Вечный жид. Третья история из цикла «Анекдоты для богов Олимпа» - Василий Лягоскин

– Как! – еда не воскликнул Гермес, – прямо здесь, на глазах жующей публики!… Я, бессмертный бог, должен буду творить непотребство на потеху озабоченных самок, которые низвели мужчин до состояния скота?!

Он остыл так же быстро, как зажегся огнем негодования.

– А в чем, собственно, непотребство? Это просто еще одно «приключение», о котором, я надеюсь, буду когда-нибудь рассказывать друзьям… когда они появятся.

И Гермес, обращаясь скорее к себе (чтобы окончательно успокоиться), чем к дрожащей уже девушке, вспомнил очередное «чудо» из Книги:

– Милая, а ты не обидишься?

– Ну, говори уже!

– Эта кофта тебя слегка полнит.

– А я сниму ее!

– О боже, а как этот лифчик тебя полнит – ужас! Давай снимай его скорей!

Никакого лифчика под «кофтой», которую с застывшей на месте Майи снял сам Гермес, не оказалось. Зато там шаловливые и такие умелые руки бога ждали полные девичьи груди, явно не знавшие раньше ласк. Впрочем, Гермес не стал зарекаться – с этими ненормальными амазонками ни в чем нельзя быть уверенным. Та самая кофта, короткая юбочка и жалкое бельишко самого Германа-Гермеса быстро превратилось в уютное гнездышко – своеобразный театр под открытым небом, на котором «актеры» уже готовы были начать представление. Гермес потянул девушку за собой, не отпуская рук от пышной плоти; он уложил ее так, что зрительницам, приветствовавшим начало первого акта пьесы одобрительными выкриками, не было видно, как мужчина все-таки оторвал одну ладонь от девичьей прелести и вцепился в бокал. Герман и сам отхлебнул мальвазии, и почти бессознательным состоянием девушки воспользовался – ткнул в ее припухшие (это еще мы не целовались!) губы край стакана. Майя судорожно глотнула, а потом присосалась – пока только к краю волшебного сосуда.

– Пока! – усмехнулся Гермес, подставляя под жадные уста собственный рот.

А девушке уже было все равно, что пить – мальвазию, или мужское желание. Она вцепилась в бога всем, чем только могла. Казалось, она стремилась сейчас слиться с ним в один единый организм, где невозможно было разобрать, где и чьи руки кого ласкают, и кто на миг отстранился от этого переплетения плоти, чтобы направить самую жаркую ее часть внутрь второй половины, еще более обжигающей. Гермес, поначалу еще оглядывающийся чуть обиженно на зрительниц, скоро потерял контроль над собой, но не над собственной готовностью поделиться с девушкой долго копившейся лаской. Майя отвечала ему со всем пылом разбуженной юной плоти; но что она могла противопоставить богу в извечной борьбе женского и мужского начал? Пришелец все чаще и чаще оказывался наверху, заставив исступленные вопли девушки перейти в протяжный ликующий стон, от которого ее товарок буквально подбросило на месте. Сам Гермес на это никак не отреагировал. Он тоже перешел ту черту, когда значение имеет только женщина, что извивается под тобой в непрекращающемся танце страсти и требует, буквально умоляет: «Еще! Еще!! Еще!!!». Потом эти крики умножились – словно их разбила и отбросила назад, к «театру», стена близкого леса. Это на «сцену» ворвались зрительницы. На них тоже не было лифчиков (что же это все-таки такое?); на них вообще не было ничего, кроме неистребимого желания стать частью жаркого любовного многочлена. Так, каким-то отрывком из Книги, обозвал Гермес новую конструкцию на жалких остатках своей и Майиной одежки. На целый анекдот у него не хватило – ни сил, ни времени, ни желания. Потому что всем этим он щедро одаривал боевую шестерку амазонок. И – как он небезосновательно и очень горделиво отмечал в краткие мгновенья прояснения – такого дружного слияния этот воинский коллектив не демонстрировал еще ни разу. А потом, тоже, наверное, впервые в жизни, гордые амазонки сдались. Нет – они не запросили у мужчины пощады; они отваливались отдельными членами, выжатые и выпитые досуха; пока единственная из них не отползла на коленях с мутными от остатков вожделения глазами. Это была командирша, Персея. Гермес – на то он и бог – еще был способен на парочку подвигов, даже без стакана мальвазии. Он вознамерился было догнать чертовку, пристроится к ней сзади, как уже не раз до этого, однако застыл, едва разобрав слова, что пробормотала командирша:

– Горе мне! Что скажут Великие Мойры?!

Герман-Гермес тут же оказался впереди шатающейся на коленях Персеи – но не для того, чтобы опробовать (тоже не в первый раз за сегодняшний день) не совсем традиционный способ любовных сношений.

– Мойры! – вскричал он, сжимая в ладони бокал так, что тот явственно затрещал, готовый лопнуть в сильных руках бога, – что ты знаешь про них!

