Сабля, птица и девица (СИ) - Зубков Алексей Вячеславович

Вольф отлично знал дорогу. И дорогу как путь, то есть, верно выбирал направления, не спрашивая у прохожих-проезжих. И дорогу, как местность, то есть, знал, сколько надо проехать за светлое время, где пора остановиться на ночлег, а где надо пришпорить коней, чтобы закат застал под крышей, а не в чистом поле.

С каждым днем вокруг становилось теплее. Путь лежал из холодных стран в теплые, еще и весной.

Менялось и оружие на поясах. На Руси воины предпочитали сабли. Также и татары испокон веков. Последнее время на сабли переходили мадьяры, непрерывно воевавшие с османами. Граница между мечом и саблей проходила на юге через Венгрию, а на севере примерно по Литве. Польское рыцарство прямыми мечами подчеркивало свое родство с остальным католическо-рыцарским миром. Литвины же воевали то с московитами, то с татарами и сами по необходимости перенимали тактику легкой конницы. Однако же, переходя с мечей на сабли, из дальнобойного оружия предпочитали аркебузы, а не луки.

Рыцари, начиная с незаметной границы между Литвой и Польшей и до самого Кракова, поголовно носили длинные узкие мечи с усложняющимися год от года перекрестьями. Простолюдины же за новинками клинкового производства не гнались. Как и сто лет назад, они, если и носили длинный клинок, то однолезвийный корд, прямой или с небольшим изгибом. Вполне возможно, многие клинки пережили двух-трех владельцев, умерших своей смертью. От ношения в ножнах железо не портится так, как если бы его использовали по назначению, то есть, для битвы.

На поясе Вольфа висел самый обычный для южной Польши корд. Хотя и обычный, но корд производил впечатление, настоящего оружия, а не на всякий случай. Добротная сталь без непроваров и трещин. Накладки рукояти не рассохлись и не болтаются. Перекрестье тоже не брякает. Лезвие заточено по всей длине. На лезвии и на загнутом для защиты пальцев продолжении перекрестья — зарубки. Да, этим клинком били и защищались. А потом брали напильник или точильный камень и стачивали заусенцы.

Кто такой Вольф, у Ласки сомнений не возникало. Вор, мошенник, разбойник с большой дороги. Определенно, он не был ни крестьянином, ни ремесленником, ни рыцарем, ни священником, ни чиновником. Но «аптекарский приказчик» — очень правдоподобная легенда. Сравнивая Вольфа с другими путешественниками, Ласка пришел к выводу, что по одежде и по манерам он наиболее близок к мелким купцам, помощникам купцов, курьерам и другим простолюдинам, которые имеют дело с торговлей, но при этом носят оружие.

Лошади Вольфа опасались. Не шарахались от него, но поглядывали осторожно и переступали ногами в сторону. Правда, ни одна опрошенная Лаской лошадь не смогла точно сказать, чем ей этот человек не нравится. Лошади в принципе не точны в формулировках сложных чувств, а выразить словами предчувствия и мысленные ощущения для них почти непосильная задача. «Не такой» — самое понятное определение.

В Сандомире путники задержались на лишний день. Посмотреть большой торговый город и на всякий случай поискать лекарей и алхимиков. Мало ли что там думает о медицине шановный пан из литовской глуши. Откуда Люциусу Чорторыльскому знать вершины достижений научной мысли, если у него и лекаря ученого при дворе нет.

Большая часть из тех, кто потенциально мог что-то знать, говорили, что снадобий для восстановления зрения после удара по голове наука пока что не придумала. Меньшинство предлагало разные шарлатанские средства. Бывали такие хитрецы, что Ласка им даже и верил. До тех пор, пока вопросы не начинал задавать Вольф.

— Ты разбираешься в медицине? — спросил Ласка после очередного выведенного на чистую воду хитреца.

Может, и не врет немец, что он аптекарский приказчик.

— Я в людях разбираюсь, — усмехнулся Вольф.

— Разве можно легко определить, говорит человек правду или брешет?

— Можно. Это наука нехитрая, тут колдовства нет. Я даже скажу, что с некоторыми людьми просто начав говорить, уже поймешь, хочет ли он тебя обмануть. Тогда слова можно и не слушать. Сложнее, если он не обманывает тебя, а говорит такую ложь, в которую сам верит.

