Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых - Василий Звягинцев

А чего ждать от двадцатитрехлетнего офицера, которому наконец довелось применить свои полученные в изнурительных тренировках навыки на практике?

Метрах в трехстах звучно рвануло.

— Моя, — удовлетворенно сказал Колосов, как раз успевший докурить сигаретку. — Первая. Сразу за воротами. Еще одну я выставил, где колючие кусты, с тропинки не свернешь… Третью еще похитрее. Пойдут, нет? — в его голосе звучал искренний интерес. Подпоручик напрягся, подобно молодому сеттеру, которого хозяин выводит на перепелиную охоту.

— Я схожу, взгляну?

На ремне справа и слева у него висели шесть полных магазинов, десантный тесак у бедра, гранатная сумка, наполовину опустошенная, сдвинута назад к позвоночнику.

Такого только пусти, он там устроит «хрустальную ночь длинных ножей».

А все ж таки молодец! В его возрасте азартностью Максим мало отличался от Колосова, только подготовка, увы, была не та. Надо же, только десять лет разницы, а он себя чувствует уже старым, отяжелевшим, почти неспособным на лихие, но и профессионально грамотные поступки.

— Вместе пойдем. Фонарь есть?

Колосов молча показал длинный, похожий на полицейскую дубинку электретный фонарь, способный без подзарядки светить почти сутки.

— Пошли.

Гораздо ближе бахнул еще один взрыв.

— Ты гляди, бесстрашные. Или — непуганые, — сквозь зубы процедил Колосов.

И третий раз грохнуло.

— Все. Мои рубежи кончились. А ловушки были мощные. Не человека, быка порвали бы. Теперь что?

— Гранат сколько имеешь? — Теперь уже Максим испытывал желание повоевать, хотя бы и до решительного конца.

— Четыре. Из них две противотанковые. Василий, приготовься к отходу. Похоже, придется. Но мы таки сходим посмотреть. Если возникнет бой, а потом стрельба вдруг прекратится близко от тебя — срывайся. Только не паникуй. Пару минут выжди.

— Дело ваше, командир, а лучше бы вместе отойти и утром вернуться с батальоном. Танковым… — В голосе Фрязинова прозвучали мечтательные нотки.

— Вернемся, Вася, нужно будет — с дивизией. А пока — не мандражь… — это уже Колосов сказал, начиная движение.

Мысль о том, что можно поставить вокруг поляны еще несколько растяжек и, забравшись, скажем, на деревья, дождаться утра, ни одному из них странным образом не пришла в голову.

Да ведь если бы всем и всегда вовремя приходили в голову оптимальные и гомеостатически[96] безупречные решения, и Древний Египет существовал бы по сей день, и Карфаген, и Рим, соответственно.

Вот и пошли — Колосов впереди, подсвечивая фонарем по сторонам и под ноги, Бубнов на десять шагов сзади, поводя стволом по жутко темнеющему справа и слева лесу. Вот как выскочит оттуда это самое…

— Стой, командир, — поднял руку Колосов. — До последней растяжки — двадцать метров. А ну, давай! — Упал на колено и первым начал стрелять. Прямо перед собой и по бокам, в метре над землей. Максим поддержал, благо патронов у него в диске было аж семьдесят два.

Так же резко подпоручик прекратил огонь.

Никакого в лесу шевеления их шквальная стрельба не вызвала. Только долго шуршали, осыпаясь на землю, срубленные пулями сучья и ветки.

Еще бросок вперед. И через секунды — сдавленный вскрик Колосова:

— Ну, бля! Командир, сюда! Вы же врач? Ну, смотрите!

И отступил вбок, удерживая пятно света на том, что так его удивило.

Бубнов подошел, перекинул автомат в левую руку, опустил вниз стволом. Взял из рук подпоручика фонарь, и тот с готовностью его отдал, сам шагнув в темноту.

Да, интересная картинка. Неудивительно, что простодушный юный офицерик давится за кустом, сдерживая рвотные спазмы.

Выбитая взрывом связанных вместе наступательной и противотанковой гранат воронка рядом с тропинкой. Обожженные тротиловым огнем листья.

И без всякой хирургической и даже мясницкой культуры разделанный труп. Ноги, перебитые не по суставам, а где придется. Почти наизнанку вывернутый торс. Грудная клетка раскрыта, как книжка. Багрово–черные кишки, спутанные, будто в чану на колбасной фабрике. Что–то вроде головы валяется поблизости.

Как почти всегда бывает с жертвами близких взрывов, одежды на фрагментах трупа практически не осталось.

