К истокам русской духовности. Этюды - Марина Черносвитова

Герои Шукшина – «крепкие мужики» – одного возраста – 40-летние, одной походки, твердой, чуть вразвалочку – не сшибешь, с ястребиным взглядом, зорким и с прищуром

…Образ Глеба Капустина (повторим – герой рассказа «Срезал!), весьма сложен и однозначной интерпретации не поддается даже сейчас, в 2016-ом году! Сам Шукшин в выше приведенном отрывке из его интервью словно защищает своего героя от скоропалительных суждений, начиная словами: «Тут, я думаю, разработка темы…». Василий Макарович выделяет этот рассказ особо – и это нужно подчеркнуть. В рабочих тетрадях у него находится вот такой набросок к этому рассказу: «Поговорили. Приехал в село некий ученый человек, выходец из этого села… К земляку пришли гости. А один пришел «поговорить». И такую ученую сволочную ахинею понес, так заковыристо стал говорить! Ученый растерян, земляки-односельчане с уважением и ужасом слушают идиота, который, впрочем, не такой уж идиот». Глебу Капустину приходится, во-первых, воевать не на своем поле (говорить с учеными их языком и на их «ученые» темы), во-вторых, воевать со своими же, «бывшими», которые сейчас, вроде бы и не свои уже, но и не чужие же? Может быть, это и идиотизм, то, что вытворяет Капустин… Но, как еще защищаться (да и мстить!) крестьянину (среднестатистическому за минус олигархов, «россиянину»? Здесь – своя жизненная позиция, выработанная не одним поколением «рода Капустиных» (и за выживание, и за сохранение чувства собственного достоинства, и, не грех сказать, за сохранение превосходства над всякого рода «отщепенцами»). Да, здесь своя философия.

Образ Глеба Капустина не завершен. Он и не мог быть закончен. Русская деревня с 1970 года (когда появился на свет этот «идиот») к нашему времени прошла немалый путь в сторону тотальной деградации. А, если, это о России? Василий Макарович Шукшин увидел данную тенденцию ясно, почувствовал больно и начал смело додумываться до ее истоков. Глеб Капустин и бывшие сельчане кандидаты наук Журавлевы… (бывшие коммунисты?) Разве к ним применимы такие понятия, как духовность и народность? Русскость? У современных «Журавлевых» – духовное обнищание типичное по западному образу и подобию. У Капустина? Да ведь тоже – не по нашенски! Как результат экспансии псевдонаучности туда, где должна была бы обитать народная мудрость, а не» пыль с книжных полок».

Тогда, во времена Шукшина, Журавлевы олицетворяли собой псевдонаучность, которая сейчас заменила идеологию!… Это тоже своего рода бесовство, его разгул… в России! Вспоминается Глеб Капустин – ипостась Стеньки Разина, народного заступника в наше время. С уважением и ужасом относятся современные «сельчане» к своему «атаману». Симпатии он у них явно не вызывает. Но все же они с ним, а не с «Журавлевыми» (журавль он всегда в небе). Как бы повел себя Глеб Капустин в наши дни? Во что бы вылился его протест? Скорее всего, он, говоря словами своего тезки Глеба Успенского, «выпрямился бы». Как та осина, которую можно гнуть лишь до определенного момента…

Но есть в рассказе «срезал» и некий скрытый, «домашний» для Василия Макаровича Шукшина смысл. Вот воспоминание о Шукшине его землячки Нины Катаевой, опубликованное в «Алтайской правде» за 25 июля 1985 г. В разделе «Право на искусство» она пишет: «Каждый талантливый человек знает, чего он стоит, но не у каждого находятся силы убедить в этом других… Дольше всех в своем праве на искусство Василию Шукшину пришлось убеждать земляков… И «Живет такой парень» награду из Венеции привез, и рассказы выходят в центральных газетах, журналах, сборниках – землякам все неймется.

И в книжках-то все напутано! Если название деревни правильное Баклань, Талица или Суртайка, то все жители и события, с ними происходящие, навыворот. Вот Алеша Бесконвойный из одноименного рассказа – вовсе не Алеша, а Шурка Гилев, герой же по фамилии Гилев вытворяет то, что в жизни совсем не с ним происходило, уж они-то знают!

Одним словом, не нравились рассказы землякам…

И как ни обидно, наверно, было слышать такое на родине, без которой дышать он не мог, воевать с земляками он не собирался. Приезжал. Один или с друзьями. Рыбачил. Писал. Отдыхал».

