Родная старина - В. Сиповский

Между тем Сигизмунду удалось наконец добиться от сейма разрешения снарядить новые военные силы для борьбы с Россией, чтобы добыть во что бы то ни стало престол для королевича Владислава. Во главе войска должен был стать двадцатидвухлетний королевич; но главное начальство за его молодостью вручено было гетману Ходасевичу. Польское войско было очень невелико, не более одиннадцати тысяч, да и от этого числа пришлось отделить часть на южную границу Польши: там ждали нападения турок. Хотя и ничтожная, но все-таки хорошо устроенная военная сила давала полякам надежду на успех; они рассчитывали на шайки «лисовчиков» и особенно на казаков, думали, что и среди русских служилых людей найдутся сторонники Владислава. Почуяв войну и добычу, казаки встрепенулись. Донцы прислали своих старшин объявить Владиславу, что они хотят ему служить… Владислав издал грамоту ко всем жителям московской земли, напоминал о том, как несколько лет тому назад русские целовали крест ему.

«В то время, – говорилось в грамоте, – мы не могли сами приехать в Москву, потому что были в несовершенных летах, а теперь мы, великий государь, пришли в совершенный возраст к скипетродержанию и хотим, с помощью Божией, свое государство Московское, от Бога данное нам и от всех вас крестным целованием утвержденное, отыскать и уже в совершенном таком возрасте можем быть самодержцем всея Руси и неспокойное государство, по милости Божией, покойным учинить».

Казалось, истерзанной Русской земле снова грозит смутная пора: подымались казаки; смелее стали наезды «лисовчиков» и других воровских шаек; снова взывали к русским людям, надеясь найти среди них изменников избранному царю, как находили их при Василии Шуйском. Но времена были уже не те! Русские люди горьким опытом «наказались», что значит верить врагам, познакомились в Смутную пору и с польской, и с казацкой правдой. Грамота Владислава мало действовала на московских людей.

Поляки осадили Дорогобуж. Русский воевода, узнав, что сам королевич при войске, сдал свой город ему «как царю московскому». Вслед за этой изменой вяземские воеводы смалодушествовали, покинули свой город и поспешно отступили. Владислав торжественно вступил в беззащитную Вязьму, но на этом и кончились успехи поляков. Попытались они взять крепость Белую, но та не сдавалась; задумал Владислав внезапно овладеть Можайском, но, узнав, что город сильно укреплен и тамошние воеводы готовы к упорному бою, что из Москвы идет на помощь городу отряд войска, – оставил свое намерение до более удобной поры. Была уже зима, и вести осаду при морозе и ненастьях было бы очень тяжело; пришлось переждать зимнюю пору. В это время только летучие отряды «лисовчиков» да казаков делали свои наезды и грабили всюду, где не встречали отпора.

Так прошел 1617 г. без решительных действий, а тянуть долго войну Владислав не мог: сейм требовал скорого окончания ее; денег не было; поднялся ропот в войске; солдатам не платили жалованья; в съестных припасах чувствовался недостаток… Владислав начал было переговоры о мире, но безуспешно: русские требовали прежде всего, чтобы поляки вышли из пределов Московского государства.

Пришлось полякам начать решительные действия. На военном совете постановлено было идти прямо к Москве – рассчитывали, что это смелое движение заставит жителей ее передаться королевичу, как это было при Шуйском. Лежавший на пути в Москву Можайск поляки взять не могли, у них не было осадных орудий; попытались взять неподалеку от него Борисово городище: два раза они кидались на приступ – и оба раза были отбиты. Заняли его уже позже, когда сами русские очистили городище. Здесь в польском войске началась снова смута: уже несколько дней приходилось солдатам голодать, а из Варшавы вместо жалованья пришло только обещание скоро уплатить его. Солдаты стали толпами уходить из стана; силы у Владислава остались ничтожные. Край, где приходилось действовать войску, был так разорен, что трудно было чем-либо поживиться. Владислав не знал, что и делать, – уже думал отступать, как вдруг пришла радостная для него весть, что малороссийский гетман Петр Сагайдачный ведет ему на помощь 20 тысяч казаков. (Сигизмунд щедрыми подарками и обещаниями склонил гетмана и казаков помочь королевичу.) Положение Москвы теперь становилось опасным. На пути к ней Владислав снова пытался возмутить русских против Михаила и разными обещаниями склонить на свою сторону, – обещал, что русские земли никогда не будут раздаваться полякам, никаких насилий и неправд не будет, свято и нерушимо будут храниться русские нравы и обычаи.