— И как это понять?

— Задавая вопросы.

— Вопросы я и сам задаю.

— Следи, знает человек ответ или на ходу выдумывает. Если он в своем деле хорошо разбирается, то тебе лекцию прочитает, что да как. А если вдруг начнет глаза отводить, значит, попался.

— А если где тайна?

— Где тайна, там четко говорят, что тайна, а не ерунду выдумывают. Но пока что все, кто скрывал подробности под видом тайн, врали, чтобы мы их в деталях на слове не поймали.

В Кракове остановились у одного из многочисленных знакомых Вольфа. Постоялый двор выглядел довольно чистым, но прохожие обходили его по другой стороне улицы, а прочие постояльцы выглядели не то, как вчера с виселицы сняты, не то, как завтра там повиснут.

Кто-то попытался пошутить. Ласка даже не понял, на каком языке, наверное, на специальном воровском. Но понял, что Вольфу задали вопрос про него. Вольф ответил кулаком под дых. Ласка потянулся к сабле, ожидая лютую драку в не таком уж и большом столовом зале, но остальные висельники одобрительно рассмеялись. Вольфа здесь, похоже, знали и уважали. Или вообще, таких, как Вольф.

— Краков — лучший город в мире, с какой стороны ни посмотри, — сказал Вольф, — Я сам не местный, но здесь бываю каждый год, а в хорошие годы и не по разу.

На следующий день с утра отправились на рынок. В редком городе главная достопримечательность рынок, но в Кракове древний князь-принцепс Болеслав очень мудро поступил, отведя под рынок огромную площадь в середине сожженного татарами города. С тех пор Краков стал важнейшим коммерческим центром в Польше и окрестностях до самой Вены.

На рынке Глувны торговля шла как в капитальных строениях, там и просто со столов, а между столами бегали еще и коробейники с пирожками и напитками. По большим праздникам вместо выносной торговли на площади принимались парады. Здесь же, а вовсе не в королевском замке, пятнадцать лет назад принес присягу королю Сигизмунду герцог Альбрехт, последний магистр Тевтонского ордена.

Кроме нескольких сотен непостоянных лавок, на рыночной площади в западном углу стояла ратуша в виде башни, при ратуше весовая и городской амбар. Прямо посередине расположились роскошные каменные Суконные ряды, по-польски, Сукеннице. Недавно они полностью сгорели, и их восстанавливал настоящий итальянский архитектор, Джованни иль Моска из Падуи. При королеве Боне итальянцы охотно приезжали в Краков.

Редкая площадь во всей Европе могла похвастаться, что на ней разместились целых три костела. Самый старый из них, до середины ушедший в землю каменный костел святого Войцеха, стоял в южном углу еще в те времена, когда церкви строили из дерева, а рынка и в помине не было. В восточном углу расположился прекраснейший Мариацкий костел с двумя башнями, кроме всего прочего, славный Большим алтарем работы Вита Ствоша. Рядом с ним — скромный костел святой Барбары, который возвели строители Мариацкого костела из остатков стройматериалов.

В какой-нибудь другой стране из остатков стройматериалов поставили бы дворец начальнику строительства, но не в Польше. Краковские строители и горняки возвели церковь в честь святой Барбары, которая покровительствует и тем и другим.

Вольф провел Ласку по Малому Рынку, где торговали краковскими колбасами.

— Не могу пройти мимо и не съесть колбаску, — сказал он.

— Ага. Я теперь тоже не смогу, — ответил Ласка.

Прошли между Мариацким костелом и костелом святой Барбары и вышли на площадь. Если бы Ласка посмотрел с высоты, хотя бы с крыши, он бы удивился, какой огромный рынок. Но с самой площади, да в толпе, да с лавками перспективу оценить нельзя. На больших рынках и ярмарках Ласка бывал в Москве и, попав в шумную толпу, нисколько не растерялся. Даже предложил зайти в костел.

— Ты православный, а я лютеранин, что нам там делать? — спросил Вольф.

— Будет что дома рассказать, кто такие католики и как они Господу Богу молятся, — ответил Ласка.