Гиперборейская чума - Михаил Успенский

– Баба, – уверенно определил лейтенант Ситяев, только что излагавший подчинённым содержание известного боевика про американскую спецполицию «Люди в чёрном». Лейтенант вообще полагал необходимым постоянно повышать культурный уровень своих земляков Агафонкина, Кирдяшкина и Викулова. Все четверо генезис имели в мордовском городке Ковылкино, а с Агафонкиным будущий лейтенант вообще учился в одной школе четырьмя классами старше и неоднократно отнимал у будущего подчинённого карманные деньги. Менталитет ковылкинцев вообще более тяготел к началу уголовному, нежели к правоохранительному, что и заставило матерей Агафонкина, Кирдяшкина и Викулова обратиться к столичному новожителю Ситяеву с просьбой поскорей устроить их дембельнувшихся охломонов в милицию, пока невзначай не угодили на нары. Ситяев, как ни странно, сумел это сделать. Теперь и по службе, и по жизни Ситяев был охломонам опекун и тиран.

– Орёт, не унимается, – напомнил Агафонкин. Все поднялись и устремились в дверь.

Дело оказалось похуже, чем внезапные роды. Полковник Красноштан накаркал. Били негра. То есть уже не били, а добивали. И не шайка бритоголовых, а один очень крупный человек. В клетчатых люберских штанах.

– Стоять! Руки за голову! Милиция!

– Оставь сапога, тварь!

– Нашёл место!

Агафонкин перетянул хулигана по плечу дубинкой. Хулиган выпрямился, резко повернулся к обидчику и рюкзаком сшиб подвернувшегося Кирдяшкина с ног. Штаны превратились во взметнувшуюся юбку – а глаза у хулигана были такие, что свистнувшего кулака Агафонкин попросту не заметил…

…Потом люди рассказывали, как на станции «Сокол» прекрасная девушка в одиночку отбивалась от целого взвода ментов-беспредельщиков, ломая им руки, рёбра и челюсти, как одолели-таки поганые русскую богатырку, прыгнув ей на спину, и как внезапно получили подтверждение слухи о гигантских крокодилах, делящих московские подземелья с гигантскими же крысами. Откусили голову ментовскому генералу, не ушёл тать от расплаты!..

На самом деле никакого подкрепления к наряду не пришло. Лейтенант Ситяев и двое уцелевших бойцов, проявив истинно ковылкинскую сноровку, сумели в конце концов, ухватившись за рюкзак, опрокинуть противника навзничь. Не устоял на ногах и лейтенант, повисший на рюкзаке. И тут случилось самое жуткое. Клапан прорвался, как бумага, и из отверстия надвинулась чудовищная шипастая голова с огромной раззявленной пастью!

Остальное довершило воображение Ситяева, воспалённое любимыми им американскими боевиками. Что он успел крикнуть на прощание – не знает никто, поскольку все звуки вместе с издающей их головой исчезли в пасти монстра.

Очнувшийся Агафонкин увидел, что его прекрасная оскорбительница полусидит, опираясь на свой рюкзак, одной рукой прижимает к груди сумочку, а другой рукой вращает над головой бидоном, отбивая удары дубинок Кирдяшкина и Викулова. Позади девушки стоит на карачках лейтенант Ситяев, а голова у него не своя, и эта страшная голова пытается заглянуть в рюкзак. Агафонкин решил, что очнулся слишком рано, и снова закрыл глаза, не забывая, однако, прислушиваться к голосу молвы.

– Неотложку вызовите!

– Он же задохнётся!

– Всех бы их туда…

– Всё-таки маленькие головы у ментов делают…

– Это ещё кострючок! Вот белуги на Каспии…

– Он что там, наркоту ищет?

Когда Агафонкин услышал дикий хохот, то рассудил, что настало время приходить в себя. На воительницу уже надели наручники, а какой-то усатый доброхот из толпы швейцарским офицерским ножом одним молниеносным движением с хрустом разрезал пасть осетру. Наконец голова Ситяева с мерзким чмокающим звуком вышла на свободу.

– Ну и рожа у тебя, лейтенант! – сказал доброхот, вытирая нож об рюкзак.

Ситяев некоторое время хватал ртом воздух, потом закашлялся. Голова его была вся покрыта кровавой слизью.

– Ну, сука, – сипло сказал он. – Ну, всё!

– А где сапог-то? – спохватился Кирдяшкин.

Действительно, Джеймс Куку не стал дожидаться развития событий, а, прихватив неосмотрительно поставленный на пол кейс доброхота-освободителя, тихо-тихо смылся.

Как ни странно, доброхот не стал поднимать шум и тоже растворился в негустой толпе.

Когда пленницу повлекли в дежурку, сержант Агафонкин, как бы стыдясь своего неучастия в схватке, принялся разгонять народ, причём исключительно жестами, и, видя выражение его лица, люди повиновались безоговорочно.

