Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Познакомься, Мухтар, с моим другом Будагом, мы с ним вместе работали в Лачине. Если бы не он, мне бы пришлось худо в тяжелые времена, — сказал Мансур.
— Мы знакомы, — перебил я Рустамзаде и, даже не взглянув на человека, которому меня представили, уселся на стул и начал перелистывать книгу, которую взял с тумбочки Мансура.
Мансур удивленно смотрел на меня, а Меликзаде продолжал рассказ, прерванный моим приходом. Он шутил и острил, явно не замечая моей неучтивости: то ли забыл меня, то ли делал вид, что забыл.
Тогда я сам решил напомнить о себе:
— Плохие дни станут хорошими, дурные люди хорошими не будут никогда!.. И еще в народе говорят, что цену воде узнают в пустыне, а дружбе — в тяжелые дни.
— Ты это вычитал в книге? — смеясь спросил Рустамзаде. — В связи с чем ты вспомнил эти пословицы?
— Так…
— Так просто ты ничего никогда не делаешь, я знаю тебя. Почему ты странно ведешь себя сегодня? — Его удивление росло с каждой минутой.
Мне нечего было скрывать.
— Вот этот заместитель народного комиссара, который так интересно рассказывает о ваших совместных годах, проведенных в гимназии и институте, и пальцем не пошевелил, когда тебе было плохо! Какими глазами он теперь смотрит на тебя?!
— Будаг, опомнись! Мне помогают врачи, и в Агдаме тоже…
— Я говорю не о сегодняшнем дне. Я приходил к нему во времена хозяйничанья Омара Бекирова и просил помочь тебе, а он мне посоветовал заниматься своими делами и никого не впутывать в дела, не подвластные ни мне, ни ему.
Меликзаде густо покраснел, он смотрел себе под ноги и не говорил ни слова. Мансур был смущен не менее, чем он. Наступила долгая напряженная пауза, которую, по счастью, прервала вошедшая в палату сестра.
— Вас просят к телефону, — обратилась она к Меликзаде.
С явным облегчением он поднялся и вышел. И уже больше не возвращался.
И мы не касались его имени в разговоре; лишь когда я уходил, Рустамзаде попросил меня:
— Если ты его увидишь, Будаг, ничего ему не говори. Знаешь, мне его даже жаль стало.
— Не беспокойся, я ему уже все высказал. И не сегодня, а в тот день, когда приходил к нему.
В СРЕДЕ УЧИТЕЛЕЙ
Меня вместе с пятью другими студентами направили в Шушу на ежегодные учительские курсы повышения квалификации. На этот раз я сам должен был вести занятия. Это назначение меня обрадовало и вдохновило: я смогу вызвать в Шушу Кеклик с Ильгаром, и мне льстило, что я приеду на старое место уже в новом качестве.
В Баку только-только наступило лето, а уже властвовала вовсю жара. В эти дни я часто вспоминал Рустамзаде: как-то ему в гипсе и бинтах? Наверно, духота для него невыносима…
За день до отъезда я навестил его. Он, как всегда, укорял меня за огромное количество провизии, которую я принес ему.
— Разве человек в состоянии столько есть? Лучше бы принес книги, чтобы я мог побольше читать, пока свободен.
Я спросил, чего бы ему хотелось прочитать. У Мансура оказался прекрасный вкус. Он просил газели Физули, Сеида Азима Ширвани, Вагифа. Что ж, прекрасные поэты, но выполнить его просьбу было невозможно: сборники этих поэтов давно не издавали, я ни разу не видел их в продаже.
— Должен тебя огорчить, но это самое трудное, что ты мог бы заказать. Мне легче написать в издательство, чтобы они выпустили эти книги.
— А что, и напишу! Письмо обыкновенного читателя, а вдруг прислушаются?
Рустамзаде действительно продиктовал письмо медсестре и попросил отправить его. (То ли письмо возымело действие, то ли еще что, но так или иначе дело сдвинулось с места: повезло и газелям, и гошмам, и баяты.)
Когда прощались, Мансур спросил, собираюсь ли я привезти сюда Кеклик и малыша.
— Пока оставлю в селе.
— Почему?
— Я живу в общежитии, а кроме того, боюсь, что Кеклик с непривычки устанет скоро от городской жизни.
Рустамзаде покачал неодобрительно головой.
— Ты говоришь о Кеклик так, словно она должна всю свою жизнь провести в селе. И напрасно. Если она приедет, в Баку, у нее откроются глаза на многие вещи. Увидит, поймет, обязательно потянется к лучшему, что можно найти в городской жизни. И о комнате нужно похлопотать. Обратись в Бакжилотдел.
— Неудобно как-то.
— Ты же будешь, просить то, что тебе положено, и нечего скромничать!
— Первым делом поправляйся, поднимись на ноги, а потом вернемся к этому вопросу. Уезжаю на два месяца, когда вернусь, хочу, чтобы ты встретил меня сам.
Он молча улыбнулся.
* * *
Едва сойдя с поезда, я отправил телеграмму Агилу-киши с просьбой привезти в Шушу Кеклик с малышом. Уже в Шуше я договорился с фаэтонщиком, чтобы он повез меня в Лачин навстречу Агилу-киши, Кеклик и Ильгару. Я приехал в Лачин, так и не встретив их по дороге. Пришлось попросить у знакомых коня и самому отправиться в Назикляр.
Оказывается, Агил-киши и Ипек-хала не хотели отпускать Кеклик в город. Опять они твердили свое: «Что скажут соседи? Нельзя, чтобы молодая жена ездила за своим мужем из города в город». И еще какую-то чепуху! Приводили примеры из жизни каких-то людей, чья жизнь пошла по неправильному пути: едва приехав в город, они забывали законы шариата и заветы предков.
Первое время я пытался договориться с ними по-мирному, взывая к разуму и доверию к собственной дочери. Но когда стала ясна бесплодность моих попыток, решил прекратить спор и твердо проговорил:
— Кеклик моя жена. Она и сын с этого времени всегда будут со мной. Если мы будем прислушиваться ко всему, что говорят самые отсталые жители Назикляра, то нам придется отступить в прошлое лет на пятьдесят. А это в наше время невозможно, потому что мы живем по законам Советской власти. И давайте с этой минуты прекратим все споры!
Давно надо было сказать свое твердое мужское слово, потому что родители Кеклик после моих речей сдались.
Едва вырвав у Агила-киши и Ипек-халы согласие, я тут же увез Кеклик и Ильгара в Шушу, не задерживаясь ни на минуту в Лачине.
В Шуше остановились в доме у Керима, чтобы на первых порах Кеклик не было одиноко, — в разговорах с Мюлькджахан день для нее проходил незаметно. А по вечерам мы с Кеклик и Ильгаром гуляли по Джыдыр дюзю. Когда один из нас уставал, другой тут же
