Пару слов о детстве. Деревенские рассказы - Ольга Шипилова

Но вот воспитательница собирает всех на построение. «Строиться! Стро-о-о-иться!» – хлопая в ладоши, кричит она. Что такое «строиться» я не знаю. В деревне дед строил сарай из соснового бруса. Вкусно пахла стружка, интересно было трогать дедов лобзик и крутиться рядом. Но здесь ведь, наверное, что-то другое? Я стою как истукан и испуганно смотрю на воспитательницу. В это время та самая девочка с двумя бантами тянет меня за руку и ведет к суетящимся детям. Мы становимся в колонну парами. Наша с ней пара – вторая. Девочка с бантами придирчиво оценивает мой рост и, оттолкнув впереди стоящих ребят, ставит нас первыми. Обиженные ребята встают позади нас и блеющими голосами нараспев заводят: «Первые – горелые, под тряпкой половой, вторые – золотые, под Ленинской звездой!» Я никогда раньше такого не слышала. «Какие они все-таки умные, эти казенные дети!» – думаю я, а девочка с бантами, состроив ехидный прищур, показывает им язык. «Меня Даша зовут, – говорит она, – а тебя?» «Да-а-а-ша», – пробую, смакую я ее имя. Оно мне нравится, как и сама девочка. И я чувствую нутром маленького взрослеющего человека, что она не просто Даша, она моя Дашка, надежная, такая, которая на всю жизнь, навсегда, другой такой никогда, никогда не будет. С ней можно везде и всюду, ни за что не оступится, не поскользнется твоя нога. Я смотрю на Дашку и улыбаюсь ей, улыбаюсь этой чужой родной девочке.

Мы везде и всегда таскались с Дашкой вместе, вместе лизали сосульки на детсадовском дворе, вместе маршировали, всегда стояли и сидели рядом. Дашка доедала за мной такие ненавистные котлеты по-киевски, водила меня в туалет и завязывала шнурки. Вместе мы торчали в своем саду до семи лет и вместе пошли в школу в один класс. Я считала, что хорошо учиться можно лишь сидя за последней партой, и мы вместе честно за этой самой последней партой получали свои первые пятерки. Всегда успевающие, ответственные и одинаковые во всем. Легко и приятно было идти в жизнь с таким чистым и светлым человеком как моя Большая Дашка, крепко держаться за надежную сильную руку и ничего не бояться. Когда окончили первый класс и осенью будущего учебного года мы всем школьным составом на целый месяц поехали в Одесский санаторий, именно Дашка нянчилась со мной как с младенцем. Я крепко плакала по маме, и все время скулила как щенок. Дашка плела мне косы, мыла голову и стирала мое бельишко. Дашка пускала на салфетках с пятого санаторского этажа голубиный помет прямо на головы одесситам, они смешно ругались, а мы хохотали. Дашка сидела со мной по ночам, когда меня мучили бессонницы, и заставляла есть в столовой.

Мы росли верные друг другу. Я всегда знала, точнее, была уверена, что Дашка никогда не предаст, не подведет, не обманет. Но шло время, и мы как-то неожиданно стали замечать, что у нас два совершенно разных склада ума: я – гуманитарий, Дашка – математик. Случались моменты, когда мы попросту не находили общих тем для разговора или спорили о вещах, о которых лучше молчать с другом. Спустя некоторое время мы оказались в разных классах, но все же в одной школе, и пока Дашка грызла свои интегралы, я зачитывалась Достоевским, влюблялась и снова зачитывалась Достоевским. Мы не заметили сами, как отдаляемся, мы пропустили что-то очень важное, что-то, о чем я жалею всю жизнь. Иногда мне казалось, что я раздражала Дашу своей инфантильностью, каким-то редким состоянием души, когда деревья большие и солнце желтое, когда все пахнет березовым соком, и чуть-чуть хочется плакать.

Дашка ушла из моей жизни так же стремительно, как и вошла в нее. Много лет я думала и гадала, где и когда я потеряла ее, что именно сломалось в нашей дружбе и почему она, эта самая дружба, вообще перестала быть. Даша ничего не оставила мне взамен, лишь пустоту. Много людей хороших и плохих встречались на моем пути, много друзей и врагов, но ни один из них не был похож на нее, не смог заменить Дашку. Мы живем разными жизнями, почему-то теперь такими не похожими друг на друга, наши пути ни разу не пересекались. Лишь однажды я встретила ее на улице, но моя Дашка прошла мимо, наверное, потому что нам стало больше не о чем говорить. Но часто я закрываю глаза, и стоит передо мной в своем коротеньком платьице с двумя красными бантами в толстых волосах девочка, которой у меня больше нет, но которую я так сильно любила. Стоит передо мной спутник моего безмятежного детства, родная, чужая – моя Дашка.

