Когда поёт Флейта Любви (СИ) - Анна Кривенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем женщин отвели по разным сторонам деревни. Анита и Майра оказались в ветхой и старой палатке. Полом служила утоптанная земля. Больше здесь не было совершенно ничего.
Руки их по-прежнему были связаны. Их оставили в таком положении до самого утра. Прижавшись друг ко другу, они уснули прямо на земле, взывая к Богу и моля о быстрой смерти.
Утром, едва только забрезжил рассвет, в палатку вошла грозная индейская женщина, и, грубо растолкав пленниц, вывела их на улицу. Солнце величественно поднималось над горизонтом, освещая мир своим ярким ласковым светом. Но эта красота казалась даже неуместной для этого мрачного и страшного места.
Деревня потихоньку просыпалась. У некоторых палаток появлялись женщины, чтобы развести костры или заняться выделкой шкур.
Индианка привела пленниц к соседней палатке, где трудились еще две индейские женщины. В воздухе стоял отвратительный запах. Он исходил из сосуда с какой-то густой субстанцией. Было похоже на то, что внутренности животных перемешали с кислым молоком. Женщины тщательно втирали эту жидкость в свежие шкуры животных. Индианка усадила пленниц на корягу, развязала им руки и жестом приказала делать то же самое. В этот момент Анита поняла, что их оставили в живых, как рабынь для выполнения работ. Эта мысль принесла ей даже некоторое облегчение. Труда она никогда не боялась, и даже самые неприятные и грязные работы могла выполнить смиренно и в простоте. Единственное, чего она не могла перенести — это прикосновения мужчины.
Майре, очевидно, было крайне тяжело опустить руку в мерзко пахнущий сосуд, но страх смерти стал выше отвращения, поэтому она тоже начала послушно втирать эту субстанцию в шкуру бизона, хотя движения ее были медленными и неумелыми.
Анита с легкостью влилась в работу. Жизнь на побережье сделала ее мастером ручных дел. Скорость и легкость, с которыми она покоряла любые ремесла, была ее наградой за усердие, смирение и трудолюбие.
Через несколько часов, когда в деревне уже вовсю кипела жизнь, шкуры для обработки закончились, и индианка показала, как нужно вымачивать другие шкуры в воде. Пленницы были очень голодны, но пищу им никто не предлагал.
До самого вечера они занимались работой и были уже сильно вымотаны, и лишь только на заходе солнца им позволили вернуться в их пустую палатку, оставив несколько лепешек и кувшин с водой.
Поев немного, Майра начала плакать.
— Я не хочу жить, — в отчаянии простонала она, на что Анита ответила:
— Не надо так! Все еще может измениться!
— Но Джона больше нет! — воскликнула женщина и начала рыдать пуще прежнего.
Анита не нашлась, что ответить. Она не потеряла близкого человека. Ей было проще. Но быть в рабстве — это действительно очень тяжело и страшно.
Девушки прижались друг ко другу и попытались уснуть. И хотя Анита была невероятно уставшей, сон к ней не шел.
Почему-то ей живо вспомнился раненый апач, которому она помогла семь лет назад. Где он сейчас? Жив ли еще? Может ли он быть жителем этой деревни? Нет, Анита не смела надеяться на то, что он мог бы оказаться здесь, узнать ее и помочь ей в знак благодарности. Шансы на это были слишком ничтожны.
Во-первых, он мог уже много раз погибнуть за эти годы. Во-вторых, он вряд ли узнал бы ее в лицо, потому что она все время носила платок. В-третьих, кто сказал, что он ей благодарен? Возможно, он и сам был не против сделать ее рабыней даже тогда. Поэтому, не нужно даже думать о таком.
Но как же выживать теперь? За что цепляться, чтобы не сойти с ума от страха и безысходности? Анита начала молиться. По ее щекам потекли слезы: слезы скорби, усталости, страха и неопределенности, но, чем дольше она молилась, тем легче у нее становилось на душе. Возможно, их не убьют. Возможно, к ним начнут относиться лучше, если они станут усердными и полезными.
Засыпая, девушка приняла решение трудиться изо всех сил, чтобы расположить к себе этих жестоких дикарей. Возможно, тогда появиться хоть какой-то небольшой шанс…
***
Можно было с уверенностью сказать, что для Аниты наступила совершенно новая жизнь. Их будили на восходе солнца и сразу же отправляли работать. Девушки занимались выделкой шкур, их просушкой, растягивали их на специальных рамах, натирали отвратительным месивом, запах от которого впитывался в кожу и начинал преследовать даже во сне. Кормили традиционно по вечерам. Сперва Анита подумала, что их намеренно, как рабынь, лишали нормального питания, но позже поняла, что и вся деревня питалась только один раз в день. Это перевернуло ее представление о жизни индейцев. Видимо, им постоянно не хватало еды, раз они питались так редко.
Но факт был в том, что девушкам, привыкшим к многоразовому и более сытному питанию, еды явно не хватало. Они начали терять в весе и чувствовали все больший упадок сил. И если Анита была бодра и решительна, то Майра угасала и чахла, не имея никакой моральной или духовной опоры. Анита пыталась перевести ее взгляд на небеса, но молодой вдове не хотелось слышать о Боге. Она обвиняла Его в том, что ее судьба стала такой несчастной. Аните было крайне тяжело слышать подобное в адрес Господа, но Майра была в полном ожесточении сердца, которое, казалось, невозможно было обратить вспять.
Анита же, как ни странно, чувствовала себя все радостней в духе. Она все свои силы устремляла на то, чтобы научиться любому индейскому ремеслу в совершенстве. Она просто ставила перед собою цель и старалась достигнуть ее, ведь без цели подобное существование можно было назвать совершенно бессмысленным и даже невыносимым.
Девушка пыталась следить за своей прической, используя вместо расчески свои пальцы, старалась постоянно отряхивать ветшающее платье от травинок и пыли. Контактировали пленницы в основном с тремя индианками, одна из которых была женой их хозяина, а две других — дочерями. Самого «хозяина» пленницы видели редко. Он несколько раз приходил посмотреть, как продвигается их работа по выделке шкур. Это был крепкий грозный индеец лет около сорока с холодным непроницаемым лицом, который вызывал чувство страха. Его бронзовая кожа лоснилась из-за слоя жира, намеренно втираемого в тело для защиты от солнца, а на шее и запястьях висело такое количество бус, браслетов и амулетов, что его, пожалуй, можно было назвать щеголем среди индейского