«Видите ли, – писал в своих грамотах Владислав, – какое разорение и стеснение творится Московскому государству не от нас, а от Михайловых советников, от их упрямства и жадности, о чем мы сердечно жалеем; от нас, государя вашего, ничего вам не будет, кроме милости, жалованья и призрения».

Но русские люди теперь уже не поддавались на эти обещания, красными словами обойти их не удалось полякам, дела которых были на глазах у всех.

Михаил Феодорович в свою очередь обратился к народу, избравшему его на царство. 9 сентября 1618 г. созван был собор, на котором царь, указав на опасность, грозящую Москве, заявил, что он, «прося у Бога милости, за православную веру против недруга своего Владислава будет стоять, на Москве в осаде сидеть и с королевичем, с польскими и литовскими людьми биться, сколько милосердый Бог помочи подаст». Затем царь просил бояр и всяких чинов людей «постоять за православную веру, за него, государя, и за себя и не поддаваться ни на какую королевичеву прелесть». Всяких чинов люди отвечали, что они все «единодушно дали обет

Богу за православную веру и за него, государя, стоять, с ним в осаде сидеть и с врагом биться до смерти, не щадя голов своих».

20 сентября Владислав стал в Тушине; Сагайдачный появился у Донского монастыря. Москва была в большом страхе. В то время москвичей сильно пугала комета, сиявшая по ночам над самым городом: суеверный люд видел в ней дурной знак. Сам царь и окружающие его думали, что быть Москве в руках поляков; впрочем, по словам летописца, нашлись «мудрые» люди, которые успокаивали боявшихся, утверждали, что беда грозит тем странам, куда направлен хвост кометы, т. е. Западу, а над Москвою была ее голова…

Под Москвою тем временем шли переговоры: Владислав требовал подданства, величая себя царем московским. Бояре в грамотах королевича вымарывали этот титул дегтем и старались всеми силами затянуть подольше переговоры: близка была уже студеная зима – ее-то, свою верную союзницу против непрошеных гостей, и поджидали русские бояре, всячески затягивая дело. Поляки поняли это, как видно, и решились взять Москву приступом. Самое горячее дело загорелось у Арбатских ворот; но поляки, несмотря на все их усилия, были отбиты отсюда. Не удался и приступ к Тверским воротам. Изменников в Москве не было; все показали, что «готовы были биться с врагами до смерти, не щадя голов своих». Надежда легко овладеть Москвой изменила искателю чужого престола. Отступив от Москвы, королевич пошел было к Троицкой лавре и потребовал сдачи ее; ему отвечали выстрелами из пушек… войска его волновались; своевольные паны, представители сейма, требовали мира: наступала зима – Владиславу нечего было и думать о новых усилиях овладеть Москвой.

С 23 ноября начались переговоры близ Троицкого монастыря, в селе Деулине. После долгих взаимных укоров в разных неправдах, споров, как писать в грамоте о царе

Михаиле, и угроз новой войны и кровопролития было заключено наконец перемирие на 14 лет и 6 месяцев (1 декабря 1618 г.). Россия уступила Польше области Смоленскую, Черниговскую и Северскую. Эти земли, а также и Ливония не должны были упоминаться с этой поры в царском титуле. Постановлено также было произвести обмен пленников.

Для обмена съехались на реке Поляновке, в 17 верстах от города Вязьмы. Тут опять начались споры между польскими и русскими сановниками; поляки даже грозили, что они уедут обратно и увезут Филарета. Недоверие с той и другой стороны было большое: возник вопрос о том, как менять – отдать ли всех пленных поляков за всех пленных русских сразу или поменять сначала Струся на Филарета, а потом уже менять остальных. Русские бояре послали спросить его, как он укажет поступить. Филарет, утомленный дальним путем, сгоравший желанием поскорее быть на родине, даже заплакал с досады, выслушав гонца.

– Дал бы мне только Бог, – сказал он, – видеть сына моего, великого государя царя, и всех православных христиан в Московском государстве!

Наконец кое-как дело было улажено. Филарет щедро одарил соболями некоторых из поляков, заботившихся о нем. На реке Поляновке были сделаны два моста: по одному русские пленные должны были переходить на русскую сторону, по другому одновременно поляки – на свою. 1 июня произошел обмен. Митрополит Филарет приехал к речке в возке; за ним следовали пешие боярин Шейн, Томила Луговской и прочие пленники. Переехавши мост, митрополит вышел из возка, и боярин Шереметев сказал ему привет от царя: