Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо сказать, что в то время я пробовал свои силы и в написании критических статей. В журнале «Худжум» («Атака») вышла моя рецензия на первую книгу одного молодого автора. Рецензия была совсем не критической, а слишком доброжелательной и похвальной.
Вскоре после опубликования рецензии я пришел в Ассоциацию и увидел там Гусейна Джавида. К моему великому счастью, нас познакомили. Услышав мое имя, он улыбнулся:
— Если бы обо мне написали такую похвальную рецензию, я бы угостил критика хорошим пловом.
Я не знал, что говорить. Мне очень хотелось посоветоваться с поэтом о моих делах, но он вел разговор в шутливом тоне.
— Скажи, а тебе самому нравится название «Буря в душе»? — Так назывался роман, который я рецензировал.
— Ну, название не очень удачное… — невнятно ответил я.
— А язык, которым написан этот роман? Неужели тебе могут нравиться трескучие и пустые фразы? — Нет, не нравятся…
— Я думаю, что критик, если взялся рецензировать, должен нести такую же ответственность, что и писатель. — Он слегка постучал тростью о пол. — Ты откуда родом? — Джавид смотрел на меня исподлобья, опираясь на трость.
— Зангезурец.
Он прищурился.
— В Зангезуре как ты не говорят.
— Я долгое время жил в Карабахе.
— Это другое дело. У тебя ко мне вопросы?
— Я хотел бы с вами поговорить.
— Я весь внимание.
Наш разговор внимательно слушали трое молодых людей, бывших в той же комнате. Мне не хотелось, чтобы они знали, о чем я буду просить Гусейна Джавида, поэтому я тихо проговорил:
— Разговор личного характера.
— Однако… Не слишком ли ты темнишь?
Мне показалось, что Гусейн Джавид сейчас уйдет, но неожиданно к нему обратился один из молодых людей (он прислушивался к нашему разговору):
— Как вы, уважаемый поэт, критикуете язык молодых, когда ваши собственные стихи, так влияющие на умонастроения, написаны непонятным для молодежи языком, в чуждой ей манере?
— Если они написаны непонятным языком, как же они могут влиять на умонастроения молодежи? — горячо возразил Гусейн Джавид.
— Читатели и зрители желают, чтобы вы писали на доступном для народа языке и на темы, которые его волнуют, — не унимался собеседник Гусейна Джавида.
Джавид стал нервничать. Он достал из кармана платок, пригладил им усы.
— И зря читатели и зрители ждут! Я не могу писать на разговорном языке журнала «Молла Насреддин»!
Меня никто за язык не тянул, но я вставил свое слово:
— А вы пишите не на разговорном, а просто.
Джавид раза два стукнул тростью об пол:
— И ваши предводители так говорят, и вы сами.
Кого он имел в виду, я не понял, но то, что он меня объединил с теми, кто помешал мне с ним поговорить, я осознал. Тут в разговор вступил еще один молодой литератор:
— Как бы ни писал поэт, но народ должен его любить и читать!
Гусейн Джавид сделал шаг к нему и погладил его по голове. А потом поинтересовался:
— Скажи честно, тебе самому нравятся мои сочинения?
Парень хитро увильнул от ответа:
— То, как вы сейчас говорите с нами, очень мне по душе, потому что вы разговариваете на чистейшем азербайджанском языке без малейшей примеси турецкого!
При этих словах Гусейн Джавид открыл дверь в соседнюю комнату, где сидели ответственный секретарь Ассоциации Мустафа Кулиев и другие сотрудники, и спросил, обращаясь ко всем:
— Это вы натравили молодых драчунов на меня?
Красивый человек с бородкой клинышком подошел к Джавиду и взял его под руку:
— Если даже кто-то захочет напасть на вас, дорогой Джавид-муэллим, разве мы позволим? Не надо волноваться.
Но Гусейн Джавид отмахнулся от него и обратился к Мустафе Кулиеву:
— Произведения молодых сентиментальны и наивны, но все закрывают на это глаза. А стоит мне написать хоть строчку, как вы кидаетесь выискивать у меня неправильно поставленную запятую! А потом все беретесь за перья!
— Когда конь мчится во весь опор, за ним вздымаются тучи пыли, — улыбнулся Мустафа Кулиев.
— Боюсь, что все скакуны скоро станут клячами, — возразил Джавид угрюмо.
Кулиев огляделся и увидел, что к их словам прислушиваемся и мы. Поэтому поднялся из-за стола, подошел к Гусейну Джавиду и обнял его за плечи:
— Пойдем поговорим. — И закрыл за собой дверь в соседнюю комнату.
* * *
Азербайджанский язык и литературу вел в университете знаменитый писатель и драматург Абдуррагимбек Ахвердов. Он аккуратно зачесывал назад волосы, отчего сразу бросался в глаза его большой выпуклый лоб. Густые усы придавали лицу строгое и мужественное выражение. Он говорил всегда, не повышая голоса, уверенно и продуманно, и фразы у него строились четко и ясно.
Мне нравились его лекции и практические занятия, и хотелось услышать его мнение о моих литературных опытах. Я тянулся к этому человеку, часто помогал ему надевать пальто на меху и с большим меховым воротником, а потом подставлял для опоры руку и провожал до выхода.
Однажды я обратился к нему с просьбой посмотреть один из моих рассказов. Я очень робел, но боязнь, что он так и не прочтет ничего из того, что я пытаюсь сочинить, толкнула меня на разговор.
Через два дня Абдуррагимбек Ахвердов вернул мне рассказ, на полях было множество его пометок.
— Послушай, — обратился он ко мне, — ты разве из Карабаха?
— Нет, из Зангезура.
— А разве в Зангезуре распространены пастушьи песни? Ты обильно ими пользуешься в своем рассказе, взять хотя бы вот эту: «От своих овца отбилась — та овца волкам досталась…»
— Эту я слышал в Зангезуре.
Но Абдуррагимбек все же уточнил свою мысль:
— Эти песни, как правило, распространены там, где много овец, к примеру в Карабахе. Но в Зангезуре, я те края хорошо знаю, мелкого скота не много, другое дело — Карабах!
Я не стал спорить, заметив лишь, что долго жил в Карабахе.
Занятый своими университетскими делами, я совершенно забыл про рассказ, который отдал Сеиду Гусейну. Но вот я наконец выбрал удобный момент и зашел в Ассоциацию азербайджанских писателей, чтобы узнать мнение Сеида Гусейна.
Поднялся в «Исмаилие». Сеида Гусейна, как всегда, окружала большая толпа молодых писателей. Мне показалось, что он даже не услышал моего приветствия. Я присел в стороне и стал слушать замечания Сеида Гусейна о только что прочитанном рассказе.
В соседнюю комнату к секретарю Ассоциации Мустафе Кулиеву входили люди: кто был в очках, у кого в руке красовалась трость с набалдашником, кто нес в руке портфель, у некоторых на шее был повязан красивый шарф. Мне
