Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

На летних учительских курсах по повышению квалификации занималось около четырехсот человек. Я сразу же включился в работу. Появление пятерых студентов университета среди преподавательского состава внесло новую струю в устоявшиеся методы преподавания. Мы читали лекции и устраивали дискуссии по самым насущным проблемам политической и культурной жизни страны: о хлебозаготовках, которые впервые вводились в Азербайджане в этом году, о классовой борьбе и ее формах, свойственных нашим краям, о решительном наступлении на кулака. Много внимания уделялось колхозному строительству.

Керим взял отпуск и усиленно готовился к экзаменам в институт. По вечерам я помогал ему по литературе и истории. Но этого было явно недостаточно, и он решил посещать вместе со всеми лекции по литературе, истории, математике, физике, химии.

Однажды я читал лекцию о положении в современной азербайджанской литературе. В ней я рассказал о стихотворении, опубликованном известным литературным критиком и поэтом Микаилом Рафили: «Жизнь — наслаждение, все — в наслаждении…» — и вызвавшем ответное выступление молодого поэта Самеда Вургуна, резко критическое.

Во время развернувшейся после моей лекции дискуссии молодые учителя горячо поддержали точку зрения Самеда Вургуна.

— Первая строка стихотворения Гусейна Джавида «Мой бог — любовь и красота» примыкает по идейной направленности к стихотворению Микаила Рафили — «Жизнь — наслаждение…», — со страстью сказал один из слушателей. — Эти стихи проповедуют мещанские настроения, отрывают читателя от борьбы за новые идеалы! И то, что такой мастер поэзии, как Гусейн Джавид, не создает монументальных произведений о тех гигантских изменениях, которые произошли в Азербайджане за годы Советской власти, может вызвать только удивление!

А другой слушатель продолжил:

— В своем стихотворении известный наш поэт Абдулла Шаик говорит, что все мы являемся искрами одного солнца, которых объединяет язык и вера. Говорится это о людях, большинство из которых атеисты. Но не в этом самая главная ошибка автора. Как мы видим, он отрицает наличие классового расслоения в современном обществе. Говорить, что все люди равны, забывая о различии эксплуататора и эксплуатируемого, только на основании того, что все мы говорим на одном языке, означает, по сути дела, призыв к отказу от борьбы с угнетателями за права угнетенных!

Я терпеливо и настойчиво объяснил своим слушателям, что так упрощенно подходить к вопросам творчества различных писателей значит учинить над ними вульгаризаторский суд. Отдельные неудачи и недостатки не умаляют значения этих выдающихся представителей нашей культуры. «Например, — говорил я, — в своей последней поэме «Азер» Гусейн Джавид обратился к важной современной теме. И Абдулла Шаик конечно же не отрицает классового расслоения общества. Надо помнить, что он народный учитель, известный просветитель и автор прекрасных книг для детей. Требовательность к представителям культуры не должна влиять на наше уважительное к ним отношение. Подобно тому, как Вагиф и Сабир, Джафар Джабарлы и Джалил Мамедкулизаде, Сеид Азим Ширвани и Ахундов влияли на наше развитие, учили нас правильно излагать свои мысли, так и Гусейн Джавид и Абдулла Шаик оказали на нас не малое влияние. Не будем забывать всех тех, кто внес свой вклад в сокровищницу нашей литературы».

Такие дискуссии помогали слушателям вырабатывать правильное отношение к творчеству многих писателей.

Однажды после лекции ко мне подошел учитель из села Сеидли Агдамского уезда и сказал, что в Шушу приехал на отдых драматург Сулейман Сани Ахундов. Мы решили, что было бы хорошо устроить с ним встречу.

…В четверг после занятий мы пошли в новые кварталы, где, как нам сказали, он жил.

Знакомый по портретам человек вышел к нам. Мой спутник познакомил меня с Ахундовым. Услышав мое имя, писатель заулыбался:

— Несколько дней назад я прочел вашу книгу «Явление имама». Я подумал, что хорошо бы с вами познакомиться, а вы пожаловали ко мне сами. Книга показалась мне любопытной, хотя я не мог не заметить в ней ряд просчетов. Слов нет, книга полезна в антирелигиозной борьбе, но многие рассказы остались рыхлыми, сюжет порой расползается, в рассказах много длиннот. К сожалению, это беда всех молодых авторов. Мне кажется, что автору подчас присущи поспешность и чрезмерная торопливость. А надо еще и еще раз возвращаться к написанным страницам. Пусть вас не огорчает, если придется заново переписать страницу-другую. Мне понравился колоритный язык, и я решил, что пишущий, верно, родом из Карабаха или долго жил там.

Я впервые слышал такой подробный разбор моего творчества, точный и строгий.

Увидев, что я удивлен и несколько озадачен, хозяин дома улыбнулся и добавил:

— Как известно, незрелый виноград становится изюмом, а изюм виноградом никогда… — Вдруг он спохватился, что мы до сих пор стоим у входной двери. — Простите, я увлекся. Пройдемте в комнаты, я угощу вас чаем.

Мой спутник остановил его:

— Сулейман-муэллим, не беспокойтесь, ничего не нужно. Мы пришли к вам с просьбой: не согласились бы выступить у нас на курсах?

— Кто занимается на этих курсах?

— Молодые сельские учителя.

— Что ж, выступлю с удовольствием.

Тогда я рискнул и сказал, что совсем недавно прочитал его новый сборник рассказов под названием «Шутка» и попросил дать мне один экземпляр на несколько дней, чтобы слушатели могли прочитать его перед выступлением писателя.

Сулейман Сани Ахундов засмущался, покраснел и попросил разрешения на минутку отлучиться. Он вернулся с книгой, на титульном листе который была надпись, адресованная мне.

Когда я вечером рассказал о договоренности с писателем, Керим, Кеклик и Мюлькджахан изъявили желание тоже прийти на собрание.

День, на который была назначена встреча, выдался жарким и душным. Поэтому мы договорились, что проведем встречу в лесу, под вековыми дубами и грабами, чья густая листва надежно предохраняет от палящих солнечных лучей.

После небольшого вступительного слова, сделанного секретарем партийной ячейки преподавателей, я рассказал о творческом пути Сулеймана Сани Ахундова, особо остановившись на драме «Соколиное гнездо» и последнем сборнике.

Когда слово предоставили писателю, то многие, сидевшие сзади, встали, чтобы лучше увидеть его. Вначале он вспомнил годы своей учебы в горийской семинарии, потом работу учителем. Всех заинтересовал эпизод, рассказанный им.

— Когда я учился в семинарии, каждый день двое семинаристов по очереди занимались хозяйственными делами. В тот день, когда дежурил я, оказалось, что хлеба выдали на полфунта меньше. Кое-кто со злостью бросил мне в лицо: «Ты съел!» А я в жизни не лгал и не совершал краж. Меня настолько ошеломило предположение, что я мог совершить недостойный поступок, что я выхватил револьвер у одного из стоявших вокруг меня семинаристов, который, бахвалясь, носил его в кармане так, что рукоятка была на виду, и выстрелил себе в грудь. К счастью, пуля прошла навылет в неопасном для сердца месте, и