Последние дни Атлантиды - Лариса Автухова

Гродж уже не сидел, он встал перед царем, и, говоря убежденно и страстно, смотрел на царя по-иному: с особой теплотою и истинным раскаянием во взгляде, где-то в глубине его черных глаз даже притаилась слеза. Хронос, склонный вначале принять страстную речь архонта за театральное действо, позже уже стал сомневаться, играет ли архонт, или говорит одну святую истину. Чем дальше он слушал Гроджа, чем пристальнее вглядывался он в его взволнованное лицо, тем все более он проникался в его слова. Царь, не перебивая и не вступая в разговор, как зачарованный, следил за каждым жестом архонта, за каждым его взглядом. И если вначале он сомневался, верить ли ему архонту, то в конце его монолога Хронос был совершенно уверен в том, что Гродж искренне раскаялся в своих заблуждениях и ждет теперь от царя поддержки и участия, того, в чем тот никогда не отказывал нуждающимся. И в этот момент Хронос почему-то вдруг перестал испытывать по отношению к Гроджу неприязнь и раздражение, неизменно вызываемые в нем архонтом, им неожиданно овладело желание сердечно поговорить с ним, обсудить их непонимание друг друга, и стать, наконец, друзьями. На мгновение промелькнула мысль, зачем же друзьями, разве пристало царю водить дружбу с архонтами? Исключение из этого правила, существовавшего веками до него, составлял только лишь Синапериб, истинно близкий царю человек по взглядам и душевным качествам. Но в тот момент он не спросил себя, откуда появилось в нем это желание, еще мгновение назад принятое бы им за дикость, потом же, все более попадая под влияние горячего раскаяния Гроджа, спрашивать себя об этом он уже не мог. Царь, повинуясь странному душевному состоянию, заслонившему в один миг все его мысли и ощущения, вдруг приблизился к архонту. Тепло улыбаясь человеку, к которому еще несколько мгновений назад он испытывал только лишь неприязнь, Хронос сердечно пожал ему руку, и обняв за плечи, усадил рядом с собою.

— Я несказанно рад тому, что услышал из уст твоих, архонт Гродж, — горячо заговорил Хронос. — Сердце мое радуется, теперь больше не будет непонимания и недомолвок между нами. Я готов принять тебя, как своего друга, разделить с тобой свой кров, свои взгляды, свои дела.

— Истинно ли я понимаю тебя, о, царь Хронос, — пытливо всматриваясь черными глазами в раскрасневшееся лицо царя, воскликнул архонт, — ты готов отныне положиться на мою помощь в великих твоих делах? О, я и мечтать не смею об этом! Неужели же это правда?

— Истинная правда! Своим раскаянием ты показал верность служению народу Атлантиды, и, значит, ты можешь стать мне помощником, другом.

— Благодарю тебя, великий и мудрый царь Хронос. Нет на свете человека счастливее меня, ибо сегодня я заслужил доверие величайшего из смертных, царя нашей процветающей страны. О, Мудрые Боги, вы свидетели великого восторга моей души!

Гродж ликовал: его затея, казавшаяся поначалу несбыточной и безуспешной, принесла ему полную победу. И пусть разговор пошел не по тому пути, который он наметил, так даже лучше, если он не станет сразу же вести речь о Лессире. Зачем пробуждать сомнения в только что усыпленной им душе царя? Пусть сон сделается глубоким и прочным, и вот тогда он спросит Хроноса о прекрасной дочери его, тот не откажет страстной просьбе архонта. Нет, не откажет! В этом архонт теперь был уверен. Глядя в затуманенные слепой радостью глаза Хроноса, он и сам удивлялся, как легко досталась ему победа. Конечно, позже царь придет в себя и поразится своим деяниям, но будет уже поздно, ибо дочь его, став супругой архонта, разделит с ним его постель. Что же после случившегося можно будет изменить? Нет, слишком поздно! На мгновение скользнула мысль о том молодом красавце, что сопровождал сегодня Лессиру. Ничего, он разузнает о нем, и сам разберется с ним. А пока — победа!

Архонт, сказавшийся уставшим от долгого ожидания царя, попросил его разрешения остаться во дворце, на что Хронос с радостью согласился. Верному слуге своему она приказал приготовить для архонта покои, принести ужин и вино, тот внимал почтительно, но во взгляде его таилось удивление: никогда доселе архонт Гродж не оставался в царском дворце на ночь, никогда достопочтенный царь не был так добр и ласков с этим суровым, надменным человеком. О, Боги, знать и вправду мир изменился вокруг, если злобным и презирающим мир людям стало легко заполучить уважение самого царя Хроноса, горестно подумал слуга и отправился выполнять приказание.

