2012 - Владимир Михайлов

– Нас тут будет – как сельдей в бочке…

– Именно. Транспортники вскоре будут рады любой возможности вытолкнуть вас куда угодно, иначе возникнет такая пробка, что…

– Понял. А что делать со штатскими? Ты ведь помнишь – я докладывал.

– Возьми с собой. И береги очень серьёзно. Это – устное приказание начгенштаба. Письменного, сам понимаешь, не последует. Но так надо сделать.

– Слушай, а чего ради вообще…

– Ради нас. Армии. Значит – всей России. У меня всё. Выполняй. Успеха!

И – гудочки отбоя.

Лосев ни слова не сказал о Насте. Не встретил? Или не до того?

Значит, и в самом деле надо торопиться.

Уже к концу первого из трёх назначенных визитов Тим до того вырос (в собственных глазах, главным образом), что даже садясь в безотказно поданную машину, чтобы ехать на вокзал, двигался весьма осторожно, ощущая, что дверца сделалась слишком уж тесной для него, для его подлинной величины. И все, кто его встречал и провожал, вели себя так, словно только такое поведение и было для московского гостя естественным. Сперва Тим ещё косился исподтишка: а не возникнет ли на чьей-нибудь роже ухмылка, которую не смогли – или не сочли нужным – скрыть; но ничего подобного не было, и он понял, что и в самом деле является такой величиной.

Так что в последнюю по маршруту, третью региональную столицу прибыл совсем уже не тот человек, что совсем ещё недавно выезжал из Москвы. Встречен был соответственно и без малейшей задержки препровождён в губернаторский кабинет, хозяин которого, как и полагалось, находился на месте и с нетерпением и даже некоторой робостью ожидал. Насчёт робости, правда, Тимофею только подумалось, просто потому, что предполагать такое было приятно и помогало держаться так, как и следовало: первым протянуть руку, при этом, естественно, улыбнуться, но так, чтобы ясно было, что улыбается по протоколу, на самом же деле такие встречи для него – дело будничное, мало ли перевидал он губернаторов, да и людей повыше; разговаривать уверенно, низким голосом, не переходя на верхний регистр, показывать уверенность в том, что, если он даже и шёпотом говорить станет, всё равно, каждое слово будет услышано и запомнено. И даже позволить себе, обращаясь к хозяину области, самую малость протянуть: «Леонид… Петрович, простите, Павлович», чтобы стало понятно: столько такого народу перемелькало перед его глазами, что всех просто невозможно упомнить. Это было невыразимо приятно.

Губернатор, человек, видимо, понимающий, на обмолвку не обиделся, только кивнул, указал на мягкое кресло подле кофейного столика, сам – вторым – опустился в другое такое же, поинтересовался, как столичный гость доехал, доволен ли апартаментами, как там Москва живёт – в общем, всё совершил, что полагалось по протоколу. И закончил приглашением:

– Итак, я вас слушаю.

Всё, что надо было сказать, у Тима уже от зубов отскакивало, текст везде был одним и тем же, надо было только не перепутать числа и даты; но этого он себе не позволял, и память его ни разу не подвела. Нужные интонации были им уже усвоены, и небольшие паузы – там, где следовало, чтобы слушавший понял: сейчас прозвучит нечто особенно важное – он держал не хуже профессионального актёра, внутренне сам удивляясь, откуда что взялось! Губернатор слушал внимательно, время от времени кивал, показывая, что всё уяснил и принимает к действию. Лишь когда Тим назвал количество людей, которых следовало уже завтра отправить в Москву, для поддержки Ладкова – по сути же, самого Третьего, – губернатор вместо кивка проговорил:

– Тимофей Сергеевич, – он-то не мог себе позволить забыть отчество визитёра, – тут, боюсь, некоторый перебор. Двадцать тысяч на демонстрацию?..

– Ну, и что же? У вас в области четыре миллиона населения…

– По последней переписи. Только с тех пор мы ещё обезлюдели. Как и вся Россия. Вы ведь, не сомневаюсь, в курсе динамики населённости? Мы в минусе, вся страна.

Тим, откровенно говоря, насчёт динамики ничего не знал, не был в курсе, так, слышал что-то краем уха – никто его не предупреждал, что это понадобится. Однако легко кивнул, как будто речь шла о делах разумеющихся, и выдвинул свой аргумент:

– Но за последний год вы иммигрантов приняли чуть ли не полмиллиона.

– Друг мой, а что в губернии за последние годы двадцать процентов трудоспособного народу просто вымерло, грубо говоря, от пьянства, от тормозухи, вообще от технического спирта – этого вы не хотите учитывать?

