Лицо бездны - Лев Князев

А в другом городе, в квартире на четвертом этаже, молодая мама, укладывая дочку, вдруг охнула, занервничала неизвестно почему и даже прикрикнула на ребенка...

Оборвались нити. Ничего более не связывает с живым миром две перевернутые вверх днищами, соединенные смертным узлом посудины. Но вот что-то вдруг явилось. Совсем слабенький, неизмеримый никакими приборами, кроме души человеческой, сигнал пробился сквозь железо и толщу воды, летит на континент. Есть! Я жив, люди!

Вика, я жив.

Мама, бедная моя.

Больно ушибся.

Темно, холод.

Проклятая Система перевернулась. Я - в железном гробу. Максим Ковалев закрыл вахтенный журнал и выключил фонарик. В кромешной тьме стало заметно холоднее. А ведь двигатель еще отдавал тепло, что же дальше... Над головой и за бортами плескалась невидимая вода, отделенная железом корпуса. Внизу Бездна подступала к ногам, дышала ледяной утробой. Пахло горелым маслом и ржавчиной. Максим достал из кармана штанов шкертик и туго привязал коротенький простой карандаш. Счастье, что карандаш не вывалился из кармана, когда это случилось. Он включил фонарик, снова открыл машинный журнал и надписал на другой странице. "Вика, не знаю, зачем пишу. Наверное, я один живой на пароходе..."

Остальные - за переборками, он стиснул зубы, чтобы не клацали. Они рядом, но их уже нет. Наверное, парят в воде, как космонавты в модуле. Или застряли в дверях в последнем рывке на волю, когда эта коробка перевернулась. Не успели. Уткнулись в углах, вцепились в поручни, застигнутые волной. Каково им там было, когда эта сволочь сыграла оверкиль...

"Прощай, Леха, прощайте все! - крупно накидал он вздрагивающей рукой.

Навсегда.

Я знаю, уверен, меня спасут!

Выйду наверх и расскажу, как было.

Нас дурили, что Система абсолютно непотопляема, но это - плешь - мудэ форштевень, как говорят старые моряки. И мы все, кто верил в глупые сказки, расквитались за это. Все у нас оказалось не так!"

"Да, ОКАЗАЛОСЬ!" - написал он печатными буквами.

"Стармех Гусев, ты прав, подлое слово ОКАЗАЛОСЬ вершит наши дела..." Максим выключил свет, прислушался. Постукивали шпили артикапла (Соединительное устройство). Они как два поршня с закругленными головками диаметром в два обхвата выдвигаются из бортов буксира и входят в гнезда в кормовом вырезе баржи. Теперь, когда Система перевернулась, пустая баржа не утонет, а шпили удержат на плаву буксир. Они будут удерживать его, пока не откажет гидравлика. Она скиснет рано или поздно, ведь масло уходит из трубки, и тогда шпили выскользнут из пазов, стальная коробка оторвется от баржи и, набирая скорость в падении, ринется вниз, в объятия пучины.

"Но это будет через сутки, не раньше, а к тому времени придут спасатели, я выберусь" - Максим протянул руку и, нащупав в темноте выдвижной ящик вахтенной тумбочки, бросил туда журнал. Сцепил руки, зубы клацнули. Холод становился нестерпимым, мерзли уши.

Под ногами хлюпало. Осторожно переступая через невидимые трубопроводы, скобы и кабеля, он сделал несколько шагов по тому пространству, что еще недавно было подволоком машинного отделения, а теперь превратилось в палубу. В темноте добрался до ящика с ветошью. Включил фонарик - в дрожащем овале света вырисовалась откинутая крышка, раскиданные по трубам тряпки. Часть ветоши плавала в воде. Максим стянул замасленную вахтенную рубашку, и, выбирая тряпки подлиннее, стал наматывать их на себя. Расстегнул брюки, обмотал поясницу. Надел рубаху на спеленутое тело - почувствовал себя теплее.

Светя фонариком, вернулся к тумбочке, присел на жесткий угольник и снова выключил свет, сразу погрузившись в пронзительно-холодную тьму. А вверху, над днищем, рычало море. Жутью и холодом несло из тьмы под ногами. Не выдержав напряжения, Максим задрожал, заклацал зубами, вцепился обеими руками в железо и заревел во все горло.

- А-а-а-а! Будьте вы все прокляты! Мама! Мама, за что?

Прорвался сквозь железо и толщу тумана, полетел к земле такой тонюсенький, неизмеримый грубыми приборами позывной человеческого сердца. Мне плохо, мама! Вика, я жив и надеюсь! И две женщины: одна совсем юная - в городе на берегу океана, другая, уже уставшая, на склоне жизни в далеком белорусском селе неосознанно приняли сигнал беды и встревоженные непонятной тоской, забыли на время все дела, устремились мыслям и к тому, от кого прилетела смутная весть.