Потом он сходил в вестибюль к аптечному киоску (идти пришлось далеко, поскольку тот киоск, что напротив поста милиции, не работал сегодня), взял упаковку анальгина и тюбик гепариновой мази. Слухи в сильно искажённом виде уже докатились до периферии, поэтому киоскёрша долго не отпускала сержанта, выпытывая подробности. Сперва он отвечал скупо, всё ещё жестами, но потом, чувствуя, что челюсть кое-как движется, разговорился.

– Никакой не крокодил, – сказал он. – Осетёр. И вообще не болтай. Контрабандой тут пахнет.

Выслушав пару медицинских советов, он двинулся назад. Разложили ребята мочалку или ещё нет? – пришло ему в голову. Он торопливо вернулся к киоску, где, краснея, ткнул пальцем в презервативы и на пальцах же сперва попросил три, а потом, подумав, целых пять. Обратно он шагал чуть быстрее. Воображение пошло вразнос – должно быть, от удара. Первым, конечно, будет Серый, думал он. А потом я. А потом ей понравится. А потом отдадим пээмгэшникам с собакой. А в бидоне, наверное, мёд…

Дверь, к его удивлению, была открыта. Мочалка, освобождённая всего лишь от рюкзака, сидела на стуле, закинув ногу на ногу. Сержанты стояли по стойке «смирно», а Серый, красный и мокрый, сидел за своим столом, выглядывая из-за половины осетровой туши – но тоже по стойке «смирно». В руке у него была телефонная трубка.

– Извиняйся, Васька, – пробормотал он, отводя взгляд. – Извиняйся, пока не поздно.

В контуженном мозгу Агафонкина мелькнула было мысль, что мэр наконец-то дал приказ метелить чёрных, а они сдуру поступили наоборот. Потом – что напоролись на спецназовку, выполнявшую спецзадание, и тем самым сорвали спецоперацию. Потом…

– Так мы это… Прощения просим, – сказал он. – Чтобы без обид, значит…

И потрогал закаменевшую половину лица.

Девушка улыбнулась.

– Ираида, – сказала она застенчиво и протянула ладошку лодочкой.

Затмение всё не оставляло Агафонкина, и он совершенно неожиданно для себя и впервые в жизни поцеловал женщине руку.

– Редкое у вас имя, – заискивающе подал голос из-за стола лейтенант.

– Обыкновенное имя, – сказала воительница. – У нас каких только нет имён! Есть Препедигна. Есть Феопистия…

Тем временем отозвался телефонный собеседник лейтенанта.

– Да! – закричал Ситяев. – Подойдёт! Ну что ты!.. За мной не заржавеет! Спасибо, Мохнатый! Спас, можно сказать!

Он положил трубку и, расплываясь в улыбке, сказал:

– Сейчас будет машина. По высшему разряду доставят. Вы уж Евгению Феодосьевичу про недоразумение это глупое не говорите… Рыбку вам ребята сейчас упакуют…

Вместо ответа Ираида извлекла из-за пазухи огромный нож в шитых бисером ножнах. Агафонкин попятился было, но девушка повернулась к столу и одним махом отвалила толстенный жёлтый ломоть осетрины.

– А то совсем вы тут заморенные, – пояснила она.

– Значит, так, – сказал лейтенант. – Подойдёт белый «линкольн-континенталь». Ребята вас проводят…

Кирдяшкин и Викулов волоком подтащили рюкзак к столу и вставили в него осетра. Лейтенанта передёрнуло. Ираида поднялась, взяла со стола сумочку, изгвазданную в рыбьей слизи, сунула её в карман рюкзака. Потом сгребла лямки в горсть и легко закинула сооружение на плечо, подхватила свободной рукой бидон и улыбнулась Агафонкину.

– Я же вас не со зла пазгнула, а с перепугу, – сказала она. – Я живых-то негров только по телику и видала. А чтоб так – нет.

– Бывает, – охотно согласился Агафонкин.

Когда таинственная незнакомка удалилась со своим эскортом, скорее декоративным, сержант вопрошающе уставился на лейтенанта.

– Ну, Васька, – сказал Ситяев, – не верил я в Бога, а сегодня пойду и свечку поставлю. Как меня надоумило на это письмо посмотреть!

– Какое письмо?

– Которое в сумочке было.

– А кто она такая? Шмара бандитская?

– Не-ет, Вася. Что ты! Бандиты – они нормальные, понятие имеют… они ведь почти такие же, как мы, с имя завсегда можно договориться. А вот ты про… – Ситяев сглотнул, – про Коломийца слыхал?

– Ну, – сказал Агафонкин, внутренне холодея. – От которого пули отскакивают?

– Так вот она – его племянница!

– Ёпрст! – сказал Агафонкин и сел. – А я уже гондоны купил…

И они потом долго истерически хохотали, показывая друг на друга пальцами.

2

В молодости зырянская колдунья нагадала царю Ивану Васильевичу, что умрёт он в Москве. Из этого, к сожалению, вовсе не следовало, что в любом другом городе царь будет жить вечно. Но Москвы грозный царь, как известно, не любил и в особенно тревожные времена старался держаться от стольного града подальше.