Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

проводить прямолинейно, по-военному, отстранив высшее полицейское начальство, и ничего, кроме дурного, из этого не вышло. Самое решительное средство борьбы с толпой — оружие — вследствие запоздалого (на целых два дня) его применения послужило не прекращению беспорядков, а обращению их в солдатский бунт, а затем и во всеобщую революцию»[1760]. Что это было со стороны генерала Хабалова: глупость или измена? Полагаю, первое. Если только ему не подсказали это «выдающееся» управленческое решение — доверить подавление восстания запасным полкам — старшие начальники из Ставки.

Приказ Хабалова последовал в то время, когда ситуация стремительно ухудшалась: толпы протестующих становились все более радикальными и политизированными. Со второй половины дня в толпе замелькали красные флаги, впервые раздались выкрики: «Долой войну!», «Долой самодержавие!», а в акциях протеста принимали участие все более разнообразные слои населения.

Как и накануне, слабину дали казаки. «Около 3 часов дня толпа, двигавшаяся по Невскому проспекту по направлению к Знаменской пощади, впереди которой рассыпным строем ехали казаки (около полусотни), прорвалась на площадь. Толпа эта была встречена 15 городовыми конно-полицейской стражи, пытавшимися ее рассеять, но, встреченные визгом, свистом, криками и градом поленьев, камней и осколков льда, лошади испугались и понесли своих всадников назад. На месте остались казаки, в присутствии которых у памятника императору Александру III произошло митинговое собрание, откуда слышались возгласы: «Да здравствует республика, долой войну, долой полицию», а также крики «ура» по адресу бездействовавших казаков, которые отвечали толпе поклонами»[1761]. Таков был взгляд со стороны полиции. Шляпников, похоже, был участником того же митинга, но со стороны протестовавших: «Во время речи на толпу шагом двигался взвод казаков. Толпа не дрогнула. Только лица, стоявшие близко от тротуаров, потеснились ближе к домам. Оратор смолк, все ждали, как поведут себя казаки. Наступила глубокая тишина, раскалываемая звоном конских подков. Тысячи глаз следили за каждым движением подъезжавших казаков… Не знаю, что подействовало на казаков — передалось ли им напряженное состояние тысяч устремленных на них, молчаливых, но много говорящих взглядов или то был сознательный шаг, но только взвод тихим шагом рассыпным строем, разделившись одиночно, но порядком прошел через толпу… С тротуаров последовали возгласы — браво и аплодисменты… Армия с нами, пронеслось в толпе»[1762].

Далеко не вся армия была с протестующими. Но и руководители лояльных частей испытывали уже серьезные затруднения. Как всегда определенен полковник Дмитрий Ходнев, несший службу с подразделением Лейб-гвардии Финляндского полка на Васильевском острове: «В тот день впервые можно было заметить в толпе забастовщиков солдат и матросов, которые принимали участие в безобразиях. Задерживать их было крайне трудно, т. к. толпа помогала им скрываться или просто не выдавала, если полицейский наряд был слабее состава, — что случалось почти всегда… К забастовщикам стали примыкать и студенты, до того дня державшиеся в стороне от революционных вспышек… В это время явился околоточный и доложил, что от Большого проспекта, по 6-й Линии, — к Николаевскому мосту движется толпа в несколько тысяч человек с красными флагами и плакатами с революционными надписями, настроенная очень вызывающе, желающая прорваться на ту сторону Невы. Ввиду всего этого я решил, не допуская толпу до набережной, рассеять ее на 6-й Линии конной атакой, употребив для этой цели наряд от донских казаков, бывший в моем распоряжении. Отдав соответствующие приказания подхорунжему… велел все-таки, на всякий случай прапорщику Басину вывести со двора полуроту и быть готовым загородить толпе путь на мост.

Каково же было мое изумление и негодование, когда казаки спокойно пропустили толпу, которая махала им флагами, платками и шапками, выкрикивали слова приветствий… Демонстранты, пропустив казаков (которые после этого ко мне и не вернулись), снова быстро сомкнулись и с неистовым криком, бегом ринулись на мост. Я видел, как полурота, с винтовками на-руку, — впереди с обнаженной шашкой прапорщик Басин, — бросилась навстречу толпе и начала энергично действовать прикладами… Ни один демонстрант не вступил на мост, многие были задержаны и арестованы, все же толпа рассеяна… С обеих сторон оказались легко раненные и ушибленные. Из толпы были одиночные выстрелы»[1763].

Очевидная мягкость и нерешительность части силовых структур немедленно сообщала уверенность толпе, над которой уже витал дух вседозволенности. Все больший вклад в ее радикализацию стали вносить и революционеры из социалистических партий, подключившиеся к массовому движении. Члены Русского бюро ЦК большевиков, вновь собравшиеся на квартире Павлова, «приняли решение развивать движение в сторону вовлечения в него солдатской массы и отнюдь не ограничивать это выступление каким-либо механическим постановлением, определяющим всеобщую стачку трехдневной, как это было в моде у Петербургского Комитета»[1764], — писал Шляпников. Тогда же был взят курс на братание рабочих с солдатами, который стал немедленно претворяться в жизнь. Вокруг солдатских казарм, около патрулей появились рабочие и, что более важно, молодые работницы и курсистки, вступавшие с солдатами первоначально в невинные беседы. Разложение армии в столице началось.

К вечеру рабочие демонстранты покинули центр города. Последнее полицейское донесение зафиксировало: «Двигавшаяся по Невскому проспекту толпа рабочих в числе около 3000 человек остановилась у дома № 80 и выслушала речь оратора, призывавшего к ниспровержению существующего строя и предлагавшего собраться завтра, 25 сего февраля, в 12 ч. Дня у Казанского собора»[1765]. Всего 24 февраля бастовало от 158,5 до 197 тысяч рабочих. За два дня ранения получили 28 полицейских и военнослужащих.

Выступления протеста уже более активно обсуждались в Государственной думе. В первой половине дня в повестке дня стоял продовольственный вопрос, результатом обсуждения которого стал запрос в правительство о мерах, предпринимаемых для нормализации ситуации с хлебом в Петрограде. Но вот на трибуну поднялся депутат священник Крылов: «Я видел сейчас, что громадная масса народа залила, буквально залила всю Знаменскую площадь, весь Невский проспект и все прилегающие улицы». Крылов призвал дать хлеб населению, «а не заставлять голодных людей с самого утра и до ночи стоять на морозе, ища и добывая себе какой-нибудь несчастный кусок хлеба»[1766]. И тут Думу прорвало. Один за другим стали подниматься на трибуну записные ораторы либеральных и левых фракций для антиправительственных заявлений.

Выступавший от кадетов кадет Родичев выступил достаточно традиционно, просто потребовав смены власти: «Мы требуем призыва к ней людей, которым вся Россия может верить, мы требуем, прежде всего, изгнания оттуда людей, которых вся Россия презирает». От меньшевиков слово взял Чхеидзе, который фактически солидаризировался с прозвучавшим днем ранее выступлением Керенского, высказавшись за поддержку Думой начавшихся выступлений протеста и за необходимость их возглавить. «Улица заговорила, единственное, что остается теперь в наших силах, единственное средство — дать