Они штурмовали Зимний - Петр Капица
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Промазал», — понял Иустин и дважды выстрелил вдогонку.
На следующий день в имение понаехало много стражников и жандармов. Началось следствие. Студенту, видимо, от страха померещилось, что изо ржи вышел огромный и бородатый детина с ружьем, а может, он это придумал, чтобы не прослыть трусом. Во всяком случае безусый Тарутин у полиции подозрений не вызвал. Одна только Марфинька догадывалась, кто стрелял в студента.
В другое воскресенье, когда Иустин вечером пришел на гулянку, она отвела его в сторону и шепотом спросила:
— Это ты стрелял в помещичьего Володьку? — Я. Жаль вот — промазал.
— А не боишься? Ведь нас обоих могут в тюрьму посадить.
— А тебя-то за что?
— Ну как же... если бы я не пожаловалась… Ты ведь за меня мстил, да?
— Да.
— Иустинчик, значит, ты… — у нее не хватило духу сказать «любишь меня», но он это понял и вместо ответа привлек к себе Марфиньку и поцеловал.
С этого воскресенья они по вечерам стали гулять вместе. Девушка любила его за бесшабашность и. отчаянные поступки и в то же время страшилась их.
— Иустинчик, остепенись, не путайся ты с забастовщиками, — не раз просила она. — Иначе отец не примет твоих сватов.
Отец Марфиньки и слышать не хотел о свадьбе.
— Лучше пусть в девках останется, чем за голодранца выходить, — говорил он. — Такие из тюрем не выходят.
Когда Иустина призвали в армию, он сам попросился во флот.
«Питерские поотчаянней будут, — вспомнилась ему девушка, передавшая листовки, — Не побоялась к незнакомому подойти. А вдруг бы на «шкуру» нарвалась? Схватил бы он ее и в кутузку. Не зря же она сделала строгое лицо, «я, мол, вас не знаю». Почему она ни к кому другому, а именно ко мне подошла? Значит, чем-то я доверие вызвал. Имя у нее хорошее: Катя, Катюша. Эх, дурень, адреса не спросил».
Доехав до Ораниенбаума, Тарутин поспешил в порт и там пристроился к артиллеристам, которые переправлялись в Кронштадт по льду на лошадях, запряженных в огромные сани.
Глава девятая. НА КРЕЙСЕРЕ„АВРОРА"
Судостроители забастовали. Франко-русский завод опустел. Наступила непривычная тишина, нарушаемая лишь звоном склянок «Авроры».
Без рабочих ремонтируемый корабль имел какой-то заброшенный и растерзанный вид. С его высоких бортов свисали пустые беседки клепальщиков. Листы стальной брони во многих местах остались развороченными, в зияющих дырах виднелись поржавленные шпангоуты.
Командир «Авроры» капитан первого ранга Никольский, не желая, чтобы матросы узнали о беспорядках, начавшихся в столице, отдал строгий приказ: никого в город не отпускать. Но разве утаишь такие события от матросов? Вестовые подслушивали разговоры офицеров в кают-компании и сообщали товарищам. Выстрелы в городе слышали и вахтенные, стоявшие на мостике и у трапов.
Трюмные машинисты, гальванеры, кочегары и электрики с утра перетирали и смазывали детали разобранных машин. Прибегавшие к ним матросы строевой команды шепотом передавали:
— Все заводы остановились. Рабочие ходит по улицам с флагами. За Нарвской заставой бьют городовых.
К концу дня в машинное отделение бегом спустился возбужденный плотник Липатов.
— Где Белышев? — спросил он.
— А что стряслось? — заинтересовались машинисты.
— Совсем осатанели. Крейсер в тюрьму превращают… Семеновцы рабочих арестовали, притащили на корабль и в карцер посадили. Нас и так презирают, жандармами зовут… а тут еще это.
У авроровцев в самом деле была не добрая слава на флоте. Полтора года назад, когда команда «Рюрика» отказалась конвоировать взбунтовавшихся матросов линкора «Гангут», адмирал приказал это сделать авроровцам. Офицеры, боясь отказа, в конвой отобрали новичков, только что прибывших служить на корабль, и те опозорили команду.
— Постой, не горячись, — остановил плотника Шура Белышев и на ухо шепнул: — Созови своих ребят понадежней, а я своих. Сойдемся ровно в пять в туннеле у главного гребного вала…
В назначенный час матросы собрались в длинном и узком туннеле, освещенном огарком свечи. Усевшись на корточки, стали обдумывать: как быть?
Белышев с обычной для него неторопливостью сказал:
— Протестовать, конечно, нужно, но этого мало. Чтобы оправдаться перед народом и флотом, мы должны первыми присоединиться к рабочим. У меня есть предложение: сегодня, когда нас соберут на вечернюю молитву, погасим свет и навалимся на офицеров. В первую очередь на Никольского и Ограновича.