– Великие Мойры, – поправила его Персея, возвращая осмысленность взгляду, – только так надлежит называть стариц, правящих Амазонией!

Она подняла голову кверху; взгляд женщины стал теперь хищным.

Раздельное питание – это батон в одной руке, и колбаса – во второй.

Вместо батона в руке Гермеса был бокал; колбасы у него не было; на всякий случай он прикрыл второй ладошкой (точнее, безуспешно попытался прикрыть) то, к чему явно примеривалась своими крепкими зубами амазонка. Командирша уже принялась шумно раздувать ноздри, заполняясь яростью.

– Ладно-ладно, – поспешил извиниться мужчина, – Великие Мойры; величайшие в мире, таких больше нет, и быть не может.

Он действительно считал так; потому что это имя, вернее имена, принадлежали на Олимпе трем богиням судьбы – Лахесис, «дающая жребий» еще до рождения человека; Клото – «прядущей» нить человеческой жизни; и, наконец, Атронос – «неотвратимой», неуклонно приближающей будущее вплоть до смерти.

– Они все так же прекрасны? – склонился Гермес, помогая Персее подняться.

Амазонка – вот удивительно – приняла его помощь. Все, что произошло недавно на поляне, словно примирили командиршу с мужчиной; заставили смотреть на него без прежней снисходительности, даже пренебрежения.

– Прекрасны и удивительны! – подтвердила она каким-то странным тоном, и Гермес невольно задумался, выпустил руку амазонки, и даже не помог подняться остальным.

Впрочем, дисциплина в боевой шестерке возрождалась буквально на глазах. Лишь Майя немного задержалась с одеванием, и то лишь потому, что не смогла сразу отыскать нижнюю часть форменного обмундирования, смешанную с землей и травой семью разгоряченными телами.

– Майя! – громко прикрикнула на нее командирша, и девица послушно застыла спиной к Гермесу, белея крепкими ягодицами, – отправляемся домой, пред очи Великих Мойр. Отвечаешь за своего… недочеловека.

Гермес обижаться не стал. Девушку, в растерянности застывшую посреди поляны, с рукой, прижатой к полной груди, он тоже считал «своей». Потому и подбодрил ее глотком из каменного сосуда. Огонь, пробежавший по жилам женщины, подстегнул ее поиски, и скоро отряд был готов выступить в путь. Совсем скоро его численность выросла с семи до тринадцати – в том самом леску, откуда к расположившемуся на отдых Герману и подкрались амазонки, их ждала еще одна шестерка разведчиц. Еще там паслись лошади. Возможно, они делали какие-нибудь другие свои конские дела; Герман-Гермес в проблемах четвероногого транспорта совершенно не разбирался. А зря – его тут же заставили взгромоздиться на одного из одров, и длинная кавалькада понеслась в неведомое.

– Чертова дюжина, – невольно вспомнил еще одну знаковую фразу из Книги Гермес, который трясся предпоследним; позади бдительно скакала лишь Майя, – пожалуй, в таком составе без приключений нам до столицы Амазонии не добраться.

Однако все прошло тихо и мирно, хотя и не без болей в мягком месте бывшего бога, не привыкшего трястись на остром хребте лошади. Может, потому, что поджидавшая их шестерка скоро отстала, продолжив патрулирование границы. Гермес заметил, что Персея строго пресекала общение двух половинок отряда; что-то в их «спектакле» явно было для амазонок непристойным, а может быть, и преступным. Это путешествие длилось почти седьмицу. Могли бы скакать и быстрее, но тут взбунтовался Герман. Он не постеснялся снять штаны с трусами, нагнуться и показать свой голый зад сразу всем амазонкам.

Ну и что, что у нас все через задницу? Зато от чистого сердца!

Задница – покрасневшая, местами стертая до крови – говорила сама за себя; без всяких слов. Даже волшебная мальвазия не справлялась; она только снимала боль. Но об этом, естественно, божья задница рассказать не могла, а сам бог ей помогать не стал. Персея, скрепя сердце, объявила долгий – на целый сутки – привал. Больше всех, как понял Персей, этому обрадовалась Майя. Она поняла приказ командирши слишком буквально. Слово «твой» она распространила на все – и на тело, на имущество; попыталась даже на бессмертную душу наложить свои красивые ручки. Так Гермес воспринял попытку присвоить Книгу. Вообще-то потеря Книги, да и граненого каменного стакана ему не грозила; было проверено, и не раз, что эти артефакты возвращались в мешок с заплатками – украденные, сожженные дотла (Книга) или раздробленные в мелкие черепки (волшебный сосуд), они возрождались в заплечном мешке. Но сейчас Гермес воспротивился; он хотел предстать перед Мойрами во всеоружии. Он ловко перехватил из рук Майи толстенный том, и примиряющим голосом воскликнул, привлекая общее внимание: