Тимошкина марсельеза - Галина Карпенко

— Може, он пустой? — усомнилась Параська, показывая на чемодан.

Чемодан оказался не пустой: кроме канареечного капота и штопаного белья, в чемодане лежали непонятные Криночкам вещи.

Мадам Роза везла в Одессу письменный малахитовый прибор. Зачем? Она сама не знала зачем. Купила почти даром. Не ехать же от сына домой с пустым чемоданом!

Взвесив на руке тяжёлое пресс-папье, Криночка велел Параське спрятать подальше эти цацки. Кто знал, для чего они, такие?

Прослышав, что из города вернулся Криночка, в хату один за другим входили соседи, чтобы выразить ему своё сочувствие.

— Сидайте! Сидайте! — гудел Криночка.

Параська, довольная тем, что её муж вернулся из города весёлый, выставила на стол бутыль.

— Кушайте! Кушайте! — угощала она. — Не обижайте нас.

— Нет, вы послухайте, какая произошла история! — рассказывал захмелевший Криночка. — Я еду, а на дороге мамзель. Откуда я мог знать, что у нас похороны?

Помянув покойницу, за весёлым застольем завели граммофон.

Из граммофонного раструба заверещал нечеловеческий голос:

Мой костёр в тумане светит…

А за печкой, уткнувшись в угол, горько плакала забытая всеми Фрося.

Доня

— Параська, это у нас чья? — спросил на другое утро Криночка, увидев на лавке у окна заплаканную Фросю.

Параська вытаращила на него глаза:

— Тю! Я же вчера всё тебе растолковала!

Параська в который раз принялась рассказывать, как она пустила в хату женщину с дитём. Женщина померла, а дитё — вот оно.

Фрося слушала, но не могла понять, что та женщина — её маманя, а дитё — это она. И что теперь она осталась одна в чужом селе, в хате у Криночек, у которых есть всё: и коровы, и волы, и всякая птица, только нет родных детей.

— Теперь у нас будет доня! — сказала Параська с досадой. Она даже плюнула в сердцах, вспоминая соседку, которая сказала, что им, Криночкам, бог послал такую радость.

Криночка смотрел на бледную девочку в латаном городском платьице и, не сказав ей доброго слова, приказал жене:

— Вымой, одень, а то будут языки чесать, что живёт у нас нищенка!

Через несколько дней гордая Параська прошла по селу, держа за руку наряженную Фросю.

— Гляди-ка! В пуховом полушалке! — ахали соседки.

Фрося шла, опустив голову.

— Что ты в землю-то уставилась? — шипела Параська.

Заглянув в лавку и оглядев пустые полки, Параська купила засиженную мухами баночку помады.

— Невеста растёт. Ничего теперь не поделаешь — надо тратиться.

Фрося Тарасова зимует в богатой хате у Криночек. Сидит, ест с ними за одним столом.

— Ешь, ешь! — говорит ей Криночка. — Чего косоротишься?!

Праздничный обед долгий. Криночки хлебают борщ, лапшу, едят картошку со свининой. На столе драчёна, душистый взвар.

— Ешь! Таскай с мясом.

— Я не хочу, — отвечает Фрося, с трудом проглатывая кусок.

— Ишь ты: «Не хочу»! — передразнивает её Параська. — Подумаешь — царевна! С матерью хлеба не видала, а тут — не хочу!

Фрося опускает голову, ложка у неё в руках дрожит.

— Мне от людей стыдно, — говорит Параська, — что ты такая тощая.

После обеда Криночки ложатся спать, а Фрося тихо, стараясь не шуметь, достаёт из печурки старый футляр для флейты. Собираясь в дорогу, она положила в него ленточки, открытки, голубые бусинки.

«Зачем? — останавливала её Пелагея Егоровна. — И так будет тяжело нести».

Фрося не послушалась.

На дне футляра лежит перо попугая. Из-за него они тогда с Тимошкой поссорились. Даже подрались. Фрося вздыхает, вспоминая тряпичную куклу — барыню Юлию.

Где он теперь, Тимошка?

Артист Тимми

Артист Тимми сидит в швейцарской у Петровича, и тот ему рассказывает, как на Новый год в цирк приезжал генерал-губернатор.

— Десять целковых золотом мне пожаловал, — повторяет Петрович.

Кроме Тимошки, в новогоднюю ночь у Петровича собеседников не было, и Петрович предавался воспоминаниям, великодушно подливая Тимошке крепкого, горячего цикория.

— Пей!

Тимошка пил и даже держал под языком кусочек сахару. Петрович выставил угощение: на столе стояла тарелка с тонкими ломтиками чёрного хлеба.

— Возьми! — предложил Петрович.

