Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945] - Леонид Леонов

Артиллеристы выкатили пушки на прямую наводку. Танки стали маневрировать. Автоматчики остановились, залегли. Стало ясно: подтягиваются перед броском. От начштаба батальона последовала команда: «Гранаты — к бою!» На правом фланге уже слышны их разрывы и крики «ура!». Шестая рота пошла в рукопашную.

Появился Афонин. Он был без своей красивой черной кубанки, весь грязный, закопченый, телогрейка на спине распорота, из нее торчали клочья ваты.

— Собирай всех, кто рядом, и — вперед! — крикнул парторг. — Твой ротный ранен. За него — Грушницын, но и тот окружен. Надо выручать. Собирай всех…

Сказал и привалился к стенке окопа, начал медленно сползать вниз.

— Ты ранен? — Я схватил его за плечи. Но он не отвечал, потерял сознание. — Ветров, — крикнул я, — помоги.

Грушницына выручили, он быстро перераспределил остатки роты, усилил ручными пулеметами фланги, создал резерв из одного отделения с пулеметом и двумя ПТР.

Атака противника была отбита, бой утих.

— Что с Афониным? — послышались вопросы.

— Ранен, — ответил Ветров. — Перевязали, отвели в дом лесника. Там сборный пункт медсанбата.

За передним краем чадило более десятка танков и бронетранспортеров. Неожиданно стрельба вспыхнула в тылу батальона, где находился дом лесника. Ветрова как будто кто встряхнул. Он выскочил из окопа и, показывая рукой в сторону дома, крикнул:

— Славяне, там — раненые! И Афонин там…

Грушницын приказал мне взять из ротного резерва бойцов и поспешить на выручку.

У дома лесника фашисты встретили нас огнем. Пока мы их выбивали, там, внутри, раздавались выстрелы. Потом все стихло, и от этого заныло сердце: неужели поздно?

Остатки прорвавшейся группы немцев отошли. Мы увидели дымившиеся бронетранспортеры, десятка полтора фашистских трупов.

В доме нашли троих. Они лежали так, как их застала смерть. Афонина среди них не оказалось. Мы обнаружили его во дворе. Он лежал, широко раскинув руки. Даже смерть не могла погасить на лице его добрую улыбку. Бойцы внесли младшего лейтенанта в дом, опустили рядом с другими погибшими.

— Не успели!..

Что же случилось? А вот что. На рассвете к дому лесника прорвались эсэсовцы. Афонин, сам еле держась на ногах, успел отправить большую группу раненых с санинструктором в тыл. Оставшись с тремя, тоже ранеными, он решил задержать фашистов. Бились до последнего патрона. В документах Ивана Федоровича была найдена записка: «Сдаваться в плен не намерен, умираю за Родину».

Похоронили мы своего парторга, когда батальон вышел из окружения и соединился с полком. Был короткий траурный митинг. Замполит батальона капитан Хамитов произнес речь:

— Прощай, боевой друг. Мы отомстим за гибель. — И бросил комок земли в отрытую могилу.

Прогремели залпы последних воинских почестей.

Неподалеку я увидел Камешкова. Он подошел к могильному холмику, достал из нагрудного кармана холщовый мешочек и высыпал бережно хранимую щепотку родной вятской земли возле красного фанерного обелиска. По его обветренному лицу текли слезы, и все мы делали вид, что не замечаем их… Ни тогда, ни теперь не вижу в тех солдатских слезах ни малейшего признака слабости. И в памяти моей они казались совместимы с образом сильного и доброго человека — Ивана Федоровича Афонина, незабвенного нашего боевого товарища.

Георгий Суворов. «Еще утрами черный дым клубится…»

Еще утрами черный дым клубитсяНад развороченным твоим жильем.И падает обугленная птица,Настигнутая бешеным огнем.

Еще ночами белыми мне снятся,Как вестники потерянной любви,Живые горы голубых акаций,И в них восторженные соловьи.

Еще война. Но мы упрямо верим,Что будет день — мы выпьем боль до дна.Широкий мир нам вновь раскроет двери,С рассветом новым встанет тишина.

Последний враг. Последний меткий выстрел.И первый проблеск утра, как стекло.Мой милый друг, а все-таки как быстро,Как быстро наше время утекло.

В воспоминаньях мы тужить не будем,Зачем туманить грустью ясность дней?Свой добрый век мы прожили как люди —И для людей…

В 1942 году Георгий Суворов погиб под Нарвой. Свою первую книгу «Слово солдата» ему так и не удалось увидеть.

