Маленькая Луна. Мы, народ... - Андрей Столяров

И еще его привлекало то, что Мита никогда не делала ничего лишнего. В то время как все бегали и пыхтели, не зная за что хвататься (на занятиях по физиологии высшей нервной деятельности, например), она сидела и спокойно ждала, пока ситуация прояснится. А если уж и предпринимала какие-нибудь усилия, то лишь тогда, когда избежать этого было нельзя. И, кстати, получалось у нее быстрее и лучше, чем у других. Она как будто заранее видела результат и без особого напряжения вынимала его из воздуха. По мнению Арика, гениальная экономия сил. Вероятно, оборотная сторона ее сдержанности.

В общем, вариант, был весьма перспективный. Во всяком случае, Арик не видел ничего более подходящего. А когда на очередной лекции по дарвинизму, которую им, кстати, довольно уныло, читал сам Бизон, он поймал взгляд Миты, сидевшей неподалеку, причем такой, будто она уже давно все поняла, то в свою очередь, понял, что искать что-либо дальше не имеет смысла. Зачем тратить время? Выбор сделан, теперь следует его воплотить.

Почти две недели ушли у него на выработку определенной стратегии. Дело предстояло слишком серьезное, пускать его на самотек было бы неразумно. Прежде всего он выбрал соответствующий тип отношений и, главное, сразу же, очень твердо решил, что никаких там «скоренько затащить в постель» у него с Митой не будет. Мита на это никогда не пойдет. Поторопившись, сделав неверный шаг, можно было испортить все. И хотя он несколько раз приглашал Миту к себе домой, хотя несколько раз они оставались друг с другом наедине, он, вопреки этим благоприятным моментам, не пытался до нее даже дотронуться. Напротив, особо подчеркивал, что не хотел бы ничего иметь второпях. Давай подождем, узнаем друг друга. Мы люди взрослые, сами решим: надо нам это или не надо.

Чувствовалось, что и Мите подобное отношение нравится. Это, видимо, отличалось от подростковых, прямолинейных, неловких приставаний сокурсников, от того, что происходило на танцах, которые устраивались в общежитии, на приятельских вечеринках, куда он уже давно перестал ходить. Кроме того, он тщательно и серьезно готовился к каждой встрече. Незадолго до начала ухаживаний за Митой, когда еще ничего предвидеть было нельзя, он буквально в каком-то наитии, свидетельствующем, между прочим, о тех же знаках судьбы, просмотрел только что вышедшую монографию Ежи Липинского по персональным коммуникациям и отчетливо из нее уяснил, что при формировании любых отношений колоссальную роль играет так называемый «начальный импринтинг». Говоря иными словами, то первое впечатление, которое человек производит. Липинский, приводя интересные данные, полагал, что оно на три четверти определяет собой все последующее. Эту мысль, конечно, следовало учесть. И потому, если они собирались, скажем, в кино, Арик обязательно смотрел намеченный фильм заранее. Далее увиденное обдумывалось, на что уходил целый вечер, и на отдельный листочек выписывались разные соображения. Мите это преподносилось в качестве мгновенных экспромтов. Если же они просто гуляли по городу (с точки зрения Миты – бесцельно, сворачивая наугад), то в действительности он вел ее по тщательно обдуманному маршруту – по определенным улицам, мимо определенных домов. Тоже, заранее заказывая литературу в Публичке, зазубривал композиторов, художников, литераторов, живших в этих местах, выуживал интересные подробности творчества, биографий и при встрече, как бы непроизвольно, блистал эрудицией и неожиданными суждениями. К каждому свиданию он готовил две-три истории, которые можно было бы при случае рассказать, несколько анекдотов, чтобы заткнуть, если понадобится, опасную паузу, непременно продумывал тему самого разговора и обязательно сочинял те несколько фраз, которым жадно внимает любая женщина. Например, «в тебе что-то есть – такое, чего нет у других», или «ты чувствуешь – понимаешь больше, чем тебе говорят». Важно было преподнести эти банальности с правильной интонацией. Приходилось их репетировать, произнося по десять-пятнадцать раз перед зеркалом. Он в такие минуты чувствовал себя идиотом. Зато оправдывалось – он замечал, как у Миты взволнованно розовеют щеки. Помогало еще и то, что за ним к тому времени укрепилась репутация «восходящей звезды»: молодого талантливого ученого, которому прочат блистательную карьеру. К тому же вечная занятость, ни на кого не обращает внимания, а тут – пожалуйста, готов примчаться по первому же ее слову. Тратить на нее часы, дни, недели. Откладывать все дела, только чтобы увидеться с ней. На Миту это, вероятно, действовало как шампанское: в жизни обнаружился хмель, все вокруг весело заискрилось. Было ясно, что голова у нее слегка поплыла. И когда примерно месяца через три (дольше продолжать эту мороку было нелепо) он, предупредив, что хотел бы поговорить на важную тему, пригласил ее в субботний вечер к себе и, поставив на стол букет пламенных роз, сделал официальное предложение, проще говоря, спросил, согласна ли она выйти за него замуж, Мита, видимо, уже была подготовлена: покраснела и медленно опустила веки. Ее тихого «да» он в тот момент на расслышал. Видел только, как разомкнулись губы, наверное, готовые к поцелую. В результате наклонился к ней и действительно поцеловал. Никакой радости он при этом не чувствовал, лишь спокойное удовлетворение от того, что три месяца напряженной работы не пропали впустую.

