Зачем написали «12 стульев»? - Русский Скептик

Один раз я видел, как станционный гепист (современные жандармы) поймал такого мальчишку. Он тащил его куда-то, высокий, серый, а около его ног отбивался десятилетний клубочек из ножек, ручек и лохмотьев. Кажется, он даже пытался кусаться. Серый не бил его, а только тащил профессионально-равнодушно-неумолимым движением. Кто-то сказал:

— Все равно убежит!

Это правда. Милиция вылавливает их и препровождает в особые дома, откуда они убегают немедленно. Не знаю, дома ли так хороши, что ужасная их доля «на свободе» кажется им лучше, или же что другое. Почему дикий зверь стремится в лес, хотя человек предлагает ему пищу, кров и все такое? Несомненно, что по отношению к таким детям требуется система терпеливого приручения. Кто подойдет к ним с поверхностным сентиментализмом, тот через короткое время их возненавидит. Но тот, кто имеет столько любви, что способен жалеть змеенышей и тигренков, тот может отвоевать часть из них у каторги и виселицы.

Как-то я видел их передвижение по Москве. Эта была стайка детей душ тридцать. Я ехал в трамвае. А они бежали по панели. И почти не отставали. Мороз был сильный. Такой бег, может быть, для них, при их экипировке, единственный способ не замерзнуть. Я наблюдал, как они ныряли в толпу, когда она попадалась на их пути. На несколько мгновений они совершенно пропадали из глаз среди взрослых. Так стая гончих исчезает в лесу. Но вот прогалинка, лужайка, то есть — где толпа реже. И там я улавливал их снова, — маленькие, оборванные, бегущие фигурки. Вот открытая площадь. И они вынырнули на мостовую всей стайкой, не уменьшившись в числе, очевидно, прочно спаянные какой-то своеобразной организацией или общей целью. Позже я как-то видел известный фильм «Воробьи». Да, в этом роде стайка, но только, увы, без ангела-хранителя во образе хорошенькой американки Мери Пикфорд. Найдутся ли — не для синема, а в действительной жизни, — для них, для беспризорных русских детей, такие спасительные ангелочки? От коммунистических мегер сего ожидать трудно.

Как ни странно, по данному поводу возникла в романе «Двенадцать стульев» реминисценция в издевательском контексте — жулик, притворно жалеющий детей, из корысти:

— Граждане! — сказал Остап, открывая заседание. — Жизнь диктует свои законы, свои жестокие законы. Я не стану говорить вам о цели нашего собрания — она вам известна. Цель святая. Отовсюду мы слышим стоны. Со всех концов нашей обширной страны взывают о помощи. Мы должны протянуть руку помощи, и мы ее протянем. Одни из вас служат и едят хлеб с маслом, другие занимаются отхожим промыслом и едят бутерброды с икрой. И те, и другие спят в своих постелях и укрываются теплыми одеялами. Одни лишь маленькие дети, беспризорные, находятся без призора. Эти цветы улицы, или, как выражаются пролетарии умственного труда, цветы на асфальте, заслуживают лучшей участи. Мы, господа присяжные заседатели, должны им помочь. И мы, господа присяжные заседатели, им поможем.

[…]

— Товарищи! — продолжал Остап. — Нужна немедленная помощь! Мы должны вырвать детей из цепких лап улицы, и мы вырвем их оттуда! Поможем детям! Будем помнить, что дети — цветы жизни. Я приглашаю вас сейчас же сделать свои взносы и помочь детям. Только детям, и никому другому. Вы меня понимаете?

Понимаем. Нетрудно допустить, что пролетарии пера не поверили в искренность Шульгина, пожалевшего детей, откуда и возник в романе приведенный отрывок, но кто же способен не поверить столь простым и естественным человеческим чувствам и даже издеваться в том числе над ними? Не те ли это самые «коммунистические мегеры» и даже дегенераты? Или, может быть, это уже случайное совпадение? Нет, после приведенного выше в случайную параллель между «пролетарским» романом и «черносотенными» записками Шульгина не верится нипочем.

Также обращает на себя внимание как бы постоянная полемика наших писчих «пролетариев» с Шульгиным. Скажем, Шульгин рассказывает, что перешел советскую границу при помощи контрабандистов, — один из героев романа словно в ответ объявляет глупейшим образом, что в СССР контрабанда вообще не поступает: «Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской улице». Шульгин рассказывает, что искал в СССР следы сына, пропавшего без вести на гражданской войне, — автор романа поясняет, что у Воробьянинова детей не было. Шульгин рассказывает, что получил весьма весомую помощь от антисоветской организации, созданной из тех же контрабандистов, — один из героев романа словно в насмешку сам в целях наживы создает антисоветскую организацию из редкостных болванов — «Союз меча и орала». Положим, последнее — это сатира, но какие же дураки и подвергают сатире государственных преступников? Для чего это нужно было? Цель-то у авторов какова была? Чтобы люди не становились идейными врагами советской власти, ведь это смешно? Да, умный ход, ничего не скажешь. Не возникает ли опять сомнение в психической полноценности автора романа?