Картошка

Утро пятницы самое трепетное и волнительное для деревенского ребенка дошкольной поры. Потому что в пятницу из города в деревню возвращаются родители после своей рабочей пятидневки. Я – не исключение, просыпаюсь рано, в четыре, вместе со своим генералом – моей бабушкой, проношусь юлой по хате и юркаю из сеней прямо во двор. А на дворе лето и влажное утро, и сладко пахнут ранние яблоки на развесистых ветках. Срываю одно, оно совсем мокрое от утренней росы, кусаю жадно за пурпурный бочек, и ароматный сок брызжет во все стороны, тонкими струйками бежит по рукам. От яблока мне становится холодно, я бегу босиком по росной траве и что есть мочи во все горло ору: «Д-е-д!» А-а-а, вот он мой дед, носит сено коровам. Я хвостиком буду ходить за ним, и собирать потерянные раскиданные охапки. Вилы мне еще не доверяют, поэтому я растопыриваю пальцы грабельками и стараюсь, чтобы ни одна травинка не осталась одиноко лежать на земле. Это уж так у нас заведено. На подворье должен быть порядок везде и во всем – так приказывает наш генерал в юбке, а мы с ним спорить не беремся, потому что потом не открестишься. Но сегодня не простой день, это мое самое любимое время – моя пятница. Сегодня приедет та, которую я ждала целых пять дней, загибая пальцы на грязных руках. Приедет та, из-за которой в понедельник я учинила такой рев, что деду пришлось повесить мне новые качели, спустить котенка с сеновала и, запеленав его в одеяло, возить в коляске по деревне, а бабушке гонятся за нами, сгорая от стыда, и грозить веником, если я не успокоюсь. Сегодня приедет моя родная любимая мамочка – и я сразу же сделаюсь самым счастливым ребенком в деревне, а может быть, и на всем белом свете. Вечером я обязательно забегу к соседским детям и, привирая через слово, стану рассказывать им городские взрослые новости. (С этим привирательством у меня просто беда, но дед говорит, что я вовсе не вру, а сочиняю, а это, нужно отметить, две совершенно разные вещи). Потом, как ошалелая, буду бежать я домой, весело стучать голыми пятками по песчаной дороге, да так, что зазвенит в голове. Неуемная, счастливая, взращенная летом, дрожащая как пшеничный колосок от такого близкого и родного слова «мама».

Но от этого момента меня отделяет целый день, ведь мама приедет только вечером, да еще неизвестно во сколько. Наша деревенька небольшая, вернее совсем маленькая, молодежь вся разъехалась в город, остались лишь старики доживать свой одинокий век, хоронить друг друга, сторожить свои хаты и присматривать за привезенной из города ребятней. Окруженные могучим Днепром и синим лесом, робко выглядывают домики из своих густых, буйно цветущих палисадников, да окошки с резными ставенками всматриваются в пыльную дорогу и ждут, ждут, ждут. В деревню добраться совсем непросто, автобусы прямые к нам не ходят, паром или катер тоже редкие гости. Но я знаю наверняка, мама приедет обязательно – она соскучилась по мне и по родителям за неделю. Генерал мой просит, чтобы мама не мучила так себя – дорога тяжелая и дальняя. А она все равно ездит каждые выходные. Старики в деревне утверждают, что она у нас больно «сердешная». А как по мне, то самый «сердешный» у нас дед – он любит мою маму больше жизни и, не веруя в бога, тайно кидает крестики на нее – для успешной дороги. Или бормочет себе в бороду: «Боже, Нинку защити». Когда мама была совсем маленькой, то почему-то все время падала и травмировала кости, это так сильно пугало деда, что он на всю жизнь сохранил болезненное беспокойство за нее. Выделяя Нинку среди остальных своих детей, он смотрел на нее с обожанием и даже в некоторой степени наделял ее святостью. А еще в деревне говорят, что мама у меня большой начальник и очень честный человек. Мне радостно слышать о ней такое. Я важно раздуваюсь и пыхчу как чайник, а дед смеется, тычет в меня какой-нибудь соломинкой и приговаривает: «Ну, ну, смотри не лопни».

Целый день я бегаю за дедом как заводная, радость и нетерпение растут во мне все сильнее с каждым часом. Я представляю, как буду мчаться, широко раскинув руки, навстречу маме, как с силой уткнусь в ее теплый живот носом и больше никогда ее не отпущу. Но вот уже вечереет, радость моя сменяется беспокойством, понемногу я обмякаю и становлюсь похожей на тряпичную куклу. Понурив голову я слоняюсь, не находя чем себя занять, уныло наблюдаю, как наша корова Зорька безразлично жует сено. Дед с тихой грустью готовится залезать на сеновал, чтобы достать полосатого котенка, а бабушка готовит веник. Мне не весело и уже не страшно, не напугать тебе меня, мой генерал. Горькие слезы подступают к глазам, ком в горле и тошнота. Все чаще выхожу я на дорогу, которая змейкой виляет из стороны в сторону, вглядываюсь туда, где земля смыкается с небом, и безысходно опускаюсь на колени: «Что же она не едет? Господи, помоги!» Безутешные рыдания разрывают мое маленькое детское тельце, из-за слез я уже ничего не вижу, хватаю ртом воздух, но не могу вдохнуть, падаю лицом прямо в песок дороги и содрогаюсь от страха за маму.