставленные владельцами дома и квартиры.

Тягостное впечатление производили курсирующие между вокзалом и городскими госпиталями трамвайные платформы с ранеными. И совсем удручающе выглядели позаимствованные у мебельной фабрики Тушинского огромные повозки в четыре вола, на которых в места захоронений вывозились трупы.

Вскоре уже небезопасным стало пересказывать новости и обмениваться мнениями о происходящем. Не редкостью стали публичные казни без суда и следствия пойманных шпионов и дезертиров. Началась активная охота за всеми, кто когда-либо проявлял симпатии к России и православной вере. За донос на русофила, тысячи которых уже заполнили львовские тюрьмы, власти сулили вознаграждение от пятидесяти до пятисот крон. Чтобы угодить в тюрьму или концентрационные лагеря Терезин и Талергоф, достаточно было признать родным русский язык, хранить русские книги или иконы или даже в прошлом совершить поездку в Россию или на Украину.

Мрачные предчувствия усилились, когда население стало привлекаться к возведению оборонительных валов, рытью окопов и вырубке леса в районе Брюховичи и Дубляны[4].

С востока стала доноситься пушечная канонада, в городе появились первые беженцы, а в небе закружили вражеские аэропланы, по которым жандармы стреляли из карабинов.

Двадцать седьмого августа во Львове случилась паника. Рейд кавалерийских разъездов генерала Щербачева в окрестностях Львова породил слух о вступлении русских в город и жестокой расправе казаков над мирным населением. В один миг улицы города от костела Святого Антония до привокзальной площади превратились в скопище обезумевших от страха людей, доверху загруженных пожитками автомобилей, повозок, фур и трамваев, пеших и конных, безоружных и вооруженных рекрутов и раненых из госпиталя в окровавленных повязках и на костылях. С грохотом закрывались ставни магазинов и лавок.

Это массовое безумие сопровождалось неистовыми криками: «Москали! Стреляют! Утекайте!», призывами о помощи, воплями женщин и криком детей, звучными ударами кнутов, злобной руганью возниц и водителей, выстрелами в воздух жандармов, безуспешно пытавшихся навести порядок.