...Как бы далеко ни находился экипаж, один раз в сутки судовой радист посылает в эфир стандартное извещение для родного пароходства. Дежурный оператор зафиксирует этот факт в специальном журнале, начальник смены убедится, что служба его на высоте, и утром диспетчер, отвечающий за работу данной группы судов, сможет доложить начальнику пароходства, что все в его епархии идет нормально. Если же с одним из судов произойдет страшное и непредвиденное, то именно отсутствие радиосвязи будет первым знаком беды.

В ночь, когда волна перевернула баржебуксирный состав и очередное сообщение с него не поступило (да и не могло поступить!) в радиоцентр пароходства, дежурный оператор Люся Щелгунова, молодая, но уже обремененная заботами женщина, на секунду встревожилась. Отчего бы это? Она глянула на часики: до конца смены оставались минуты. "Ну, Толик, получишь ты от шефа мощный втык", - подумала Люся о знакомом ей радисте буксира. После чего аккуратным мелким почерком внесла в журнал запись: "На связь не вышел". Теперь ей следовало бы немедленно доложить о происшествии начальнику смены, но Люся подумала, что, быть может, Толик еще опомнится и пришлет радиограмму и не стоит его зря подводить докладом. А кроме того, закрыв журнал, Люся уже думала о том, что сегодня в профкоме выдают продуктовые заказы сотрудникам и ей следует поторопиться, чтоб не остаться обойденной. Затем ей предстояла еще пробежка по магазинам и рынкам - ежедневный марафон простой русской гражданки, не прикрепленной к спецбуфетам и распределителям, где приобретают хлеб насущный руководящие люди Системы.

Прошли сутки и еще двенадцать часов, и лишь тогда новый оператор, такая же затурканная "временными трудностями", но все еще сохранившая чувство служебной ответственности женщина подняла тревогу: нет сообщений с "Большекаменска" - и тотчас доложила об этом начальнику смены. Тот мгновенно оценил ситуацию.

- Почему только сейчас доложили, где Щелгунова?

- А я при чем? - пожала плечами радистка.

Через несколько минут все службы пароходства узнали потрясающую новость. Начальник пароходства Юрьев, которому доложили о ЧП, вызвал "на ковер" своего заместителя Мелькова.

- Непорядок на флоте, Михайлыч, - сказал он тоном, не оставляющим сомнения в том, кто из них ответствен за непорядок. - Что там могло случиться с этим ББС?

Юрьев был еще сравнительно молод, аккуратист и в обычных обстоятельствах умел держать себя в форме. Он славился обаянием и, как трепали злые языки, именно уменьем разговаривать с начальством да и подчиненными больше всего был обязан своему стремительному взлету из портовых служащих в руководители крупнейшего пароходства. В деловой своей биографии Юрьев не имел ни минуты морской практики, но заменил на посту бывалого моряка, энергичного и талантливого организатора, который, увы, однажды не угодил самому большому начальству и тем самым приговорил себя. Опытные клерки, угадывая желания "первого", умело организовали доверчивому мореману несколько крупных выпивок, после чего доложили о нем как о "неисправимом алкоголике" и министр, в глубине души всегда побаивавшийся талантливого "президента" морской фирмы как вероятного кандидата в министерское кресло, с удовлетворением выполнил поступившую партийную директиву, заменив моряка человеком, знавшим море только по картинкам, зато свято исполнявшим любой намек партийного начальства.

Как ни странно, новое назначение не очень смутило бывшего портовика (те же злые языки за глаза называли его "крановщиком"), ибо и сам морской министр тоже происходил из портовиков, однако же в условиях Системы как-то управлялся с громадой флота и однажды даже заработал Золотую Звезду Героя, проехавшись пассажиром на атомоходе до Северного полюса. Что позволено наверху, становится правилом и на местах - и вот теперь, грызя отрощенный ноготь мизинца, Юрьев прикидывал так и сяк своим сухопутным разумом, что могло случиться там, в холодном море, с замолчавшим вдруг буксиром, и что следует немедленно предпринять... Он выжидательно смотрел на заместителя, ибо тот пришел в пароходство с капитанского мостика.

- Не думаю, что это разгильдяйство, - сказал Мельков. - Там толковый уважающий себя и Устав службы капитан.

- Кто? - тотчас спросил Юрьев и смутился. В отличие от бывшего начальника и своего заместителя он никак не мог запомнить фамилии всех этих капитанов. По правде говоря, Юрьев не считал нужным засорять мозги сведениями, которые легко получить в любое время от двухсотрублевого секретаря, исполнительного диспетчера, от заместителя в конце концов. И однако теперь, не зная фамилии попавшего в беду капитана, он смутно почувствовал неудобство. Лучше бы знать, черт побери, подумал он.