История Османской империи. Видение Османа - Кэролайн Финкель

Способность проникнуть в суть явлений, которой обладали те, кто в конце XIX начале XX века исследовал турецкое прошлое, открыла доступ к основам турецкой культуры и привела к появлению более позитивной идеи «турецкости». В этом им помогли западные востоковеды, которые в течение некоторого времени уже занимались изучением истории «экзотических» народов, их расового происхождения и их языков. Османская пресса приводила доводы в пользу того, чтобы сделать язык более «турецким», удалив из него персидские и арабские заимствования. Издавались словари и грамматики, а также книги по географии и истории турок. Младотурок Намык Кемаль, патриотические произведения которого, судя по всему, вдохновили Мустафу Кемаля, видел в турках наследников славного прошлого, а не авангард зарождавшегося государства. Султан Абдул-Хамид II высоко ценил тех подданных, в жилах которых текла «чистая турецкая кровь», и уважал клан Рамазаногуллары, который укреплял свои позиции в провинции Адана в течение всего пребывания Анатолии в составе Османской империи. По мнению его современника, политика Ахмеда Кевдет-паши, «подлинная сила Блистательной Порты заключена в турках. Благодаря чувству долга, которое является чертой их национального характера и своей вере, они готовы пожертвовать жизнью ради династии Османов и умереть за нее все до единого. Поэтому вполне естественно то, что они представляются более достойными, чем другие народы Блистательной Порты».

Революция 1908 года скорее ставила себе целью спасти остатки Османской империи, нежели создать национальное государство. В первые годы XX столетия «турецкость» упоминалась в документах КЕП скорее как основа для политического сотрудничества, чем как абстрактная идея, но затем ее значение было преуменьшено. И только после событий 1908 года интеллектуалы сочли возможным продолжить исследование этой концепции. В больших количествах стали появляться культурные и патриотические общества, в названиях которых присутствовало слово «турок». Представление о том, что «турецкость» можно вырвать из османского контекста, пришло из-за рубежа, от российских интеллектуалов-мусульман, которые были этническими турками (у них были тюркские корни, а значит они являлись турками в большей степени, чем граждане Турецкой Республики), и пытались найти основу для своей собственной идентичности в сумятице последних десятилетий Российской империи. Некоторые из них поселились в Стамбуле и оказывали огромное влияние на турецких интеллектуалов Османской империи, демонстрируя им, что турецкая идентичность может выходить за рамки Османской империи. Характерной чертой этой новой идентичности было обращение к этническим туркам, жившим за пределами Османской империи, в Китае, Иране, Ираке и особенно в России, которые также боролись с империализмом. В качестве политической программы этот «пантуркизм» играл довольно незначительную роль в Османской империи, скорее существуя в воображении тех, кто имел склонность к романтическим мечтаниям. Он ненадолго пережил империю и в 1921 году был недвусмысленно осужден Мустафой Кемалем. В правящих кругах Османской империи его самым ярым сторонником был Энвер-паша. Он был совершенно покорен этой идеей и закончил свои дни в 1922 году, на территории сегодняшнего Таджикистана, где он возглавлял мусульманские силы, сражавшиеся с Красной Армией.

То что идея «турецкости» вполне применима для стимуляции национального самосознания, стало ясно после Первой мировой войны, когда обнаружилось «предательство» других народов (по крайней мере христианских) Османской империи. Представление о том, что территория, оставшаяся от империи (Турция) должна стать для турок родиной, оказалось несравненно устойчивее, чем идея «пантуркизма». Турецкий национализм как политическая сила, планомерно взращивался и насаждался среди населения с помощью стального кулака (крушившего оппозицию и политическое инакомыслие) в бархатной перчатке (в виде всеобщего образования и обязательной воинской повинности). В первые годы существования республики интеллектуалы-националисты упорно пытались определить ценности, которые можно было бы привить людям с тем, чтобы гарантировать их максимальную лояльность новому турецкому государству и в то же самое время узаконить создание этого государства.