Вообще, из романа «Двенадцать стульев» в связи с записками Шульгина может сложиться впечатление, что Шульгин приезжал в СССР вовсе не для поисков пропавшего сына, а за сокровищами, упрятанными им от власти трудящихся, рабочих и крестьян, но сокровища найти не сумел, ведь они были национализированы и служили теперь только трудовому народу. Поскольку подобное предположение называется версия и выдвигается обычно «компетентными органами», как говаривали в светлые денечки, то не вправе ли мы предположить, что роман, вскрывающий всю подлость эксплуататоров трудового народа, в частности — Шульгина, заказан был «пролетариям» большевицкими карательными органами, причем именно в связи с книгой Шульгина?

Что любопытно, понятно даже, откуда в умном копфе некоего чекиста родилась версия о сокровищах Шульгина. Вот Шульгин пишет о бывшем своем доме в Киеве:

Да, у меня в подвалах было кое-что ценное. Только не для вас, друзья мои. Что для вас старые номера пятидесятилетнего «Киевлянина»? Вы больше насчет серебра столового. Ну, это вы у нас не найдете. В этом доме жили люди со странной психикой. Из всех драгоценных камней и металлов они ценили только два: белую мысль и черную землю…

Весьма подозрительно, не правда ли? Явно ведь усыпляет бдительность, да? Отчего же, если искал он в СССР сына, не запросил он о судьбе его «компетентные органы»? Ценностей, значит, у него не было?

Книга Шульгина — это, конечно, пощечина большевицким «соответствующим органам»: проспали они не только проникшего в СССР бывшего депутата Государственной Думы и опасного «агента заграницы», которого выслеживали несколько лет, но и «контрреволюционную вредительскую организацию, осуществляющую подрыв советской торговли». Разве можно было на это оскорбление не ответить? Да, но как же и отвечать? Объявить через ТАСС, что враг трудового народа лжет? Так не является ли роман «Двенадцать стульев» закономерным ответом ГПУ на книгу Шульгина? Да, но разумен ли публичный ответ, если советский народ книги Шульгина не читал? Кому же был направлен «пролетарский» ответ? Шульгину? Начальству? Нет, сомнительно, что партия приняла бы какой-то глупый роман в качестве оправдания бездействия ГПУ. Стало быть, все-таки зацепил их Шульгин крепко, раз решили публично оскорбить в ответ? Да, пожалуй, поскольку нет, кажется, такого унижения, которому автор романа не подверг бы своего героя Воробьянинова.

Если счесть роман «Двенадцать стульев» всего лишь попыткой оскорбить Шульгина, ругательством вроде написанного на заборе, то возникает, конечно, некоторое недоумение: разве авторы романа служили в ГПУ? Если же нет, то что тогда ими двигало? Предложение, положим, было заманчивое (наверняка посулили много денег и славу, большие тиражи), но разве же всякий честный человек не должен был отказаться от предлагаемой подлости? Значит, нужно было найти человека, который бы питал лютую ненависть к Шульгину, а таковым мог быть только еврей. Что ж, один из двух номинальных авторов романа был еврей — Иехиел-Лейб Файнзильберг (поскольку без запинки произнести это имя русскому человеку трудно, то он писал под псевдонимом И. Ильф, по инициалам И. Л. Ф).

Еврея, готового даже бесплатно поливать грязью Шульгина, нашли легко, в это поверить нетрудно: достаточно было дать ему почитать послереволюционную «Пытку страхом» [1] из «Киевлянина», да хватило бы и одних «Трех столиц», но вот грамотного еврея, который бы мог писать без посторонней помощи или хотя бы без ошибок… Здесь наверняка возникло непреодолимое препятствие, так как грамотные евреи большевиков не особенно любили, да и многие из них сбежали за границу, а доверить важное государственное дело какому-то безвестному Файнзильбергу со средним образованием… Кто его писанину читать-то стал бы, даже если бы сама партия объявила его великим русским писателем? Значит, надо было искать умного негодяя из «пролетарских» писателей, способного контролировать и направлять еврея. Алексей Толстой, как можно заключить, отказался с ходу — не пожелал быть негодяем даже тайно. К Толстому наверняка обратились прежде всех, так как Шульгин в своей книге отозвался о нем не особенно уважительно. Нет, не вышло.