Россия и европейский империализм - Владимир Владимирович Василик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подтверждением этого является аналогия: «И творяй милость христу своему Петру»[106]. С одной стороны, эти слова могут восприниматься как библейская аллюзия «и творяй милость христу своему Давиду», царь Петр может сравниваться не столько со Христом, сколько с царем Давидом. Однако, есть и другие места, свидетельствующие о несомненно «христологическом» облике царя Петра, например, характеристика подданных Петра, не пожелавших участвовать в измене Мазепы:
Да восхвалятся ныне с вами земнии Ангели
Не прилепившиеся диаволу крамольнику,
Да почтутся якоже апостоли,
Не согласившиеся со вторым Иудою Мазепою[107].
Заметим, что в византийских, а равно и в древнерусских гимнографических памятниках, мы не встречаем ничего подобного.
Соответственно, если мы принимаем аналогию между камнем-Петром и Камнем-Христом, то из всего изложенного выше логически вытекает признание того, что Российская церковь держится краеугольным камнем – Петром. Отсюда – несколько шагов до «Духовного Регламента», в котором император провозглашается «главой и крайним судией Церкви», тем более, что его автор, Феофан Прокопович, провозгласил Петра христом Господним» еще раньше Феофилакта, в «Слове похвальном на победу…[108]».
Подобный образный ряд, за которым стоит достаточно определенная идеология, тем более поразителен, что сам Феофилакт был настроен резко антипротестантски, и не только в конце жизни. Всего через три года после написания службы, в 1712 году он впервые открыто выступил против своего бывшего товарища по Киево-Могилянской коллегии, обвинив его в приверженности к протестантизму и написав полемический трактат «Иго Господне благо, и бремя его легко»[109] в ответ на сочинение Прокоповича «Об иге неудобоносимом». В предисловии Феофилакт писал: «Вина убо сочинения книжицы сея есть писания противные, вносящие в мир российский мудрования оная реформатская, доселе в церкви православной не слышанная». Позднее, в 1718, Лопатинский, заручившись поддержкой, вместе с Гедеоном Вишневским вновь обвинил Феофана Прокоповича в неправославии, пытаясь тем самым воспрепятствовать его посвящении в епископы. И тем не менее, в столь важном вопросе как соотношение духовной и светской власти он проявляет свое единомыслие с Прокоповичем, да еще на уровне богослужебных текстов. Чем это было вызвано? Причин много, это и обаяние личности Петра, и восхищение его победами, но более всего – железная воля «мощного властелина судьбы» и общая волна перемен, которая вела русское общество и Русскую Церковь к синодальной модели управления. Все эти факторы заставляли сообща работать в рамках общей программы даже таких идеологических антагонистов, как Феофилакт Лопатинский и Феофан Прокопович.
Служба в память Полтавской баталии, при всей своей аллегоричности и риторичности, отражает ряд исторических реалий. Во-первых это – измена Мазепы, которая осмысляется как повторение иудиного греха.
«О крайнего неистовства и злобы!
Обретеся ныне последующий зле предыдущему Иуде,
Обретеся вторый Иуда, раб и льстец,
Обретеся сын погибельный, диавол нравом, а не человек,
Треклятый отступник Мазепа,
Иже оставив страну православную,
И прилепися к супостату,
совещая воздати злая за благая,
за благодеяния – злодейство,
за милость – ненависть…»[110].
В этом тексте воспроизводятся аллюзии из службы Страстной Седмицы, в частности – стихир утрени Великого Четверга:
«Иуда – раб и льстец,
Ученик и наветник,
Друг и диавол от дел явися».
Вместе с тем, приведенный выше седален по-своему глубоко историчен. Личности и деятельности Мазепы посвящена обширная историография[111],подробный разбор которой представляется здесь излишним. Одно представляется несомненным: Мазепа, как справедливо характеризует его даже такой украинофил, как Н. И. Костомаров, «был человек чрезвычайно лживый. Под наружным видом правдивости он был способен представиться не тем, чем он был на самом деле, и не только в глазах людей простодушных и легко поддающихся обману, но и пред самыми проницательными»[112]. Поэтому характер Мазепы прекрасно вписывается в тот образ «Иуды, раба и льстеца», который начертан в седальне.
Несомненно и то, что Мазепа действительно был в высшей степени облагодетельствован и обласкан русским царем, который ему безоговорочно верил, несмотря на все доносы и предупреждения[113]. Материалы т. н. «архива Мазепы», частично изданные Т. Г. Яковлевой-Таировой, показывают ту высокую степень доверия и благожелательности, которые оказывало лукавому гетману русские государственные мужи, начиная с самого царя Петра. Более того, Феофилакт выражал не только и не столько свою личную точку зрения, сколько общецерковную и общероссийскую, не только великорусскую, но и малороссийскую, учитывая факт анафемы, наложенного на Мазепу[114].
В обличениях Мазепы временами чувствуются древнерусские традиции киевского периода. Особенно явно это видно из седальна по втором стихословии:
Не уподобился еси человеку купцу,
Ищущему добрыя бисеры
Неблагодарный и лукавый рабе,
Но неистовому Иуде, ищущему пагубы
И взыскавшему предати многоценный бисер – Христа
Сему последовал еси, юроде,
Сему подражал еси, неблагодарне,
Сему последовал еси, лестче Мазепо[115].
Темже и благих лишен,
Равныя злая стяжал еси».
Этот текст явно опирается на тропарь св. равноапостольному князю Владимиру[116].
«Уподобился еси купцу,
Ищущему добраго бисера
Славодержавный Владимире
На высоте града седяй богоспасаемаго Киева…
Испытуяй же и посылаяй к царскому граду
уведети правосланую веру,
Обрел еси бесценный бисер Христа,
Избравшаго тя, яко втораго Павла,
И отрясше слепоту во святей купели
душевную вкупе и телесную».
В основу сюжета обоих текстов положена притча Христа о купце, ищущем драгоценного жемчуга (Мф. 13, 45-46), однако, здесь, однако, можно наблюдать принципиально разное прочтение: драгоценный бисер – Христос – становится для св. князя Владимира предметом поиска и любви, для Мазепы – продажи и предательства.
Можно говорить об определенном барочном травестировании Феофилактом тропаря св. князю Владимиру: славнодержавный владыка противопоставляется неблагодарному и лукавому рабу, исцеление одного является антитезой погибели другого. Какова причина подобного травестирования? По-видимому, оно связано с осмеиванием претензий Мазепы быть малороссийским «державцем», великим «князем Киевским», из него получается не второй Владимир, а второй Иуда