Вообще — ничего особенного. Разве что с размерами заряда Колосов перестарался. Если бы он тиранозавра здесь ждал…

А так, типичная минно–взрывная травма. Малосовместимая с жизнью.

За небольшим исключением.

Жизнью тут и не пахло.

Вернее — не пахло свежей смертью. То, что рассматривал Максим, представляло собой предмет интереса даже не нормального патологоанатома, а лишь судмедэксперта, привыкшего к эксгумациям.

Покойнику была минимум неделя. В буквальном смысле. Он в таких вещах разбирался. Непонятнее и страшнее того было, что процесс распада тканей продолжался на глазах. В сугубо ускоренном темпе. Как на кинопленке при съемке «рапид».

— Ты, Колосов, сюда не смотри. Лучше наблюдай за местностью…

Когда фрагменты трупа превратились в кости, покрытые мумифицирующимися лохмотьями мышц и лоскутами кожи, Максим отвернулся.

Еще более странным, чем этот процесс ураганного гниения, было почти полное отсутствие соответствующего запаха.

В норме тут сейчас стояло бы такое амбре… Но, очевидно, молекулы кадаверина, путресцина, индола и скатола улетучивались с соответствующей процессу скоростью и рассеивались в окружающей атмосфере, не успевая оставить свой мерзкий след на обонятельных клетках Бубнова.

Хоть какая–то польза…

— Возьми, Саша, глотни для осадки. — Доктор протянул подпоручику фляжку. — Тут натуральное выдержанное виски. Полезная штука. И не бери в голову. Я, как в восемнадцать лет на медфак поступил, столько такого насмотрелся. Как нас, помню, первый раз привели в анатомичку… Там таких ребят на столах и в ваннах с формалином штук десять сразу лежало. И ничего, как видишь…

— Не, такое не для меня. Лучше в дворники…

— Полегчало? Тогда пойдем вперед, поглядим, что ты еще наработал, — предложил Максим.

На второй растяжке подорвавшийся труп пострадал меньше. В смысле анатомической сохранности, исключительно, так как в замогильное, нет, как раз в могильное состояние он тоже перешел аналогично. Скелет с остатками гниющих тканей, вложенный в лопнувший по всем швам черный костюм.

И третий, у ворот учебного центра, выглядел почти так же. Но одет он был в парадную военную форму, изрядно пострадавшую, однако золотые полковничьи погоны, пуговицы, аксельбанты, шевроны за выслугу лет на рукавах сохранились отлично.

Колосов, слегка приобвыкнув (да и выдержанное виски способствует повышению самообладания), наклонился над останками.

— Тва–аю мать! — и добавил еще несколько распространенных в войсках оборотов, знаменующих крайнюю степень удивления. — Господин подполковник, так это же полковник Головнев, отставник, он тут жил неподалеку. На прошлой неделе умер, точно пятнадцатого или шестнадцатого. И кладбище за поселком, километра три отсюда.

От нас взвод отряжали, салют производить. Вот, смотрите, я почти рядом стоял, я помню — аксельбант с зеленым шнуром и волосы… Он совсем седой был, а шевелюра как у молодого!

Точно. На черепе сохранились клочья густых седых волос.

Бубнов взял подпоручика за локоть. Как бы с парнем истерика не случилась.

Чтобы слегка отвлечь, да и о собственной безопасности заботясь, спросил:

— Больше растяжек не ставил? Точно три? А то смотри у меня!

— Господин полковник! Мне хоть и не по себе сейчас, но не до такой же степени…

— Ладно, ладно…

Колосов, безусловно, говорил правду, но правда эта была настолько дикой!

И вместе с тем получалась на ее базе некоторая система, пища для мысли, как ни неприятно это звучит в данном контексте.

Не снимая пальца со спускового крючка, Максим осмотрелся и прислушался.

Кроме шелеста листьев над головой, более никаких звуков и шевеления вокруг не наблюдалось.

— Возвращаемся, камрад.

До самого лагеря, где ждал их, охваченный тревогой, Фрязинов, они шли молча.

Ничего пока не говоря оператору о своем открытии, просто сообщив, что в настоящий момент опасности не существует, Бубнов приказал разжечь костер и готовить ужин.

Почему он ощутил уверенность, что опасности больше нет?

Чисто интуитивно, еще не осмыслив до конца случившееся.

Но схема выстраивалась.

Отставной полковник Головнев похоронен на прошлой неделе на местном кладбище. Остальные двое, скорее всего, днем раньше, днем позже. Состояние трупов на момент подрыва на растяжке этому сроку примерно соответствует. Считать это сроком их «жизненной» активности?

За неделю на маленьком поселковом кладбище вряд ли хоронят больше двух–трех человек. Скорее всего — меньше.