Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако, несмотря на появление подобных программ, ключевым вопросом для оппозиции оставался выбор методов достижения своих целей: «возможен был двоякий переворот: путь дворцовый и революционный. Первый выход, — по словам ген. И. Данилова, — казался менее болезненным и менее кровавым»[336]. От революционного либералов предупреждал и французский посол М. Палеолог, который приводил слова «монархической оппозиции» времен революции 1848 г.: «Если бы мы знали, насколько тонки стены вулкана, мы бы не стремились вызвать извержение»[337].
Лидеры либеральной оппозиции отлично осознавали эту опасность: «Дело оказалось бы чрезвычайно легким, — вспоминал А. Гучков, — если бы вопрос шел о том, чтобы поднять военное восстание…, но мы не желали касаться солдатских масс»[338]. «Мы не хотели этой революции. Мы особенно не хотели, чтобы она пришла во время войны. И мы отчаянно боролись, чтобы она не случилась»[339], — подтверждал П. Милюков, мы, — «надеялись предупредить стихийную революцию дворцовым переворотом с низложением царской четы»[340].
Причину, по которой эти планы еще не были реализованы в 1915 г., видный кадет В. Маклаков образно объяснял сравнением России с автомобилем, ведомым безумным шофером по узкой дороге над пропастью, когда всякая попытка овладеть этим рулем закончится общей гибелью. Поэтому сведение счетов с шофером (Николаем II) откладывается «до того вожделенного времени, когда минует опасность»[341].
* * * * *
Основная проблема заключалась в том, что успех дворцового переворота зависел не столько от устранения Николая II, сколько от легитимизации переворота в глазах масс. В этих целях, задача думской оппозиции, по словам министра финансов П. Барка (октябрь 1915 г.), «сводилась к тому, чтобы атаку направить через голову правительства на личность самого монарха… Фронтальная атака была исключена. Намечалась длительная осада власти, которая требовала применения различных способов и в разных областях. Прежде всего, было решено добиваться скорейшего возобновления занятий Государственной Думы, дабы иметь открытую трибуну для пропаганды»[342].
«Если против России с внешней стороны был выставлен общий фронт центральных держав, то такой имел союзника в лице нашей передовой интеллигенции, составившей общий внутренний фронт для осады власти в тылу наших армий, — подтверждал К. Глобачев, — Работа этого внутреннего врага велась методично в течение двух лет, причем использовались все неудачи, все ошибки, малейшие события и явления последнего времени»[343].
С осени 1915 г. «программа осады власти приводилась в исполнение с неослабленной энергией, — подтверждал П. Барк, — Все средства прилагались к тому, чтобы дискредитировать распоряжения органов правительства, причем обвинения направлялись против верховной власти, то есть против личности Государя. Утверждалось мнение, что причиной всех непорядков было упрямство Государя, который не желал образовывать новый состав Совета министров из политических деятелей. Создавалось убеждение, что все непорядки могут быть легко и быстро устранены, если только во главе министерств появятся политические деятели, не имевшие до того времени никакого опыта в государственном управлении»[344].
Осада власти началась с того, что вину за кризис власти либеральная общественность возложила на влияние «темных сил». «Еще с зимы 1913–1914 годов, — по словам М. Родзянко, — в высшем обществе только и было разговоров, что о влиянии темных сил. Определенно и открыто говорилось, что от этих «темных сил, действующих через Распутина, зависят все назначения, как министров, так и других должностных лиц…»[345].
Когда с поражений 1915 г. начались поиски виновных, царский приближенный стал одним из первых: «участие Распутина в шпионаже, как агента Германии, не подлежало сомнению», — утверждал М. Родзянко[346]. «Видя, что легальная борьба с опасным временщиком (Распутиным) не достигает цели… Страна увидела, — восклицал председатель Государственной Думы, — что бороться во имя интересов России можно только террористическими актами, так как законные приемы не приводят к желанным результатам»[347].
Однако, убийство Распутина 17 декабря 1916 г. «нисколько не изменило политическое положение… Распутин, — приходил к выводу П. Барк, — был эпизодом и находкой для оппозиции, которая воспользовалась его существованием, чтобы дискредитировать императорскую власть»[348], в то же время, убийство Распутина стало «самым трагичным предупреждением для Государя и императрицы»[349]. «После убийства Распутина широкие слои общества, — подтверждал П. Милюков, — были убеждены, что следующим шагом, который нужно сделать в ближайшем будущем, является дворцовый переворот с помощью офицеров и солдат…»[350].
«Убийство Распутина ничего не изменило, — подтверждал в феврале 1917 г. глава британской миссии А. Милнер, — единственным результатом пожалуй являлась пессимистическая оценка убийства как средства воздействия на самодержавие. Таково настроение умов не только в Петрограде, но и во всей России. Все члены делегации (Милнера) слышали со всех сторон — из русских и из иностранных источников, о неизбежности серьезных событий; вопрос заключался лишь в том, будет ли устранен император, императрица, или г. Протопопов, или все трое вместе… Всех, кто хоть сколько-нибудь знаком с Россией, поражала откровенность, с которой люди всех классов, в том числе люди, наиболее близкие к трону, и офицеры, занимавшие командные посты в армии, высказываются против императрицы и двух ее слепых орудий — императора и г. Протопопова»[351].
Одним из основных инструментов осады власти стала печать, которая, по словам кадета И. Гессена, вела «партизанскую войну» с властью «с возрастающим ожесточением до самой революции»[352]. «Наша печать, — подтверждал министр А. Кривошеин, — переходит все границы не только дозволенного, но и простых приличий. До сих пор отличались только московские газеты, а за последние дни и петроградские будто с цепи сорвались. Они заняли такую позицию, которая не только в Монархии — в любой республиканской стране не была бы допущена, особенно в военное время. Сплошная брань, голословное осуждение, возбуждение общественного мнения против власти…»[353].
«Наши газеты совсем взбесились, — указывал премьер И. Горемыкин, в августе 1915 г., — Даже в 1905 году они не позволяли себе таких безобразных выходок, как теперь… Все направлено к колебанию авторитета правительственной власти…»[354]. «Масса статей в газетах совершенно