Но Тимошка хлеба не взял — есть ему не хотелось. Польди его кормил. Тимошка ел настоящий хлеб, даже с маслом. Польди не мог работать номер с голодным партнёром. А номер — первый класс! Мальчишка — клад, он будет работать лучше и лучше. У него для этого все данные: гибкий, ловкий. Другой бы не смог работать на такой высоте, на которой работает Тимми.

Польди с ним повезло. Ещё как повезло!

— Научил тебя акробат, — говорит Петрович. — Теперь он на тебе деньгу зашибёт… Ты его уважай!

Тимоша ставит на стол блюдечко.

— Напился? — спрашивает Петрович.

— Напился. Спасибо.

— Ты бы мне за спасибо лучше песню спел, утешил бы меня. Как-никак нынче праздник! — И Петрович, сложив на животе руки, усаживается поудобнее. — Я слышал, намедни у Александра Ивановича ты божественное пел.

— Я без гармошки не могу, — отвечает вежливо Тимоша. И встаёт из-за стола.

Если бы Петрович упал перед ним на колени, он всё равно не раскрыл бы рта. Не каждому споёшь песню.

Петрович закрывает сахарницу и, подняв тяжёлую крышку, прячет сахарницу в сундук. Он запирает сундук ключом и вешает ключ на шею на цепи. Ключей на цепи много: большие и маленькие.

Тимошка смотрит на самый большой. От цирковых дверей.

— Отпустите меня на часок, — говорит он Петровичу.

— Это куда?

Тимошка давно хотел сбегать к Репкину. Он не забыл и не мог забыть Репкина. «Он, наверное, про меня думает: «Дрянь парень. Поел, выспался и сбежал воровать…»

Уходя с арены, Тимошка даже глядел, не сидит ли Репкин в цирке, не смотрит ли представление… Но Репкин не приходил. Сам сходить к Репкину Тимошка не мог. Польди не отпускал его ни на минуту. Даже к клоуну Шуре Тимоша забегал от Польди тайком.

Сегодня, когда кончилось представление, Польди вдруг сказал:

— Ты будешь ночевать у Петровича.

Он сам привёл Тимми в швейцарскую и вручил Петровичу щедрый подарок — целый фунт сахару.

— С Новым годом, Петрович! Будьте здороф!..

— Я мигом — туда и обратно, — обещал Тимошка Петровичу и схитрил: — В сарае на заставе коробочка от деда осталась.

— А чего в коробочке?

— Принесу — поглядим…

Как на крыльях бежал Тимошка к царскому дворцу.

— Ты куда? — остановил его в дверях часовой.

— К Репкину, к матросу Репкину.

— Нету тут никакого Репкина.

— Как же нету? — растерялся Тимошка.

— А так и нету — зачем ему здесь быть? Здесь, парень, живых людей нет.

— Пусти, дяденька, я помню: сначала по лесенке, потом направо. Я сам у него ночевал, — упрашивал Тимошка.

— Знаешь что, — сказал часовой, — ты мне голову не морочь. Я охраняю имущество. Имущество ценное. А то сейчас как свистну да отправлю тебя куда следует — не убежишь.

Тимошка опешил:

— А я и не собираюсь убегать! Мне Репкин нужен из комиссии.

— Были тут всякие комиссии, это верно! — рассказывал Тимошке часовой. — Только теперь они отсюда переехали. А куда — не знаю. Тут только бывшее имущество государя императора. Понятно? Теперь оно, всё как есть, народное. Вместе с коронами.

Тимошка не слушал часового. Во дворце нет Репкина. А он так надеялся…

Где его теперь искать? Обратно Тимоша шёл не спеша.

— Скоро обернулся! — обрадовался Петрович. — А уж я пожалел, что тебя выпустил. Думал, надуешь ты меня. Как мне тогда перед Карлом Карловичем ответ держать? Ну, показывай, где коробочка?

— Нету коробочки.

— Хитришь?

— Ей-богу, нету! — Тимошке было не по себе, и он решил молчать. Пусть ругается.

— Тебя Польди в Европу, голодранца, везёт, — ворчал Петрович, — а я бы тебе на ноготь не доверил. У них там жизнь в Европе, обхождение, а ты как был шантрапа, так и остался.

В Европу, в Европу… Сначала Тимошка не понимал, куда это собирается Польди и почему он хочет оставить цирк? Тимошка даже обиделся на коменданта Захарова, который сказал, что в таких акробатах, как «Польди-два», он не нуждается. Пусть они катятся куда хотят!

Тимошка терпел от Польди затрещины. Были обиды и побольнее. Но когда Польди выходил на арену, он любовался им.

Польди работал красиво. Отпустив перекладину трапеций, он делал двойное сальто, потом, распрямившись в воздухе, точно рассчитав каждое движение, снова раскачивался и ждал Тимошку, который летел ему навстречу. «Ап!» — Тимошка крепко держится за сильные руки Польди.

— Браво, браво! Даёшь, Тимми! — кричат снизу.