Бабур (Звездные ночи) - Пиримкул Кадыров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да сохранит тебя всевышний, Тахир… Только… Тысячи и тысячи врагов напали на нашу землю. Можно ли их остановить?.. Кто их остановит?.. Вон, посмотри, опять беженцы… Сколько их, несчастных!..
Тахир оторвал взгляд от девушки.
Вдоль противоположного берега Кувасая простирались болота, заросшие густыми камышами; через реку дугой возносился, едва белея сейчас сквозь сетку иссякающего дождя, длинный деревянный мост. Муравьиной цепочкой тянулись по мосту люди, лошади, овцы, маячили высоко груженные арбы.
Полчища врагов под водительством самаркандского властелина напали на Маргилан, и эти измученные люди бежали от бедствий войны, бежали через Куву[2] в Андижан, спасая свой скарб от грабежа, своих дочерей и жен от насилий.
— Нам тоже суждено бежать!.. — Робия тяжело вздохнула. Добавила: — Сундук с моим приданым матушка спрятала в амбаре… А обо мне не беспокойся. Нынче вечером Махмуд увезет меня в андижанскую крепость.
Тахир представил себе андижанскую крепость. Ну, привезет туда свою сестру Махмуд, а что дальше? Тамошние своевольные и всесильные беки разве менее опасны для красивой дочери гончара?
— Нет! — Тахир повысил голос. — Если думаешь обо мне, не уезжай…
У Тахира на поясе, обхватившем мокрую домотканую полосатую рубаху, висел кинжал. Юноша все смотрел и смотрел на девушку, в ее глаза, обычно своенравные, а нынче полные страха и тревоги.
— И мне не хочется уезжать. Но что же делать? Здесь ведь опасно!..
Выбежав из дому на встречу с Тахиром, девушка наскоро накинула поверх головы отцовский черный шерстяной чекмень[3]. Пропитанный дождевой влагой, он стал теперь тяжелым и громоздким. Робия скинула его на плечи; верхняя петля воротника на платье расстегнулась — и Тахир невольно потянулся взглядом к белому треугольничку, глянувшему в прорезь. Зеленая безрукавка плотно облегала гибкую, тонкую талию семнадцатилетней Робии, ее тугие груди.
Тахир рос рядом с Робией, их семьи издавна соседствовали, но вот только сейчас юноша впервые по-настоящему почувствовал, как нежна и красива Робия, его Робия, и как, должно быть, жадны до эдаких нежных красавиц чужеземные беки и наемники.
Весной родители устроили помолвку Тахира и Робии — даже тогда она не казалась ему столь красивой! Вот пройдет рамазан[4] — и состоится их свадьба. Они верили, что скоро будут вместе, и жили в спокойном и безмятежном состоянии, которое дается предвкушением счастья. Обернулось иначе: тревожный ветер войны застучал в ворота Кувы.
Тахир внезапно привлек девушку к себе. Чекмень упал наземь, и юноша почувствовал, как дрожит Робия — всем телом, каждой клеточкой.
— Ты же не была такой боязливой, Робия, — стараясь унять собственное волнение, сказал Тахир. — Что случилось с тобой?
— Я видела плохой сон, Тахирджан! О всевышний, отведи от нас беду!
— Плохой сон?.. Обо мне? Ну-ка, расскажи.
— Даже язык не поворачивается.
— Чего только не снится человеку… Расскажи!.. Пусть будет, что будет!..
— Черный бык поднял тебя на острые, будто кинжал, рога… Нет! Нет! — девушка вся сжалась, — Мурашки бегут, как вспомню!
Тахир верил снам, и недоброе предчувствие передалось ему. Он отпустил Робию.
— Говори толком, прошу… Поднял, значит, на рога… и кровь тоже видела?
— Да, да… Кровь била струей!
Тахир вздохнул с облегчением.
— Коли так, то не страшно. Кровь снится к добру. Отец всегда так говорит.
— Дай бог, чтобы так и было! Тахир, я… Если ты не поедешь в Андижан… я тоже не поеду. Если что случится, пусть уж здесь… вместе…
Капли дождя просеивались ветками ивы. Дождинки порою падали на длинные ресницы девушки. Тахиру казалось, что это Робия плачет.
— Не беспокойся обо мне, Робия. Я простой дехканин. Взойдет солнце, очистится небо, и я выйду в поле с парой быков. Буду убирать хлеб. Кому я нужен? Кому я враг? Какое мне дело до врагов… Я… я вспомнил: у тебя же в андижанской крепости есть родная тетка. Уезжай к ней! Уезжай!
— Так в Андижане и у тебя есть родственник!.. Может, вместе поедем?
Тахир задумался.
В самом деле, в Андижане живет дядя, Фазлиддин. Зодчий во дворце. Его знают и в Куве: вот этот деревянный мост через реку построен по его плану. Ну, а когда изукрашенная узорами и голубыми изразцами андижанская диванхона[5] созданная муллой Фазлидди-ном, понравилась властителю, Умаршейху, тогда дядя стал ого каким знаменитым! Умаршейх пожаловал ему в дар скаковую лошадь и целый кошелек золота, о том Тахир доподлинно слышал, как и о том, что живет дядя не в крепости, а за городом, — в довольстве и в уединении.