Включение курдской национальной идентичности в состав турецкой, является поучительным примером и представляет собой крайнюю форму, которую приобрело стремление заново определить национальный состав населения Турецкой Республики, с целью сделать его полностью турецким. Севрский договор 1920 года допускал создание Курдского государства, но в подписанном спустя три года Лозаннском договоре об этом не было никаких упоминаний. Такая же судьба постигла и более ранние планы создания местной курдской автономии. В провозглашенной в 1924 году конституции новой республики об этом не было сказано ни слова. Ни одна делегация, представлявшая интересы побежденной Османской империи, не была приглашена на переговоры, которые привели к заключению Севрского договора. На мирной конференции в Лозанне, делегацию турецких националистов возглавлял министр иностранных дел республики, Исмет (Инёню). Распад империи разрушил связи, объединявшие турок и курдов (султанат, исламское право и халифат), а современная светская Турция, которую надеялся создать Мустафа Кемаль, не могла проявлять сочувствие к автономной этнической группе, лидеры которой были накрепко привязаны к старым традициям: их нужно было силой втащить в новую эпоху. Принцип равенства всех граждан, без каких-либо различий, дал идеологическое обоснование политике создания однородной нации и таким образом курды становились турками по определению.

Значение «турецкости», этого краеугольного камня современного турецкого государства, зачастую неправильно понимают те, кто не может осознать, что это не показатель этнической принадлежности, а обязательство быть членом «воображаемой» турецкой нации, в которой все должны быть равны. Поскольку единственными меньшинствами, всегда признаваемыми османским государством, были немусульмане, курды (как мусульмане и граждане Турецкой Республики) считались такими же турками, как и любой чистокровный турок. Поэтому признание Европейским союзом того, что курды являются национальным меньшинством, воспринимается многими турками с непониманием.

Так называемый мятеж шейха Саида, вспыхнувший в феврале 1925 года севернее Диярбакыра, был только первым из целой серии мятежей, которыми были охвачены курдские провинции в период между этой датой и 1930 годом. Он ускорил принятие сурового закона о поддержании общественного порядка, который впоследствии использовался для усмирения политических противников Мустафы Кемаля и его ближайших сподвижников. Начиная с 1923 года возможность организации восстания обсуждалась в одной из подпольных курдских группировок. Отмена халифата была только одной, но не единственной причиной недовольства, высказанной мятежниками, которых в 1924 году допрашивали британцы. Помимо этого, незадолго до мятежа было запрещено использование курдского языка в общественных местах. Использование турецкого языка в учебных заведениях лишало курдов возможности получить образование. Из книг по географии было изъято слово «Курдистан», а турецкие солдаты, совершавшие налеты на курдские деревни, забирали домашних животных и продукты, ничем не возмещая нанесенный ущерб. Восстание началось 13 февраля, когда десять соплеменников Накшбанди Шейха Саида из Палу отказались сдаваться жандармам, получившим приказ их арестовать по обвинению в преступлении, которое официальное руководство называло «бандитизмом». Патовая ситуация затянулась на три недели, в течение которых несколько курдских племен оказали поддержку мятежникам и к 7 марта, взяли в осаду Диярбакыр. Волнения охватили обширные районы восточной Малой Азии, находившиеся к западу от озера Ван. Местное ополчение оказалось неспособным подавить мятеж, и было введено военное положение, но когда и это не помогло, в район волнений отовсюду были направлены войска, которые и ликвидировали сопротивление, пролив много крови. Осаждавшие Диярбакыр сдались 15 апреля, а в конце мая с волнениями было покончено. Этот мятеж (который был и курдским, и исламистским по своему характеру) стал ответом на последствия перемен. В тот период шейхи, которые были крупными землевладельцами этого региона, испытывали мрачные предчувствия, связанные с опасениями того, что они станут жертвами республиканской революции. Многие курды были повешены, многие другие депортированы в западные районы. Сообщалось, что турецкая армия понесла больше людских потерь во время подавления мятежа шейха Саида, чем во время войны за независимость.

Вслед за восстанием была полностью подавлена и оппозиция режиму Мустафы Кемаля и Исмета (Инёню). Принятый Великим национальным собранием закон о поддержании порядка стал юридическим обоснованием тех экстренных мер, которые применялись в течение следующих двух лет. Многие газеты были закрыты, а на востоке страны сохранялось военное положение. Власти снова воспользовались услугами созданных еще в 1920 году «трибуналов независимости», которые привлекали к судебной ответственности тех, кто не был убежден в правоте националистов. В результате многие диссиденты были повешены (по меньшей мере 240 из 2500 арестованных, по одним подсчетам, и 660 из 7500 — по другим). В 1924 году от основанной в сентябре 1923 года Народной партии Мустафы Кемаля откололась Прогрессивная республиканская партия. Членами новой партии стали многие из его давних единомышленников, в том числе Казим Карабекир и Рауф (Орбей), которые разочаровались в бескомпромиссном изменении политического курса и стали единственной формальной оппозицией в Национальном собрании. В начале июня 1925 года кабинет министров решил прекратить деятельность этой партии.