Не он один был такой умный. Несколько ранее Костя Бучагин женился на Леночке Плакиц из их бывшего класса. Выбор этот он объяснял следующим образом:

– Кто такая Леночка со своей «оптикой»? – Леночка в это время была на третьем курсе ЛИТМО. – Никто, и будет никем. Рядовой инженер. Она всегда будет смотреть на меня снизу вверх. Старик, очень важно иметь крепкий тыл…

Костя облизывался, как кот, наевшийся сливок. Впрочем, выбор его, вероятно, основывался не только на прагматических соображениях. Достаточно было посмотреть как они танцуют. Костя, блаженно жмурясь, склонял голову на мощную грудь, а Леночка, будучи выше сантиметров на пять, снисходительно, будто ребенка, гладила его по затылку.

– Опасная женщина, – подвела итог Мита. – Пробуждает какие-то древние, неконтролируемые инстинкты. Ей ничего делать не надо. Мужчины всегда сами будут к ней липнуть…

Свадьба происходила в кафе на Никольской улице. Были приглашены Замойкис, который к тому времени уже окончательно перешел в ректорат, Дергачев, являвшийся секретарем партийной организации, Филимон Доркин, три последние года руководящий ежегодными факультетскими конференциями. Присутствовал также Олежка Полдеев, державшийся впрочем с подобающей скромностью, и еще двое-трое людей, которых Арик знал очень поверхностно. Кажется, тоже какие-то деятели из ректората. Ну, родители со стороны жениха, родители со стороны невесты. Катька Загорина, которую, видимо, пригласила Леночка. Арику она подмигнула и, чуть подавшись вперед, поощрительно улыбнулась. Вспомнила, вероятно, давний предновогодний вечер. Ни Бизона, ни тем более Горицвета, разумеется, не было. Здесь наличествовала своя иерархия, не имеющая отношения к научным званиям и степеням, та невидимая структура, о которой Арик лишь недавно начал догадываться, свои точки отсчетов, свои тайные приоритеты, и в загадочном, скрытом от посторонних глаз значении их Бизон, профессор, доктор наук, заведующий кафедрой, автор трех монографий, стоял заведомо ниже с трудом защитившегося Дергачева, диссертацию которого Арику советовали даже не открывать. А уж Горицвета, как выразился однажды Костя Бучагин, «уже даже не комсомольца», здесь просто в упор не видели.

Арик, кстати, не понимал: а зачем пригласили его самого? Тем более как бы скомпрометированного после недавней истории. Вроде бы он тут совсем не на месте. И только когда, в разгаре веселья, неслышно, за плясками, которые устроили Леночкины родители, за звоном стекла, за сумасшедшими криками «го-орько-о-о!» к нему подсел Дергачев и, приближая малиновое от водки лицо, предложил выпить за молодежь, которая будет двигать нашу науку, он, кажется. начал догадываться, в чем тут дело. Он им дает то, чего у них нет. Содержание, результаты, вокруг которых можно организовывать административные танцы. Можно, разумеется, и без содержания, но тогда рано или поздно обнаружится пустота. Как если бы убрать из балета сольные партии. Все вроде бы то же, а смотреть уже не на что.

Мита, наверное, испытывала аналогичные чувства.

– Ты здесь – единственный живой человек, – улучив минутку, шепнула она. – Остальные – просто неодушевленные механизмы. У одних пружина заведена потуже, у других – послабее, но все равно они движутся, как поставили, только оттуда сюда: от дивана до шкафа, от шкафа к столу, пока не иссякнет завод. А в тебе есть нечто, есть – жизнь…

Выглядела она лучше всех. Даже лучше Катьки Загориной, которая у них в классе считалась первой красавицей. Чуть раскрасневшаяся от вина, чуть взлохмаченная, с нежными, как у младенца, невинными щеками. У нее обнаружился вдруг сияющий безрассудный взгляд, иногда – столь откровенный, что Арик от волнения обмирал. Он впервые видел ее такой. Словно Мита до сего момента дремала, а теперь пробудилась и вышла из заточения.