Алексей Кулаков. Парламентер

Сначала я увидел впереди постамент и на нем застывшую в камне фигуру — то ли солдата, то ли офицера — с такого расстояния не разглядишь. Он словно бы вырастал из каменной глыбы: в кирзовых сапогах, в шинели, расстегнутой на груди, в шапке-ушанке, чуть сдвинутой набок. В правой руке зажато древко, к которому в двух местах прихвачено полотнище флага. Когда до памятника оставались десятки метров, я прочитал высеченные на постаменте буквы: «Капитан Остапенко».

— Остапенко был парламентером, — сказал мне майор Петер Буки, венгерский военный журналист. — Он выполнял гуманную миссию, желая предотвратить кровопролитие и разрушение Будапешта. Но фашисты убили его. Это произошло в конце декабря сорок четвертого года…

Оставив машину, мы подошли к памятнику. Вглядываюсь в черты лица капитана: удивительно, как это ваятель сумел отобразить в камне одновременно и теплоту, и порывистость, которые, очевидно, составляли суть натуры этого человека.

Отсюда, с высокого постамента, капитану Остапенко далеко видно все окрест: и величественный монумент на горе Геллерт, воздвигнутый в честь нашей армии — освободительницы венгерского народа от фашизма, и ажурные мосты, перекинутые через Дунай, и громады жилых домов в новых кварталах столицы. Он первым встречает лиловые рассветы над городом, радуется солнцу, которое приходит с востока, с милой его сердцу Родины; первым ощущает на своем каменном теле ласковое прикосновение дождевых капель. Он остался таким же молодым и сильным, каким был в жизни, словно десятилетия прошумели где-то в стороне, не оставив на нем никакого следа.

Мне захотелось больше узнать об Илье Афанасьевиче Остапенко и майор Буки тут же пообещал познакомить меня с военным историком подполковником Шандором. Тот, который знает о боях в Будапеште до мельчайших деталей и подробностей. Так оно и оказалось: когда мы встретились с историком на другой день, тот буквально по дням и даже часам воспроизводил события декабря сорок четвертого — февраля сорок пятого, когда Будапешт жил в огненном сражении.

Жизненные корни Остапенко уходили в село Железняк, что на Сумщине, где он родился, учился в школе. Трудовую закалку получил в забое на одной из донецких шахт. Окончил в Москве Высшую школу профдвижения. Вот и вся его немудрящая биография, которая укладывалась всего на одной тетрадной страничке. А дальше — война. В составе 316-й стрелковой дивизии он, инструктор политотдела, дошагал до Будапешта. Здесь и остался навсегда, воплотившись в камень, и каждый житель столицы, каждый ее гость, посещая это место, либо возлагает цветы к постаменту, либо молча замирает у каменной фигуры парламентера.

Однополчане Остапенко, постаревшие и поседевшие, вспоминают, как они в сорок четвертом вырвались из карпатских теснин и покатили вперед по венгерской равнине — на автомашинах, тягачах, повозках, верхом на конях; вся эта армада двигалась к Будапешту. Не только командиры, но и каждый солдат понимал, что овладение городом выведет Венгрию из войны на стороне Германии и приблизит нашу Победу.

Но это не походило на победный марш, наступление было трудным и изнурительным. Тремя обводами встретила наши войска оборонительная линия «Маргарита», которую занимали части вражеской группы армий «Юг». Прогрызали ее огнем и кровью бойцов. К исходу 26 декабря войска 2-го и 3-го Украинских фронтов соединились у города Эстергом, замкнув кольцо окружения вокруг Будапешта. Там, внутри кольца, были надежно заперты немецкие танковая и моторизованная дивизии, полки и соединения 3-й венгерской армии — всего свыше 180 тысяч человек. Противник готовился к яростной борьбе, превращая каждый дом в крепость.

27 декабря по решению Ставки Верховного Главнокомандования была создана специальная Будапештская группа войск, ее возглавил генерал-лейтенант И. М. Афонин. Главный, самый острый и жгучий вопрос, вставший перед командующим и его штабом, — с ходу бросить войска на штурм или попытаться склонить противника к капитуляции? Генерал Афонин, тонко познавший за войну тактику и психологию противника, не питал особых иллюзий, но в одном был твердо убежден: если есть хотя бы один шанс из ста, даже полшанса, их надо использовать.

Решили послать к немцам сразу двух парламентеров — с разных направлений и участков фронта. Подбирали их тщательно, все взвешивая. Из возможных кандидатур остались двое — капитаны И. Остапенко и М. Штеймец. Их и утвердили.