Предложение машиниста не вызвало споров. К Белышеву на корабле относились с уважением. Тут же условились, что сигналом к бунту послужат слова молитвы: «и благослови достояние твое»; электрики мгновенно перережут электрические провода, а остальные, наметив себе офицеров, нападут на них в темноте.
— Полундра! — вдруг крикнул в туннель наблюдатель.
Собравшиеся быстро загасили свечу, в темноте перебежали к запасному ходу и разошлись по своим местам.
Но о сговоре начальство узнало: на корабле нашелся предатель, который донес старшему офицеру о готовящемся восстании.
Перед молитвой в кубриках неожиданно появились вооруженные офицеры с кондукторами. Они оглядели жилые помещения, нет ли в них оружия, и предупредили матросов, что всякие бесчинства на корабле будут караться по законам военного времени — расстрелом.
Едва офицеры удалились, как по кубрикам разнеслась весть:
— Семеновцы уводят с корабля арестованных. Матросы, не сговариваясь, ринулись из кубриков наверх. Они опрокинули боцманматов и унтеров, стоявших у трапов, и выбежали на открытую палубу. Увидев на берегу рабочих, окруженных конвоем, кочегары и машинисты закричали:
— Ура, петроградцы!
— Скажите всем, мы с вами!
— Разойдись! Марш по кубрикам! — послышался с мостика в рупор грубый голос командира крейсера.
Но никто не слушал его. Матросы бросились к широкому трапу, спущенному на берег. Но здесь их остановил Огранович.
— Назад! — тряся бородой, рявкнул он и вскинул вверх руку с револьвером.
За спиной Ограновича стояли вооруженные офицеры.
— Не бойся... За мной! — крикнул, вырвавшись вперед, Рыкунов.
За ним устремились несколько кочегаров и минеров.
На юте сверкнул огонек. Рыкунову показалось, что ему по ногам ударили чем-то горячим. Он не удержался и упал. Над ним загремели частые выстрелы.
Матросы отхлынули назад и начали пятиться к тамбурам. По ним стреляли свои офицеры и семеновцы, скопившиеся на берегу. Пули щелкали по железу надстроек, по броне, взвизгивали в воздухе, впивались в дерево... Матросы заметались, не зная, куда укрыться. Они гурьбой скатывались в люки, прятались за дымовые трубы, за броню пушек, спускались за борт на торосистый лед.
Рыкунова кто-то втащил в тамбур и крикнул:
— Тащи, братва, его вниз! Мы сюда никого не пустим.
Стрельба вскоре прекратилась. Матросы, собравшиеся в нижних помещениях, кипели от негодования.
— Ночью надо всех их передушить.
— Чего ждать ночи, вооружайся сейчас! Становись к трапам с ломами, лопатами! Не давай спускаться, а то зачинщиков начнут искать.
Но никто из офицеров не решился показаться в нижних помещениях. Они боялись своих матросов.
На некоторое время на корабле все затихло. Матросы прислушивались к тому, что делается наверху, а офицеры настороженно поглядывали на тамбуры.
У Рыкунова была прострелена левая нога выше колена.
— Не по кости, через неделю ходить будешь, — перевязывая, заверил его кочегар.
Приближалась вечерняя поверка. И вдруг, как ни в чем не бывало, по приказанию командира крейсера, заиграла труба горниста, созывавшая всех наверх.
— Строиться по ротам!
Матросы медленно выходили на верхнюю палубу и строились вдоль борта. Рулевые помогли подняться по трапу Рыкунову и, став рядом с ним в строй, поддерживали с двух сторон.
Никогда еще так мрачно не проходила вечерняя поверка. С Невы надвигалась мгла. Моряки, по привычке подравняв шеренги, стояли молча. Но по их лицам, учащенному дыханию и поблескивающим в сумерках глазам чувствовалось, какую ненависть они питают к офицерам. Если бы не дула пулеметов, направленнные с мостиков на шеренги, матросы растерзали бы золотопогонников.
Молитвы в этот вечер не было, ее отменил Никольский. Он понимал, что после стрельбы нельзя собирать команду в тесном и закрытом помещении корабельной церкви, где не выставишь пулеметов. Офицеры, знавшие о матросском сговоре, старались как можно дольше продержать их на ветру и холоде.
Фельдфебели почти в каждой роте недосчитывались двух-трех человек.
— Где они? — допытывались кондукторы. Матросы молчали, хотя хорошо знали, что их товарищи убежали в город по льду.
Когда совсем стемнело, из своего тамбура вышел командир корабля. Сопровождаемый вахтенным офицером, он пошел вдоль рядов. Зеленоватый луч электрического фонарика заскользил по насупленным лицам матросов.