О сложных отношениях с земляками не раз говорил и сам Василий Макарович, обижаясь: «То Васькой кличут, то кирпичом из-за угла, того и гляди, ударят»…

Малая родина мстит бросившим ее? Чуть ли не кровная месть это. Род мстит за себя. Видимо, в его родовую программу не входят случаи видового неповиновения. Даже случаи, такие, как гений, безумие и преступность, не есть исключение из правил, накладываемых родом на индивидуума. Поэтому и они не имеют оправдания (вспомним удел, предуготовленный Егору Прокудину). Шекспир первым осознал эту родовую особенность, как кровный закон («Король Лир», «Генрих IV», «Гамлет»). Но не в смысле, что кровью писаный («Ромео и Джульетта» здесь исключение другого характера), а духом запечатленный. Молчит этот закон, когда все в порядке. Когда нет – раздирает душу провинившегося, жуткими аффектами и страстями. Так, что быль есть не иначе, как боль. Да простят нас за каламбур, но в своем роде Глеб Капустин есть и свой род. Как двойник он выступает, в сущности, для Журавлевых. Они – отщепенцы. Они отпали от своего рода, отдав свою «часть» (долю) таким, как Глеб Капустин. Вот и оказывается он, в измерении родовой духовности, носителем всех функций долга и совести. Он – суд, прокурор и адвокат, судья и палач, преступник и жертва.

Но при всем, притом, он просто глеб-да-капустин. Поэтому он – чудик. «Идиот», одним словом, но не совсем.

Род охраняет себя от всего чужого и чуждого. Можно было бы на многих рассказах В. М. Шукшина показать этот шекспировский по глубине и истинности духовный конфликт, в сферу которого так или иначе втягиваются его герои («Верую», «Дебил», «Беседы при ясной луне», «Беспалый», «Гена Пройдисвет», «Алеша Бесконвойный», «Вечно недовольный Яковлев», «Други игрищ и забав» и мн. др.).

Выделим лишь один важный момент. Кровный закон действует в сфере человеческой духовности и требует чистоты крови. Но «кровь» это, конечно, не то, что течет из жил в жилы. «Кровь» само понятие от слова «кров», то есть изба – дом, родовой очаг. Наиболее ближайшая и естественная для кровного закона среда – все та же земля. матушка наша. Отрыв от земли (не важно, какими благими мотивами он обусловливается!) и есть разрыв со своим «кровным»15, трагедия духовности.

Земля – мать в сознании нашем. И у тех, у кого сильно чувство земли, родового начала, сильна и любовь к матери. Хорошо известно, какое значение в жизни и судьбе самого Василия Макаровича сыграла его мать, об этом не раз и много сказано16. Но вспомним —

«Ты жива еще, моя старушка?Жив и я. Привет тебе, привет!Пусть струится над твоей избушкойТот вечерний несказанный свет».

Эти слова – народные, духовные. И трудно, невозможно вообразить, что до 1924 года, до Есенина, их никто и никогда на Руси не произносил.

«Мать», «малая родина» (опять не верится, что до Шукшина не было этого духовного понятия – малая родина, как родинка на теле Родины) – философские слова. В последних своих работах Василий Макарович писал: «Мать – самое уважаемое, что ни есть в жизни, самое родное – вся состоит из жалости… Отними-ка у нее жалость, оставь ей высшее образование, умение воспитывать, уважение… Оставь ей все, а отними жалость… Отчего народ поднимается весь в гневе, когда на пороге враг? Оттого, что всем жалко всех матерей, детей, родную землю. Жалко! Можете не соглашаться, только и я знаю и про святой долг, и про честь, и достоинство, и т. п. Но еще в огромной мере – жалость». Это сказано предельно точно и емко. Категория философская – «мать» – в этом высказывании раскрыта, на наш взгляд, полностью. Только заметим, что «женщина» в слове «мать» у Шукшина как бы опущена. Или, говоря словами Гегеля, «снята»: мать больше и выше женщины. Это другой уровень постижения человеческих отношений и другой уровень самого бытия человека. К месту здесь привести и вот это высказывание Василия Макаровича: «Эпоха великого наступления мещан. И в первых рядах этой страшной армии – женщины. Это грустно, но это так». А, в наше время, в эпоху «золотого тельца»? Порнократия! (Читай: Е.В.Черносвитов. «Порнократия. Сага о Белом Свете»).

Что значит – осознать духовность, как народность в мироощущении шукшинских героев? Это – назвать их философию, их мудрость. То есть, для современного человека – обернуться от дня текущего, событийного, к непреходящему и непроходящему, то есть – вечному. К русской философии? К русской идее? Народной философии? Крестьянской философии? Все эти определения где-то рядом, каждое само по себе не ухватывает суть проблемы тождественности русской духовности и народности (можно еще добавить – и русской религиозности, но не православия, как догмата и не церкви, а именно религиозности, как Храма).