Михаил Калашников - Александр Ужанов

«Воды ведь не дадут попить. Если же ты попьешь из их посуды без спроса — выбросят из дома. Они такие, эти староверы. У них свои законы. Но были и цивилизованные среди них.

У хозяйки, к которой нас пристроили по прибытии в Нижнюю Моховую, был старший сын Маркел, намного меня старше. Вот он откуда-то выписал радио. Для деревни это была диковинка. Большой такой ящик! Старовер старовером, а вот взял да и купил радио. Он надел наушники и давай слушать. Мне страшно хотелось тоже послушать. Вид у меня был такой жалостливый да просящий, что он дал мне прижаться к тем чудо-наушникам».

В тех местах много было грибов, ягод и кедрового ореха, были развиты охотничьи промыслы. Поэтому и Михаил Калашников смолоду пристрастился к охоте. Именно там он впервые в жизни взял в руки отцовское ружье.

Жили Калашниковы в Нижней Моховой поначалу в бараках.

«Нас поселили в доме, где полати были, — вспоминает Михаил Тимофеевич. — В Курье о полатях понятия не имели. А там — на печку прыгаешь и с нее залезаешь на полати. Коротали время, слушали, выглядывая оттуда, как старшие разговаривают. И спали. Тепло там было.

После расчистки в лесу делянки для поселения начали создавать свое хозяйство, разрабатывать целину под огороды. Колхоз организовывали. Пахали на коровах и на быках. Некоторые хорошо как-то управлялись, приговаривая “цоб-цобэ”. А мы к этому не были привычны, поэтому в нашей семье лошадь была».

Только начали осваиваться на новом месте, как в декабре 1930 года семью постигает горе — от чахотки умирает отец Тимофей Александрович. Хоронили его зимой.

М. Т. Калашников:

«Когда отец умер, был сильный мороз. Холодища, снегу по пояс. Гроб в холодную комнату поставили, мы, дети, боялись спать. Казалось, встанет и выйдет оттуда отец. Неделю в доме он пролежал. Наконец лошадь привели, связали между собой лыжи и на них погрузили гроб. Мы из-за холода и плохой одежды дома просидели. Где могила отца, точно не знаю.

Отец всегда был для нас примером. Он старался дать нам основное — воспитать в нас жизненную потребность в труде. “Не бойся руки спачкать, не бойся, — как будто до сих пор слышу его насмешливый голос. — В черных руках ‘белая копеечка’ должна быть”. Так он ждал ее ради нас всех. Так надсаживался! “Надсажался!” — причитала сломленная безмерным страданием, настигшим ее в чужом краю, наша мама.

Чтобы прокормить сыновей, мать сошлась с соседом-вдовцом Косачем Ефремом Никитичем. Откуда его выслали — не помню. Говорил он по-украински. У него было две дочери и сын. Одна дочь была больная, абсолютно лежачая. Схоронили мы ее. А мальца звали тоже Михаил. Так в семье стало два Миши. Чтобы не путаться, его называли “Миша маленький”, а меня, значит, “Миша большой”. Так и приклеилось — “Миша маленький”, “Миша большой”. Э-хе-хе. После того как я покинул Нижнюю Моховую в 1936 году, “Мыша маленький” выучился на агронома, семью завел, только чересчур много употреблял. После войны они переехали в Поспелиху — 60 километров от нашего села Курья. Родственники там какие-то жили, что ли. Потом у Мыши внуки появились. Как-то раз он с внуком пошел вдоль реки прогуляться. Решили искупаться. Ну и оба утонули — и Мыша, и внук лет семи. Вот так его жизнь и закончилась.

Помню, в детстве не мог отчима отцом назвать, ну никак не выходило. Хоть ты тресни, не поворачивался язык. Вот и надо уж назвать, а я как-то извернусь. Все не мог себя переломить. Другие звали “тятя”, старшие тоже отцом называли, а я принципиально — нет и все. Специально меня вынуждали к такому обращению, но я изворачивался. И сам себе был на уме. Вот они ложатся спать с матерью. Я топор ложу под подушку и думаю — вот убью его ночью. Но это было так, не всерьез. Мы благодарны отчиму. Очень был он работящий. Он и землю научил нас копать лопатами, и боронить, и цепом молотить, и веять. О-о-ох… Много чему научились у него. Вот мельниц совсем не было на выселке. Зерно и крупу через рушалки пропускали. Рушать — значится молоть, дробить. Устройства те еще называли крупчатка, круподирня, крупорушка. Я их сам делал. Из кедра. Они громадные такие, ровные. Из проволоки набивал скобы вокруг деревяшки. Гнездо устраивал, куда зерно засыпалось, ручку приделывал, а в центр шпиль забивал… Ой, какая это тяжелая работа — рушать. Мука все равно не получалась, а только побитое, раздробленное зерно. Все равно, выпекали хлеб из той муки.

Отчим был хороший человек, очень трудолюбивый. Постепенно отношения наладились. Он многое умел и нас, детей, приучал работать. Вот созреет рожь, отчим серпы приготовит — и давай с ним резать. Один только раз мне показал — и я как-то очень быстро освоил и стал работать. Потом что-то заторопился и разрезал руку — схватил земли кусок и приложил, до сих пор остался шрам круговой.

Снопы вязал сам. Суслон, кажется, называется. Копны сена и соломы клал. Обмолачивал урожай. Снопы укладывали на чистую землю, ток это был, — и давай лупить цепами. Палка такая длинная, и к ней еще одна прибита, небольшая. Урожай весь для семьи шел, ничего колхозу не отдавали. А семена давало государство и обязывало сеять. По гектару надо было засеять, поэтому семена давали бесплатно. Рыбу мешками давали. Вот ведь что получается: выслать-то выслали, но и поддерживали, так что особо не голодали. Летом огурец посолишь и ешь — лучше не придумаешь. И скотину держали — лошадь, корову.

Вот я думаю, может, это так надо было — ведь раскулачивали наиболее хозяйственных и приспособленных к работе на земле людей. Потом они в ссылках вгрызались в целинные земли и поднимали их, доводили до нужной кондиции. Может, Сталин тем самым обеспечил освоение безлюдных пространств России? А то ведь достались бы непрошеным гостям. То, что мы сегодня наблюдаем по Дальнему Востоку, да и в Сибири тоже. Нет, была, очевидно, сермяжная правда в том жестоком деле. Страну надо было сохранить и укрепить, война была не за горами. Я не оправдываю сталинизм и его перегибы, но вот что-то думается, все это было не случайно, рассчитывалось на большую перспективу. Это была дальновидная политика».

Несмотря на житейскую неустроенность и полуголодное существование семьи, младшим детям была предоставлена возможность продолжать учебу в школе. Но в Нижней Моховой была только четырехлетка, это потом построили среднюю школу, когда Калашников уже покинул деревню.

Вспоминает ветеран Великой Отечественной войны Иван Васильевич Мельников (село Новая Бурка Бакчарского района Томской области):

«Весной 1933 года мы с Михаилом Калашниковым окончили четвертый класс начальной школы в Нижней Моховой. Решили учиться дальше. Пятого класса в ближайших селах не было. И мы с Михаилом пешком махнули в Высокий Яр. Это в 35 километрах.