Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

На рассвете остановились в небольшом лесу, чтобы дать отдохнуть животным. Развьючили буйволов и лошадей и пустили их пастись. После краткого отдыха вновь нагрузили поклажей лошадей и буйволов и поехали дальше.

Когда миновали Учтепе, я забыл об усталости: мы вступили в места, знакомые и родные мне с детских лет.

Агил-киши остановился на склоне невысокой горы Арпа и дал команду снимать поклажу с лошадей и буйволов.

— Мы разобьем кочевье здесь, — сказал он.

Мои глаза были полны слез. Родина моих предков — родное Вюгарлы лежало передо мной. Вот пастбище, где я вместе с Гюллюгыз и дядюшкой Магеррамом пас скот… Вот скала, похожая на голову хищной птицы с загнутым клювом, возле которой Гюллюгыз стеблем осоки разрезала кожу на своем и моем запястье и, смочив нашей кровью платок, спрятала его в расщелине скалы в знак того, что мы будем верны друг другу.

Прошло десять долгих лет. Я вернулся сюда, а Гюллюгыз навсегда осталась в песках Магавызского ущелья и слушает вечную неумолкающую песню родника, который течет возле ее ног… И отца, и матери давно нет. Они похоронены в Горадизе и уже больше никогда не увидят картину, открытую моим взорам.

Веревки были развязаны, тюки сгружены, Агил-киши погнал скот к Дерекенду на водопой, а я все стоял на склоне горы, и перед моими глазами проносились картины детства, чередой шли люди, давно покинувшие меня и с которыми я в вечной разлуке.

Ко мне подошла Кеклик. Ее шагов я не слышал, но почувствовал родной и знакомый аромат ее волос. Она молча встала рядом, и я был благодарен ей за это молчание и понимание.

Я очнулся только тогда, когда Агил-киши пригнал с водопоя скотину. Мы услышали, как кто-то кричит ему вслед. Вначале я подумал, что кто-то из кочевников, что пришел на эйлаг раньше нас, возможно недоволен близким соседством с нами, но потом я обратил внимание на то, что он кричит, глядя на меня. Я взглянул на него внимательно, а он, внезапно замолчав, кинулся ко мне со всех ног. Уже когда он обнимал и целовал меня; я узнал Рзу, того самого, который женился на сестре Гюллюгыз — Фирюзе. Былые обиды и неприятности отошли в сторону, и я уже не вспоминал о своих переживаниях (что, мол, он сватал когда-то мою Гюллюгыз).

Рза сообщил, что у них с Фирюзой уже четверо детей, что моя двоюродная сестра Сона живет опять в Вюгарлы. А дядюшка Магеррам постарел, но все еще пасет скот. И что у противной старухи Гызханум умер муж, тот самый, что работал вместе с моим отцом в Баку. Телли, ее дочь, которую она когда-то прочила мне в жены, замужем, но, к несчастью, бездетна.

Агил-киши и тетушка Ипек встретили Рзу как дорогого гостя.

— Ты все еще сердишься на Фирюзу? — спросил он меня виновато.

— Прошлое забыто и не вернется… Передай привет Соне и скажи, что через неделю я заеду к ней.

* * *

И снова в путь. Мы навьючили на лошадей и буйволов наш груз и двинулись дальше.

Агил-киши решил пройти еще три селения, чтобы удобной дорогой через старинный мост выйти к кочевью Салварты.

Мы миновали уже половину пути, но главные испытания были еще впереди. Особенно трудны были подъемы и остановки на отдых. Мы больше уставали от развьючивания и навьючивания поклажи, чем от самой дороги.

Перед последним переходом Агил-киши в сердцах вымолвил:

— Да ослепнет тот, кто придумал для людей кочевую жизнь!

— А мне казалось, — пошутил я, — что вы испытываете от дороги только одно удовольствие!

Он подхватил маю шутку:

— Особенно приятно, когда один из ослов опрокидывает груз, а ты снимаешь чарыхи, подворачиваешь шаровары и лезешь ногами в грязь, чтобы помочь бедному животному.

— А как хорошо спать на сырой земле, чтобы с рассветом снова двинуться в путь! — продолжил я в тон ему.

Но тут дядюшка Агил решил вступиться за привычную ему кочевую жизнь:

— Но зато как приятно съесть свежий каймак с медом! Или отведать только что сбитого масла! Привезти домой вкусного жирного сыру! — На сей раз он говорил серьезно.

Последний подъем был особенно труден. Узкая тропа круто поднималась вверх, не давая возможности сделать шаг в сторону. Почти отвесный скат обрывался глубоким ущельем, на дне которого бурлил ручей. Вершина противоположной горы нависала над тропой, застилая свет, и только далеко вверху пробивались лучи солнца.

Мы обогнули очередной выступ скалы и вдруг оказались на широкой зеленой поляне, такой огромной, что здесь, не мешая друг другу, паслись бесчисленные отары овец, лежали буйволы, пережевывая свою жвачку, издали похожие на огромные серые каменные глыбы. Вблизи и вдали светлели кибитки кочевников, а возле каждой подымался к небу дым костра.

Это и есть эйлаг Салварты.

Картина, открывшаяся нам, была так прекрасна, что молчун Агил-киши не выдержал:

— Так чего же больше в жизни кочевника? — спросил он меня. — Напастей или счастья?

— Конечно, счастья! — ответил я не задумываясь.

— Да, но без напастей не оценишь и счастья. Не преподашь детям уроков жизни, и ничего не заработаешь!

Мы не останавливаясь гнали свой скот дальше, пока не достигли места под названием «Отчий край», где Агил-киши еще раньше хотел разбить наше кочевье.

Последний раз мы сгружали вьюки и поклажу. Агил-киши вбивал в землю колья, прилаживал шесты. А потом с моей помощью натянул на них козьи шкуры и войлок. Кибитка была готова. Женщины навели в ней порядок — разложили по местам мешки с мукой, с солью, развесили пустые моталы для будущего сыра, расставили посуду, сложили постель, расстелили палас.

Вначале, когда мы только сгрузили вещи, казалось, что трудно достичь видимого порядка во временном жилище. Но вот мы осмотрелись, аккуратно установили кибитку, разожгли возле нее костер, чтобы вскипятить чай, и сразу стало ясно, что люди здесь обосновались надолго. В кибитке было тепло и сухо.

Агил-киши задымил трубкой, мы с Кеклик, взяв полотенце и мыло, спустились к роднику. На обратном пути собирали съедобные травы, которых здесь было великое множество.

— Ах, какой аромат! — вздохнула Кеклик. Полными счастья глазами смотрела она на меня. Мы наполнили водой, которую принесли из родника, самовар, а теща всыпала в него горящие угли из костра.

Под вечер на эйлаге похолодало. Мы надели на себя все, что было теплого. Но и это не помогало. Боковые стороны кибитки были из толстых шкур, и накрыты мы были стегаными одеялами, набитыми шерстью, но