Лапа на счастье - Евгений Рахимкулов

– Давай, заглянем… как там они, – сказала вдруг она.

И если бы она этого не предложила, я бы, наверное, сам предложил.

Мы вышли из кухни и потихоньку заглянули в комнату сына. Он стоял к нам спиной возле окна. Свежий осенний воздух врывался в форточку. А ведь, когда мы уходили отсюда, она была закрыта.

Сашка, словно почувствовав, что мы смотрим на него, обернулся. И я увидел, что клетка пуста. Но лицо сына не было заплаканным, как в прошлый раз.

– Он улетел, – сказал он. – В Африку. К своим маме и папе.

И тут я снова увидел его – тот самый блеск, который появился в его глазах год назад, когда я первый раз подарил ему Жирафчика.

Лапа на счастье

Большой лохматый пёс бродил по вокзалу. В сумерках фонари за стеклом напоминали далёкие светила, а едва различимые из-за сгущавшейся тьмы гигантские туши составов, с грохотом и скрипом проползавшие мимо, казались какими-то инопланетными монстрами. И чудилось, будто тёплое и светлое здание вокзала, противостоящее окружающей его тьме, – это космический корабль, путешествующий где-то в неведомых мирах.

Впрочем, пёс, случайным образом пробравшийся с улицы внутрь, не думал о далёких галактиках. Он думал о том, чего бы пожрать. Желудок бунтовал, требуя хоть какого-нибудь подношения. Целый водопад слюны извергался из голодной пасти сквозь пороги жёлтых зубов и стекал по грязной слипшейся шерсти груди.

У пса не было милой симпатичной мордашки, с которой так удобно выпрашивать угощение у сердобольных прохожих. Уродливая голова, большие кривые клыки, грязные свалявшиеся лохмы шерсти, внушительные размеры и вонь, всегда сопутствовавшая ему, не располагали к себе и лишали пса почти малейших шансов на подачку. Он привык рассчитывать только на себя. Обежав две-три переполненные урны и не учуяв в них ничего съестного, он уверенно засеменил меж рядов сидений, высматривая и вынюхивая, не завалялось ли где чего. Он не впервые промышлял на вокзале. Где люди – там и пища. Это он хорошо знал. А ещё он знал, что очень скоро его выпроводят отсюда. А значит, надо успеть всё хорошенько разведать.

Люди неприятно морщились, когда он пробегал мимо. Иные инстинктивно отодвигались, чтобы он не задел их слюнявой мордой.

– Кыш! Брысь! Брысь, говорю! – завопила толстая тётка, когда пёс, видно, учуяв что-то, ткнулся в её сумку. – Кто собаку пустил? Бешеная! Где начальство?

Начальство не отзывалось.

– Да уймись, ты! Сама бешеная, – лениво проворчал бугай с красным лицом, которого этот вопль вывел из приятной дрёмы. – Эй, Тузик! Лапу дай! Дай лапу, кому говорю!

Пёс, понимая, что обращаются к нему, осторожно втянул запах, шедший от человека. И если бы не перегар, перекрывавший всё остальное, он бы смог уловить, что от бугая пахнет ещё копчёной колбасой, чёрным хлебом и въевшимся в одежду машинным маслом.

Бугай слегка поддел носком ботинка лапу пса.

– Подымай! Подымай, морда! Дай лапу!

Пёс заворчал и осторожно попятился назад.

– Рычит! Рычит как! Слышите? Бешеная! – снова завопила тётка. – Сейчас набросится!

Пёс не понимал её, но зато помнил, что всегда лучше держаться подальше от того места, где кричат. Он поджал хвост и побежал по другому ряду.

– Циркач, блин! – усмехнувшись, проворчал седой мужчина в очках, наблюдавший, как бугай заставлял пса дать лапу. – Так он тебе и даст!

Сам он жевал бутерброд с колбасой, прихлёбывая время от времени горячий чай из термоса. Пёс уловил запах от бутерброда и в нерешительности остановился неподалёку.

Седой мужчина посмотрел на него и снова усмехнулся. Наверное, он всё в этой жизни делал усмехаясь.

– Держи, слюнявый! Помни мою доброту!

Он кинул ему остатки бутерброда. Пёс сперва испуганно отскочил, но потом, разобрав, что это еда, а не камень, вмиг подмёл бутерброд с пола. Облизнувшись, он уселся рядом, косясь на седого бурым глазом: а вдруг ещё даст.

Бутербродов у седого больше не было, зато у него вдруг тоже возникло желание позаигрывать с дворнягой. И он в третий раз усмехнулся.

– Дай лапу! Эй, слюнявый, дай лапу! Ну, дай ты! Я ж тебя накормил!

Пёс вытянул морду и ловил запахи от седого, отчаянно шевеля бровями. Пахло по-прежнему колбасой, только вот самой колбасы уже не было.

– Циркач! – презрительно раздалось в этот раз уже в адрес седого. – Артемона нашёл! Он же тупой, бродячий! Какая там лапа?!

Сосед седого фыркнул и вновь уткнулся в газету. Седой недовольно посмотрел на него. В этот раз он почему-то не усмехнулся.

– Чего вы там с собакой сюсюкаете?! Выгоните лучше! – снова завопила толстая тётка.

Ей никто не ответил.

В углу, даже не на скамейке, хотя свободных мест и было достаточно, а на своём собственном полинялом рюкзаке сидел, прислонившись к стене мальчик лет десяти или чуть больше. На самом деле ему было тринадцать, но он выглядел мельче своих сверстников, поскольку редко ел досыта. Тусклые жёлтые глаза неподвижно смотрели на такие же тусклые жёлтые светильники под потолком. Тонкие губы были слегка приоткрыты. Грязную щёку пересекала недавняя царапина с запёкшейся корочкой крови. Хотя было уже почти по-летнему тепло, на нём была накинута драная синтепоновая куртка, когда-то, очевидно, красного, а теперь примерно того же грязного цвета, что и свалявшаяся шерсть бродячего пса, бегавшего по вокзалу. Куртку он решил не бросать, потому что, когда понадобится, другую достать будет непросто.

Конец ознакомительного фрагмента.