Растворившийся во времени - Даниил Сергеевич Пиунов

его смерти, в которых Кротов обозначал каждого участника театрального действия, прописывая реплику за репликой, слезу за слезой, веря, что после его, как уже было сказано, нелепой смерти, ближние, кого он мог вообще так называть, то бишь указанные в документах люди, исполнят последнюю волю безвременно почившего слабака, на котором остряки и прочие сильные мира сего любили измываться и вымещать злобу.

Сомневающийся читатель не поверит, как такому робкому и податливому человеку вообще могли возвращать набранные по дурости собственной проценты. Вопрос веры или не веры в способности Кротова, которые не ограничивались исключительно продуктивной работой клерка, остается с каждым из знакомящихся с этой историей. Однако рассудить нас могут лишь те самые люди, которые боялись брать кредиты у банков. В тоже время постоянно нуждавшиеся в финансовой подпитке, они сознавали, что ссора с Кротовым может привести не только к потере неисчерпаемых ресурсов в любое время дня и ночи, но и к едким докладам и доносам, каждую пятницу отправлявшихся на стол директора кампании. Таким образом, Дмитрий Александрович мог до изнеможения терпеть колкости и обиды, но когда ему требовалось получить то, что надо, он без зазрения совести апеллировал к «высшей инстанции», после чего ему удавалось хоть и недолго, но властвовать над остальными до тех самых пор, пока они не сбегали сами, не забыв вернуть десятки тысяч рублей.

Однажды Дмитрий Александрович, следящий за собственной и не только работой, обратил внимание, что после звука гонга, возвещающем об окончании дня, многие мужчины и женщины не спешили расходиться. Поправляя свой жакет и складывая тонкие до неприличия пальцы рук в замок, он крадущейся походкой стал приближаться к толпе. Не предупрежденный о каком-либо собрании, Кротов, конечно, предположил, что коллеги просто не хотят посвящать его в свои замыслы. С другой же стороны, близился очередной праздник, вроде бы 8 марта, к которому, как и ко всему, Дмитрий Александрович относился со скепсисом, не считая женщин достойными иметь одинаковые с мужчинами права. Свое мнение мужчина в брюках с меховой подкладкой и костлявыми руками старался держать при себе, любезно соглашаясь и поддакивая каждому, от отношения которого могло зависеть хоть что-то в его бренной жизни. Без сомнения, он любил извлекать пользу из более-менее складных взаимоотношений, всегда оставляя возможности для лавирования в критических ситуациях.

– Завтра надо продолжать митинговать. Сегодня они читают наши переписки, а потом что? Закроют границы? Нет, мне совок не нужен. Я буду за либералов митинговать и против власти – взял слово один из крепких мускулистых работников по фамилии Головин.

– Ваня прав. Я вот и маму свою завтра возьму, и сестра из Тулы приедет. Может, вы все тоже семьями? – продолжала развивать мысль Алла Гуревич, чьи формы сыскали славу у многих работавших в «СТРАХ-ИНВЕСТ».

– Коллеги дорогие – неожиданно проблеял Кротов, поправляя пенсне с веревочкой. – Куда это вы завтра собираетесь? Какой такой митинг?

– Митинг против…ну ты понял, Дмитрий. Против Него. Уже тридцать лет прошло, а он все правит и правит, сколько же можно то в самом деле?

– Вот как…А я хотел завтра посмотреть старые советские комедии. Совершенно случайно попались диски с режиссерскими версиями «Берегись автомобиля» и «Бриллиантовая рука». Вот хочу… – но договорить ему, как это обычно бывает, не дали.

– Кротов, не летай ты в своих облаках. Пошли хоть раз с нами на митинг. А то вечно ты от коллектива отбиваешься.

– Пожалуй, посмотрю комедии – мямля, он спешно ретировался, вытирая платочком из кармана выступившие капли холодного пота, обозначавшего дикую бурю волнения, что поднялась в его душе от одного упоминания каких-либо акций протеста и несогласия.

Удивленный неудовольствию, воцарившемуся в душах чересчур смелых коллег, Дмитрий Александрович торопился покинуть офис, чтобы как можно скорее оказаться в теплой постели, где его бы не беспокоили своими глупыми призывами и жалобами те, кто еще совсем недавно хвастался новыми часами и иномарками, взятыми в кредит. Выходя на улицу, он было вдруг обернулся, чтобы выяснить, как долго прохиндеи на пятом этаже собираются обсуждать коварные планы. Часто моргая, Кротов шмыгал носом, борясь с последствиями недавнего гриппа, что не обошел стороной и заботящегося о собственном здоровье, порой оттого настолько дотошного и требовательного Дмитрия Александровича. Он стоял несколько минут, наблюдая, как сияет неоновая вывеска «СТРАХ-ИНВЕСТ». И первая часть названия кампании более всего обращала пристальное внимание боязливого и дрожащего то ли от холода, то ли от собственных опасений мужчины, затянувшего на шее в крепкий узел шерстяной шарф, связанный еще очень давно покойной маменькой, требовавшей носить его даже тогда, когда устанавливалась постоянная теплая температура. Этим, возможно, она пыталась доказать сыну, как много значит его присутствие в ее жизни, и как тяжело она перенесет известие о его мимолетной, бессовестно разгулявшейся болезни. А, возможно, ей просто не особо то и хотелось тратиться на бесполезные лекарства и пилюли, привычно выписываемые жадными докторами.

– Страшно мне. Зябко мне. У страха глаза велики – бормотал Дмитрий Александрович, пряча руки в карманах кашемирового пальто. – Боже правый, отведи от греха нерадивых и направь в храм Твой, где воздадут они покаяние – порой на несчастного Кротова находило что-то этакое, отчего он молился и невнятно причитал, обращаясь к Всевышнему в надежде на спасение.

Эта вера в незримое существо, обитающее где-то «там», по его мнению, сильно помогала ему. Особенно полезно было придаться размышлениям в минуты душевного смятения. Кротов брел домой, стараясь не вглядываться в злые лица людей, озарявшихся жестокими ухмылками и непонятными усмешками при виде быстро ковылявшего мужчины, одержимого лишь одной единственной идеей – идеей скорейшего погружения в сон, в царство, лишенного злобы и тусклого света, который излучал каждый, кто окружал апатичного Кротова. Чувство глубокой меланхолии сопровождало его с тех самых пор, как он произнес первое слово. Чувство это стало настолько близким и понятным, что сам мужчина не имел желания меняться или же вдаваться в подробности депрессивного состояния души, свыкнувшись со своей ролью в этом мире и эмоциями, захлестывавшими его каждый раз, когда Дмитрий Александрович смел появиться на людях.

Трясущиеся на морозе березы, пугавшие своей наготой и излишней пустотой на ветвях мрачного Кротова, не унимались, покачиваясь из одной стороны в другую. Распутица на подходе к родной пятиэтажке, в отличие от воющего ветра, уже не так вредила душевному состоянию мужчины. Ступать по грязи и мокрому снегу приходилось всегда. Главным для Дмитрия Александровича в такие моменты являлось желание запереться в своей одинокой и пустой квартире, с изыском обставленной антикварными вещами, но не становившейся от этого более милой, греющей душу и наполняющейся атмосферой уюта и гостеприимства. Буквально вбегая в свое скромное