Бэббит; Эроусмит - Синклер Льюис

В короткой каблограмме это слово, казалось, написано было огненными буквами.

За два дня до каблограммы одного блекуотерского грузчика скосила неизвестная болезнь, очень неприятная, с бредом, с бубонами. Инчкеп Джонс сказал, что это не может быть чумой, так как на Сент-Губерте чумы никогда не бывало. Его коллега Стокс возразил, что это никак не может быть чумою, но тем не менее это самая несомненная чума.

Доктор Стокс был жилистый, невеселый человек, врач сентсвитинского прихода. Он не сидел в приписанном к нему сельском районе Сент-Свитин, но рыскал по всему острову, докучая Инчкепу Джонсу. Он окончил медицинский факультет в Эдинбурге; нес службу в Южной Африке, переболел тропической малярией и холерой и многими другими почтенными болезнями; а на Сент-Губерт он прибыл только затем, чтобы снова набрать красных кровяных шариков и не давать покоя несчастному Инчкепу Джонсу. Крайне непорядочный человек! Он обыгрывал Инчкепа Джонса в теннис благодаря гнусной, неспортсменской подаче — такой подачи можно было ждать разве что от американца.

И этот Стокс, этот невежа, это воплощение скуки, вообразил себя бактериологом! Ну не наглость ли это, когда какой-то докторишка шныряет по докам, ловит крыс, делает посевы из желудка крысиных блох, а потом пристает к вам — рыжий, с красным лицом, худой, неприятный — и доказывает, что крысы заражены чумой.

— Дорогой мой, у крыс всегда присутствуют в некотором количестве чумные бациллы, — сказал ему Инчкеп Джонс мягко, но высокомерно.

Когда умер грузчик, Стокс стал гневно требовать, чтобы официально было признано, что на Сент-Губерте появилась чума.

— Если даже это было чумой, что отнюдь не установлено, — сказал Инчкеп Джонс, — нет основания поднимать шум и сеять панику. То был единичный случай. Новых не будет.

Новые не замедлили обнаружиться. За неделю еще трое портовых рабочих и один рыбак на Карибском мысу умерли от болезни, в которой даже Инчкеп Джонс должен был признать слишком близкое сходство с описанием чумы у Мэнсона в «Тропических заболеваниях»: «в продромальной стадии — характерная депрессия, отказ от пищи, ломота в конечностях», потом жар, головокружение, блуждающий взгляд, запавшие, налитые кровью глаза, бубоны в паху. Мало эстетичная болезнь. Инчкеп Джонс утратил свою разговорчивость, потерял интерес к пикникам; он стал почти так же угрюм, как Стокс. Но на людях он все еще высказывал надежду, все еще отрицал, и Сент-Губерт не знал… не знал.

«Эроусмит»

Для тех, кто любит выпить и помечтать, самое приятное место в довольно скучном и душном городе Блекуотере — бар-ресторан под вывеской «Ледяной Дом».

Он помещается во втором этаже, прямо над Пароходным Агентством Келлета и лавкой, где некий китаец, окончивший якобы Оксфордский университет, продает черепашьи панцири с резьбой и кокосовые орехи, до жути похожие на добычу охотников за головами. За исключением балкона, на котором посетители завтракают, поглядывая на копошащихся внизу нищих индусов в набедренных повязках и на жемчужно-бледных, точно неземных, английских детей, играющих в индейцев, «Ледяной Дом» весь погружен в дремотный сумрак, в котором вы лишь смутно различаете мавританские решетки, легкую позолоту на белых стенах, массивную длиннющую красного дерева стоику, автоматы и другие, кроме вашего, мраморные столики.

Здесь в часы коктейля собираются все бескровные, в пробковых шлемах белые властители Сент-Губерта из тех, кто по своему общественному положению не могут получить доступ в Девонширский клуб: клерки пароходных агентств, купцы, не имеющие родословной, секретари Инчкепов Джонсов, итальянцы и португальцы, занимающиеся ввозом контрабанды в Венесуэлу.

Умиротворенные ромовым свизлом (терпкой и крепкой смесью, которая только тогда и получает свое убийственное совершенство, когда ее приготовляют негры-подавальщики из «Ледяного Дома»), изгнанники успокаиваются, заказывают второй стакан свизла и снова проникаются уверенностью (которой у них не было целые сутки, с последнего стакана), что через год они уедут домой. Да, они встряхнутся, ежедневно в прохладный час на расчете будут делать гимнастику, бросят пить, наберутся сил, достигнут успеха и уедут домой… Разморенные ленью мечтатели! Слезы выступают у них на глазах, когда в сумраке «Ледяного Дома» они думают о Пикадилли или о высотах Квебека, об Индиане или Каталонии, о ланкаширских башмаках на деревяшках… Из них никто никогда не уезжает домой. Но неизменно наступает этот час утехи за стаканом свизла в «Ледяном Доме», пока не умрет человек, — и другие, такие же, как он, пропащие провожают на кладбище гроб и шепчут друг другу, что они-то непременно уедут домой.