– Но если на их место понаехало…

– Двести тысяч с небольшим только. Бывших дальневосточников и заполярников. Но вы ведь не хотите, чтобы мы их посылали выступать в столице? За них трудно поручиться: злы весьма.

– А почему бы и нет? Злы – это неплохо, если точно направить.

– Вы этот народ знаете?

Тим знал, что народ везде одинаков, просто условия у разных народов не совпадают. И воспользовался самой скептической из всех интонаций, какими только владел:

– Конечно. Думаете, в столице их меньше? Да у нас в городе ежедневно пришлых больше двух миллионов. И ничего не происходит.

– Верно. Но ведь в данном случае нужно именно, чтобы что-то произошло?

– А… Ну, собственно, конечно. Но… В конце концов, Леонид Павлович, ваше дело – их собрать и доставить. За остальное отвечают уже другие. И, заверяю вас, они своё дело знают.

Недулов вздохнул.

– Ну что же: мы, конечно, задачу выполним. – Губернатор поднялся, тем заканчивая аудиенцию. – Время обеда, не так ли?

– В самом деле? Действительно, время незаметно пролетело, – откликнулся Гущев.

Сейчас поесть очень не мешало бы, намечалось нечто вроде банкета, как это вообще принято местными властями (нормальный способ обеспечить благоприятный доклад приезжего ревизора). Но Андрей требовал немедленного возвращения. Нет, придётся личное благо принести в жертву. И он, подавляя вздох сожаления, проговорил:

– Я уже собрался в дорогу, благодарю вас за любезность!

– Итак – счастливого пути, привет Москве.

Губернатор проводил гостя до двери. Вернулся к столу. Усмехнулся: московский посланец сильно смахивал на чиновника из Петербурга – по Гоголю Николаю Васильевичу. Малец из проголодавшихся. Ладно, займёмся делом. Хотя и не совсем, может быть, таким, какое представляется господину Хлестакову.

Люди на такое дело пойдут, хотя и поворчав, с охотой. А вот с какой целью? Об этом московский хлыщ вряд ли задумывается.

Обиды на Москву есть, безусловно. Но само слово «Москва» ассоциируется прежде всего не с городом, а с пребывающей там властью. Это на верхах, говоря о власти, называют Кремль. А внизу власть всегда была и остаётся московской.

Так что зачем и с чем пойдут люди в столицу? Для защиты верховной власти – или своих, близких, повседневных интересов? За пенсии, зарплаты, за жильё, за право поставить своим руководителем кого-то своего, а не присланного сверху; за суд, в котором можно рассчитывать на справедливость; за безопасность от самой власти, которая если кого и раздавит насмерть, то даже не почешется, заранее зная, что ничего ей от этого не будет. Очень ли хочется людям защищать власть, ухитрившуюся за не столь уж долгие годы своего существования вобрать в себя всё худшее, что было во всех российских властях на протяжении веков – и почему-то оставить без внимания то лучшее, что в них было?

А ты ведь и сам – кусочек этой власти, разве нет?

«Был, – уверенно подтвердил он сам себе. – Но тут, с небольшой вроде бы высоты, лучше различаются детали. И они заставляют думать иначе. И какие-то выводы делать.

Смотри, Недулов: уж не становишься ли ты заговорщиком?

Нет. Я и сейчас, в общем, за эту самую власть. Но и за свою губернию тоже. И когда вижу между ними противоречия… Глубокие противоречия – то, во всяком случае, бросаться грудью на амбразуру не стану».

Отправить людей? Отправим, отчего же нет.

Только не городских. Не тех, кто занят делом – гонит вал, создает ценности. А других – из, как это называется, аграрного сектора. Пусть прогуляются. Меньше выпьют. А поорать и они могут. Даже очень громко.

Из своего похода по торговым точкам Ре возвратился в дурном настроении. Дело в том, что время словно бы сделало заметный откат; как будто прошлое вернулось, причём вовсе не лучшая его часть (такая бывает у любого прошлого), но наоборот. Как встарь, в ближайшем магазине он вдруг увидел очередь; стояли люди в основном его возраста, и не дачники, а те, кто постоянно жил в таких посёлках и недалёких деревнях, подальше от больших дорог.

Покупали помногу – соль, спички, консервы, запасались крупами, мукой, спрашивали и свечи. По каким-то, не очень ясным для Ре причинам, за последние годы такое случалось уже не впервые, а если припомнить, то уже едва ли не в четвёртый раз: жителей вдруг охватывало волнение, и они кидались опустошать магазины. Наверное, какие-то слухи возникали, что ли? Интересно, кому и зачем требовалось такое? Чтобы отвлечь внимание населения от каких-то других проблем? В России пустые полки – извечная болевая точка, и вот на неё время от времени нажимают.