Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 2. Романы - Карел Чапек

К этому времени в городах уже давал себя знать недостаток продовольствия и даже голод. Снабженческий аппарат по вышеизложенным причинам развалился окончательно, хотя и в эту пору существовали министерства снабжения, торговли, социального обеспечения и железных дорог; по нашим понятиям, можно было бы своевременно остановить огромный поток продукции, уберечь ее от гибели и осмотрительно вывезти на места, разоренные божьей щедростью. Увы, этого не случилось. Министерские служащие, отмеченные особо мощным воздействием благодати, все служебные часы проводили в радостных молитвах. В министерстве заготовок наилучшим образом овладела ситуацией секретарша мадемуазель Шарова, которая особенно ревностно проповедовала девять заповедей; в министерстве торговли председатель профсоюзного комитета, некто Винклер, провозгласил аскетизм типа индийских йогов. Правда, эта лихорадка длилась лишь четырнадцать дней, после чего в людях развилось — явно по специальному внушению Абсолюта — чудесное осознание долга перед обществом. Ответственные учреждения лихорадочно трудились днем и ночью, дабы справиться с продовольственным кризисом, но, по-видимому, было уже поздно; ежедневное производство каждым из министерств от пятнадцати до пятидесяти трех тысяч актов, которые по решению межведомственной комиссии столь же регулярно отвозили на грузовых машинах и сбрасывали во Влтаву, было единственным результатом этой горячки.

Естественно, самым тяжелым оказалось положение с продовольствием, однако, по счастью, в нашей стране (поскольку я описываю события в своем отечестве) на страже общественных интересов стоял СЛАВНЫЙ ТРУЖЕНИК СЕЛА. Господа, вдумайтесь теперь в смысл того, что мы твердим испокон веков: наше крестьянство — ядро нации; об этом даже поется в одной старой песне. «Кто ж этот человек? Знаешь ли ты? Это чешский крестьянин, кормилец наш!» Кто же тот камень, о который разбилось лихорадочное расточительство Абсолюта? Кто же тот гранит, что твердо и невозмутимо пережил панику, охватившую мировой рынок? Кто же это не сложил молитвенно рук, не потерял головы и «остался верен своим интересам»? Кто этот человек? Знаешь ли ты? Это чешский крестьянин, кормилец наш!

Да, это был наш крестьянин (кстати, в иных странах наблюдалось аналогичное явление), именно он на свой манер спас мир от голодной смерти. Представьте себе, если бы им, так же как городскими жителями, овладела мания раздавать все неимущим и нуждающимся; если бы крестьянин за здорово живешь отказался от своего зерна, буренушек и телятушек, курочек, гусей и картошки — через две недели в городах начался бы голод, и деревня была бы выжата, истощена, сама осталась бы без запасов, под угрозой вымирания. Благодаря нашему доброму селянину этого не произошло. Теперь пусть это ex post[33] объясняют чудодейственным инстинктом нашей деревни, верной, чистой, глубоко укоренившейся в народе традицией или, наконец, тем, что на селе Абсолют был менее заразителен, так как в сельском хозяйстве с его раздробленностью Карбюратор не нашел такого массового применения, как в промышленности, — думайте что хотите, но факт остается фактом: в момент общего краха экономической системы и рынка крестьянин не раздавал, он не подарил никому ни крошки. Ни соломинки, ни овсяного зернышка. На развалинах древней промышленной и торговой системы наш сельский труженик безмятежно торговал тем, что имел. И торговал втридорога. Непостижимым чутьем он учуял катастрофическую роль изобилия и вовремя притормозил его. Притормозил, взвинтив цены, хотя амбары ломились от добра. И это свидетельствует о поразительно здоровом начале нашего селянина, который, не тратя слов попусту, безо всякой организации, ведомый лишь спасительным внутренним голосом, поднимал цены везде и всюду. Подняв цены, он уберег добро от разбазаривания. Среди безумного изобилия он отстоял островок нехватки и дороговизны. Чуял, должно быть, что тем самым спасает мир от верной гибели.

Ибо между тем как прочий, обесцененный, даром раздаваемый товар с естественной неизбежностью сгинул и не появлялся на рынке, продукты питания продавались по-прежнему. Разумеется, за ними вам приходилось прогуляться в деревню. Ваш пекарь, мясник, лавочник ничего не могли предложить вам, кроме братской любви и святого слова. Поэтому, перекинув через плечо котомку, вы побрели за сто двадцать километров в деревню; шли от хутора к хутору — ан глядь! — и подхватили: там кило картошки за золотые часики, а тут яичко за полевой бинокль, еще где-нибудь — килограммчик отрубей за фисгармонию или пишущую машинку. И — вот видите! — нашлось чем перекусить. А если бы крестьянин все это раздал — вы давно протянули бы ноги. Крестьянин приберег для вас и фунт масла — приберег оттого, что возмечтал получить за него персидский ковер или редчайшей красоты киевский национальный костюм[34].

Итак, кто остановил безумные эксперименты Абсолюта? Кто не утратил здравого смысла в переполохе, наделанном половодьем добродетели? Кто устоял во времена катастрофического потока изобилия, кто, не щадя животов наших и добра, уберег нас от погибели?

Кто ж этот человек? Знаешь ли ты?Это чешский крестьянин, кормилец наш!

Глава 16

В горах

Хижина в Медвежьей долине. Полдень. Инженер Рудольф Марек, съежившись, просматривает на террасе газеты, порой откладывая их, чтобы полюбоваться широкой панорамой Крконошских гор. В горах — величественная, кристальная тишина, и сломленный горем человек распрямляет плечи, чтобы вздохнуть полной грудью.

Но в этот момент внизу возникает чья-то фигурка и направляется к хижине.

«Какой чистый воздух! — приходит в голову Мареку, отдыхающему на веранде. — Здесь, слава богу, Абсолют еще скован, рассеян во всем, притаился в этих горах и лесах, в этой шелковистой, ласковой траве и голубом небе; здесь он не носится по свету, не пугает и не творит чудес, а лишь спрятан в материи. Бог глубоко и неслышно присутствует всюду, затаил дыхание да поглядывает искоса. — Инженер Марек воздел руки, принося безмолвную благодарность. — Боже мой, как упоителен здесь воздух!»

Человек, шедший снизу, останавливается перед верандой.

— Ну, наконец-то я разыскал тебя, Марек!

Марек поднял взгляд, — видимо, визит не обрадовал хозяина. Перед верандой стоял Г. X. Бонди.

— Наконец-то я тебя разыскал! — повторил пан Бонди.

— Поднимайся наверх, — буркнул явно недовольный Марек. — Какой черт тебя сюда приволок? Ну и вид у тебя, милейший!

Действительно, Г. X. Бонди осунулся и пожелтел; на висках серебрится седина, а под глазами собрались усталые морщины. Молча опустился он возле Марека и сжал руки между колен.

— Ну, что с тобой? — настойчиво потребовал ответа Марек, нарушив мучительное молчание.

Бонди махнул рукой:

— Выхожу в тираж, голубчик. То бишь… на меня… на меня это… тоже…

— Благодать? — воскликнул Марек и отскочил от Бонди, как от прокаженного.

Бонди кивнул. Не слеза ли раскаяния дрожит у него на ресницах?

Марек понимающе присвистнул:

— Значит, и ты… Бедняга!

— Нет, нет, — поспешил возразить Бонди и вытер глаза, — ты не думай, что я и теперь еще… Я это как-то перенес на ногах, Руда, как-то перетерпел, только, знаешь, когда это… на меня нашло… это была счастливейшая минута в моей жизни. Ты понятия не имеешь, Руда, каким страшным напряжением воли спасаешься от этого.

— Верю, — серьезно согласился Марек. — А скажи, пожалуйста, какие ты… какие симптомы ты отмечал у себя?

— Любовь к ближнему, — шепнул Бонди, — я спятил от этой любви, голубчик. Никогда не поверил бы, что можно ощущать что-либо подобное.

Они помолчали.

— Так, значит, ты… — первым возобновил прерванный разговор Марек.

— Я это преодолел. Знаешь, как лисица, которая, попав в капкан, перегрызает себе лапу. Но после этого я чертовски сдал. Я почти развалина, Руда. Словно после тифа. Поэтому и приехал сюда, чтобы опять собраться с силами… Здесь безопасно?

— Совершенно. Пока… О нем ни слуху ни духу. Его лишь чувствуешь… в природе и вообще во всем, но так бывало и прежде… в горах это испокон веков.

Бонди угрюмо молчал.

— Ну и что? — тоскливо проговорил он немного погодя. — Что ты на это скажешь? Ты вообще — ты в курсе того, что творится внизу?

— Слежу по газетам… в какой-то степени… и по сообщениям прессы можно воссоздать… картину происходящего. В газетах, конечно, вечно все переврут, но для того, кто умеет читать между строк… Послушай, Бонди, а там действительно все очень страшно?

Г. X. Бонди затряс головой.

— Хуже, чем ты предполагаешь. Словом, положение отчаянное. Знаешь, — убитый горем Бонди перешел на шепот, — он уже повсюду. По-моему, он действует по вполне определенному плану.