Глава 12

Дом Верховного жреца, по обыкновению, был погружен в тишину, густую и непроницаемую, как туман в сезон дождей, изредка нарушаемую лишь приглушенными голосами немногочисленных слуг. Микар не любил, чтобы покой его обители даже на короткий миг был сотрясаем грубыми вибрациями воздуха. Более всего Верховный жрец ценил безмолвие и уединение. Только так он мог отстраниться от земли, немало досаждавшей ему призрачными, чаще всего, ничтожными горестями и заботами ее обитателей, он жаждал хотя бы немного приблизиться к Великим Небесам, скрывающих от простых смертных необъятный простор запредельных далей.

Воистину на земле Атлантиды, некогда славившейся великими науками, прекрасными искусствами, чудесными предметами, почти не осталось людей, не утративших способностей и знаний соприкосновения с запредельным. Даже жрецы, даже они, под влиянием тяжелой материи обессилено опустились на землю. Простые же смертные, теперь уже не наделенные великими знаниями, все более и более превращались в лишенных высоких стремлений существ, навеки погрязших в путах своих земных забот и бед. Даже и тех кратковременных встреч с народом нынешней Атлантиды ему хватало вдоволь, чтобы осознать, насколько же развращены люди сладким для них пленом земли и собственной плоти, требующим услад и развлечений.

Микар не помнил времен, когда бы его народом владела зависть к успехам и благосостоянию ближнего, он не помнил, чтобы кто-то желал чужого, желал страстно, низко и злобно. Горечь и мрак он ощущал в своей душе, когда в моменты народных собраний стоя на площади средь народа своего, он видел горящие ненавистью глаза, слышал громкие и истошные вопли людей, ратующих что есть силы за передел земли. Призывы к смирению и благоразумию были безуспешны: народ Атлантиды им не внимал. Даже он, Верховный жрец, наделенный огромной властью и вековой мудростью, доставшейся ему от самих Сынов Небес, даже он не мог образумить ослепленных страстями людей.

При последней встрече с царем Хроносом, когда произошел меж ними непростой разговор, Микар в сердцах попенял ему, что тот не может усмирить людей, но молвил это он не вполне осознанно, поддавшись сиюминутному гневу, ибо он знал, что ничьей вины, а тем более, Хроноса, в этом нет. И если вдуматься в самый корень происходящего, а также и того, что должно произойти, то и самих бунтовщиков, все громче и громче кричащих на площади, даже и их винить нельзя, ибо таков ход земных событий. Кого винить в том, что ночь приходит на смену дню, холодный дождь — жаре, смерть — жизни?

Так думал Верховный жрец, но сердце его плакало, а душа корчилась в муках, больно было ему, особенно ему, познавшему в полной мере величие и почти космическую гармонию жизни Атлантиды, всех ее обитателей, видеть, как медленно и неуклонно приближается смерть к безмерно любимой им Атлантиде. Казалось, что и сами люди, неосознанно ощущая приближение конца, вдруг более стали проявлять свою низменную природу, сокрытую доселе где-то в глубине их естества. И невольно закрадывалась мысль, а если уничтожить эти пагубные проявления, истребить их безжалостно, может быть, тогда изменится ход событий, и Мудрые Боги вновь обратят свою милость к Атлантиде, продлят еще ее жизнь?

Но кому по силам сие содеять? Разве он, Микар, Верховный жрец Атлантиды, может изменить природу людей? Даже он, за несколько сотен лет своей жизни в бренном теле, немало не утративший своих великих способностей, дарованных самими Сынами Небес, даже он не мог влиять на размеренный ход земных событий. Единственное, что ему оставалось, так только лишь их лицезреть, да еще страдать от беспомощности своей вековой мудрости, поделиться которой он не мог. И не потому, что было жаль накопленных знаний, а потому лишь, что вряд ли их могли бы впитать в себя погрязшие в земной суетности люди. А раз так, значит, и сотрясать воздух ни к чему, видимо, только ему и остается, что молча, сжав сердце в твердый камень, страдать.

В последнее время углубление Микара в себя, в тонкие структуры собственного подсознания было особенно длительным. Там он искал ответы на мучившие его вопросы, полностью уходя в себя, не отпуская свой дух, как во время обычных медитаций, напротив, он загонял его все глубже и глубже в подсознание, все еще скрывающее, даже от него, вселенские тайны, Микар изо всех сил старался понять, что же мучает его. Что ЭТО, не дающее покоя, лишающее сна?