Опричное царство - Виктор Александрович Иутин

– Мой отряд будет прикрывать вас, пан Радзивилл, – заверил его Ходкевич с усмешкой, – вы скорее будете сражены вином, нежели вражеским клинком.

Радзивилл знал о прямоте своего верного помощника, любил его острые шутки.

– Вели выступать. Пора! – коротко усмехнувшись, приказал он и налил себе еще вина.

Битва при Чашниках изменила ход Ливонской войны. Нерасторопность русских воевод, плохое знание местности и, конечно же, прямая измена (вероятно, не одного Курбского) в рядах московского командования предоставили литовцам возможность остановить наступление русских и не дать завершить войну с благоприятным для них исходом.

Сначала по стройно идущему вдоль проторенной дороги полку ударили с двух сторон из пищалей литовские стрельцы. Все брони (по ужасной ошибке Шуйского) были в санях, ибо в столь глубоком снегу тяжко и долго шло бы закованное в панцири войско, поэтому, сраженные пулями, русские толпами валились с ног. Кровь текла ручьями, растапливая снег, отовсюду летела брызгами. Всадники, успокаивая лошадей, вертелись на месте, кто-то мчался взад-вперед – началась суматоха.

Петр Шуйский, застыв на месте, потерял дар речи, просто стоял и глядел ошалело, как гибнет его войско. Иван Шереметев Меньшой, вспомнив о положении своей семьи, переборол всякий страх и, вырвав саблю, начал скакать вокруг толпившихся ратников, веля им выстроиться и готовиться к обороне. Одна из пуль звонко стукнула по его шлему, и оторвавшаяся бармица вялым тряпьем свисла на плечо.

Звуки рожков и труб слились в один неясный гул, когда из леса со всех сторон вылетела тяжелая литовская конница, облаченная в панцири, и стала обхватывать противника в клещи. Тут русские воодушевились, завязалась рубка. В вихре поднявшейся снежной пыли дрались конные ратники на танцующих лошадях. Хруст костей, стоны и крики раненых, свистящая и булькающая кровь, ржание лошадей – на дороге в тихой лесной глуши начался настоящий ад. Вот кто-то из русских ратников, бросив оружие, схватившись за взъерошенную голову, бежит с перекошенным от ужаса лицом, проваливаясь в снег.

Петр Шуйский к тому времени лежал в снегу, придавленный своим убитым конем – его изрешетили пули. Кажется, при падении в стремени свернулась нога, и теперь он не мог ею пошевелить.

– Сломал ногу, что же это! – вопил он, чуть не плача. Шлем откатился прочь, от пояса оторвалась и пропала в снегу сабля в покрытых каменьями ножнах.

Воевода Семен Палецкий бился с двумя литовскими боярами одновременно. Одного все же сумел ткнуть саблей в шею и отбить удар второго, но подоспевший литовский пехотинец ударил его пикой в бок, спасла кольчуга. Палецкий отвлекся от своего главного противника, и тот вовремя засапожным ножом ударил его в горло. Палецкий, хрипя от ярости и боли, уронив саблю, зажал то место, откуда била толстой струей кровь, и в то время уже двое сумели пробить его пиками и поднять наверх. Его брат Федор увидел, как Семена держали на пиках, видел, как умирал он, заливая противников кровью, и хотел было броситься к нему, но вражеская пуля попала ему в нижнюю челюсть и разорвала ее. От боли он рухнул с седла и был затоптан насмерть пронесшейся литовской конницей.

Молодой воевода Охлябинин видел, как раненный пикой в плечо Шереметев покидал поле боя, и понял, что ему не совладать с напирающим врагом. Обессиленный, он дал литовским ратникам избить и повязать себя, но зато остался в живых.

Поражение русских было неизбежным и необратимым. Чуть поодаль, у старых раскидистых сосен, наблюдал за битвой Радзивилл. Ветер трепал перья фазана на его меховой шапке. Его охватил ужас от того, что он видел. Это была настоящая кровавая бойня. Вымазанные кровью ратники рубили друг друга, дрались, катаясь в снегу, хватаясь окровавленными скользкими руками за лица и бороды противников. Метавшиеся испуганные лошади влачили за собой убитых всадников.

– Пан Радзивилл! Мы взяли в плен воеводу Охлябинина! – доложил подъехавший гетман Ходкевич, на лице его была счастливая и гордая улыбка.

– Где Шуйский? – не взглянув на него, сурово спросил Радзивилл.

– Пока не можем знать…

– Ищите! Он нужен мне живым!

Тем временем Петр Шуйский уже успел покинуть поле боя. В снегу, возле трупа его коня, осталась лежать шуба, парчовая ферязь, шлем, великолепная броня, пояс с каменьями. Кольчугу сбросил по пути. Он, не проиграв ни одного сражения, уполз, пораженный страхом, уполз брюхом по снегу, волоча за собой сломанную ногу. Позади себя он еще долго слышал затихающий шум битвы, но вскоре все смолкло. Прислонившись к сосне, он сел отдышаться. Зимний лес молчал, безмятежно на легком ветру качались укрытые снегом ветви деревьев. В небе кричали вороны – спешили на великий пир…

Петр Шуйский глядел, задрав голову, на воронью стаю и вдруг зарыдал. Схватившись руками за полуседые кудри, всхлипнул и завыл от отчаяния, стыда и страха. Где-то там, за перелеском, бродят литвины, которые наверняка вздернут его, ежели попадется он им в руки. Но оружия нет, отбиваться нечем, да и как драться со сломанной ногой?

Холод сковывал тело, била крупная дрожь, но лоб был покрыт испариной, словно после бани. Поначалу Петр Шуйский решил, что останется здесь, у этой сосны, но вскоре начало смеркаться, где-то вдалеке завыли волки, видимо, тоже почуяв кровь. Нужно было уходить! Найдя толстую длинную ветку, воевода поднялся и, опираясь на нее, побрел, не зная куда.

Когда уже совсем стемнело, а тело промерзло настолько, что перестало слушаться, вдалеке наконец показалась деревня. Над домами стоял печной дымок, в окнах, затянутых бычьим пузырем, слабо горел свет лучины. Вскрикнув, князь бросился туда, падая на ходу и с глухим рычанием поднимаясь вновь – от голода, холода, страха и боли он совсем обезумел. Какой-то мужик шел в темноте с вязанкой дров на плечах, увидел его и остановился настороженно. Заметил его и Шуйский, хромая, бросился к нему по глубокому снегу, но, вскрикнув от боли, рухнул вниз лицом. Мужик, отложив вязанку и вынув из-за пояса топор, приблизился к нему. Шуйский тем временем, кряхтя, силился встать, щурясь, пытался разглядеть подошедшего. Плечистый, низкого роста, одетый в овчину, голова не покрыта, широкая черная борода всклочена.

– Христом Богом молю, помоги! – забывшись, выпучив глаза, заговорил по-русски Шуйский. – Нет сил, замерз! Дай кров и еды! Не забуду, отплачу!

Услышав русскую молвь, мужик отступил, насторожившись. Видимо, тогда князь понял, что совершил ошибку – в Литве русских не жалуют, ибо прослышаны все о жестокостях в Ливонии, о тирании московского царя.

– Нет, не выдавай меня никому. У меня в сапоге деньги, возьми их, но не выдавай, – примирительно подняв