Когда мулла Фазлиддин жил еще в Куве, он учил Тахира грамоте. Теперь же, если племянник придет к нему в поисках убежища… Ну, конечно, дядя сможет взять его под свою защиту. Только вот что скажут на это старики родители? Тахир — единственный сын, возьмут да и не отпустят. А сказать им подлинную причину, почему захотелось вдруг ему уехать в Андижан, — неловко… Может, Махмуда о том попросить, пусть намекнет отцу?
— Ладно, Робия, поедем в Андижан вместе. Но уговорить моего отца будет очень трудно… Махмуд дома?
— Ушел куда-то, до ифтара[6], сказал, вернется, а что?
— После ифтара пусть зайдет к нам, — потолковать надо.
— Ладно, скажу.
Робия спрятала лицо на широкой груди Тахира, прижалась к любимому и со словами: «Пусть всевышний не разлучит нас!» — тут же отпрянула и выскочила из-под ветвей.
Дождь отчетливо стучал но пустому медному кувшину, оставленному на берегу. Взглянув на кувшин, Робия вспомнила, что приходила она сюда за водой, оказывается.
Надо бы наполнить кувшин! и уходить домой.
По обычаю жених и невеста встречались тайно. Когда Робия уже далеко отошла от берега, покинул укрытие и Тахир.
Внезапно вспомнил он про страшный сон Робии, и сердце екнуло в предчувствии беды.
2Пост в этом году совпал с самыми жаркими летними днями. Пить и есть можно было ночью, до рассвета, когда на небе еще блестят звезды, но нельзя даже прополоскать рот водой с утра до позднего вечера — до первой звезды. Выдерживать голод и особенно жажду весь долгий знойный день было мучительно: с нетерпением люди ожидали наступления сумерек, вечернего азана.
Наконец с минарета кувинской мечети послышался голос азанчи[7]. Война войной, а есть-пить надо, и за вечерним дастарханом люди хоть ненадолго забывали обо всем остальном.
Тахир сидел за трапезой вместе с родителями. Пахло горячими лепешками, дыней. Вкусен был хлеб, вкусна была мастава[8], заправленная кислым молоком. Тахир все медлил с началом разговора о поездке в Андижан.
Кто-то ручкой камчи постучал в калитку. Старая дворняжка, лежавшая у дувала[9], гавкнула хриплым басом. Тахир вскочил на ноги.
— Осторожней! — предупредил отец, понизив голос. — Спроси, кто там.
Дождь перестал. Но небо еще хмурилось тучами, усиливая темноту вечера. Тахир подошел вплотную к калитке.
— Кто? — окликнул он.
Дворняжка начала было лаять, но человек за дувалом громко прокричал:
— Тахир, ты?.. Открывай, это я, твой дядя!
— Сейчас, дядя Фазлиддин! — Тахир обернулся к дому. — Мама, это дядя Фазлиддин! — и быстро распутал цепочку на запоре калитки.
Выйдя за ворота, старик и старуха чинно и долго здоровались со своим родственником. Неподалеку чернела двухколесная крытая арба. Какой-то человек, держась за оглоблю, ловко выпрыгнул из седла запряженной в арбу лошади.
— Это чья арба?
Человек не ответил. Ответил мулла Фазлиддин:
— Это моя, моя, племянник. Я приехал к вам со своим скарбом.
— К нам? — не сдержал Тахир удивления. Конечно, это радость, что дядя приехал, но как же так?.. Он, Тахир, надеялся жить в Андижане, а коли сам дядя приехал сюда, да еще со всем скарбом, то дорога в Андижан для Тахира теперь закрыта. А что же будет с Робией?
— Тахир, ты чего стоишь и зеваешь, давай-ка разгружай арбу! — прикрикнула мать, — Дядя под дождем, видно, немало помучился.
— Э, сестра, мало сказать, помучился! Арба все время застревала в грязи, тащились, тащились — жизнь надоела! Да и давка на дороге: беженцев не счесть.
Тахир стал помогать арбакешу[10] разгружать арбу. Хотел огладить лошадь — рука оказалась сразу же в теплой глине. Грязь покрывала лошадь чуть не до холки. Ох, и досталось же бедным путникам… Но почему, почему они приехали в Куву, когда весь народ, спасаясь от нашествия, бежит в Андижан?.. Тахир попытался спустить на землю большой мешок, который ему протянул арбакеш.
— Эй-эй, потише, штука очень тяжелая, беритесь вдвоем, — сказал дядя.
В мешке был небольшой, но и впрямь очень тяжелый, железный ящик. Мулла Фазлиддин в свое время заказал его кувинским кузнецам. Ни вода не проникнет, ни в огне не сгорит. Тут мастер хранил свои чертежи. И еще — плоды иного своего искусства, рисунки! Мулла Фазлиддин учился три года в Самарканде и четыре года в Герате[11]: вместе с ремеслом зодчего он усвоил там тайны изображения живого тела. В Герате вошло в обычай украшать рукописи сказаний о битвах не только орнаментами, но и рисунками, а изображения Алишера Навои и Хусейна Байкары, сделанные пером и красками Бехзада, принесли художнику славу. В Самарканде же, а тем более в Фергане, изображение человеческого лица строго преследуется: единый творец живого — аллах, и неповадно смертным соперничать со всевышним.