В «Ледяном Доме» самодержавно, никем не оспариваемый, властвовал Джордж Уильям Вертиген, владелец «Голубого Базара». Толстый, краснощекий, он принадлежал к той разновидности англичан, которая часто встречается в Мидленде{151}; из них каждый либо ярый нонконформист, либо ярый алкоголик, а Джордж Уильям не был нонконформистом. Изо дня в день, с пяти до семи, он стоял, облокотившись на стойку, никогда не пьяный, но всегда не совсем трезвый, вечно полный благодушия и мелодий; на острове его одного не тянуло домой, потому что он не помнил другого дома, кроме «Ледяного».

Когда поползло шушуканье о человеке, умершем будто бы от чумы, Джордж Уильям объявил своему двору: окажись это правдой, Келлет Красная Нога получил бы хороший урок; но всякому известно, что в климате Вест-Индии чума невозможна.

И двор, поддавшийся было панике, успокоился.

На третий вечер в «Ледяной Дом» прокрался слух, что Джордж Уильям Вертиген умер.

Никто не смел об этом говорить ни в Девонширском клубе, ни в «Ледяном Доме», ни в парке, где под рокот прибоя шелестят на ветру деревья и где собираются после работы негры, но все, не слушая, слушали о смерти одного… другого… третьего. Никто не смел пожать руку даже старейшему другу; каждый бежал от каждого, но крысы, сохраняя верность, оставались; и по острову шагал Страх, черный убийца, более грозный, чем его сестра Чума.

Однако карантина не было, не было официального признания чумы. Инчкеп Джонс выпускал робкие воззвания, советуя избегать слишком больших сборищ, и написал в Лондон запрос о профилактических прививках Хавкина, но перед сэром Робертом Фэрлембом он отнекивался:

— Право, были только единичные смертные случаи, и, я думаю, все уже прошло. Стокс предлагает сжечь деревню Кариб только на том основании, что там умерло несколько человек, — ведь это ж варварство! И мне передали, что, если мы установим карантин, купцы примут самые решительные меры против властей. Карантин — это гибель для экспорта и для предприятий, обслуживающих туристов.

Но Стокс из Сент-Свитина написал тайком доктору Максу Готлибу, директору Мак-Герковского института, что вспыхнувшая чума вот-вот охватит всю Вест-Индию, — не может ли доктор Готлиб что-нибудь предпринять?

Глава XXXII

В сумрачном сердце Готлиба гнездилось дьявольское бесчувствие к страданиям человечества, презрение к божественной жалости, а может быть, просто таилась в нем злоба на врачей, которые ценили в его науке только средство для рекламы своего врачебного дела; или то была смутная и страстная и ни перед чем не останавливающаяся потребность гения в уединенье. Одно несомненно: отдав свою жизнь изучению методов иммунизации человечества против болезней, он мало интересовался внедрением этих методов в практику. Он был похож на художника из сказки, который так презирал вкусы общества, что перед смертью уничтожил все свои творения, чтоб их не осквернила чернь, взирая на них пошлыми насмешливыми глазами.

Не только из письма Стокса узнал он о том, что чума шагает по Сент-Губерту, что завтра она может перекинуться на Барбадос, на Виргинские острова… на Нью-Йорк. Росс Мак-Герк был императором новой эры, которого обслуживают лучше, чем любого затворника-сатрапа былых времен. Капитаны его кораблей заглядывали в сотни портов; его железные дороги проникали в джунгли; его корреспонденты сообщали ему тайком, как идет выборная кампания в Колумбии, как уродился сахарный тростник на Кубе, что сказал на веранде своего бунгало сэр Роберт Фэрлемб доктору Р.-Э. Инчкепу Джонсу. Росс Мак-Герк, а за ним Макс Готлиб знали лучше, чем завсегдатаи «Ледяного Дома», сколько было на Сент-Губерте случаев чумы.

Однако Готлиб не пошевелился, погруженный в размышления о неведомой химической структуре антител, прерываемые заботами о том, достаточно ли карандашей у Перл Робинс и удобно ли поручить доктору Холаберду принять сегодня днем латвийскую научную делегацию, чтобы доктор Шолтейс мог присутствовать на англиканской конференции о недопущении к причастию.