Последний рубеж - Андрей Стерхов

Харднетт аж присвистнул от изумления. Неужели в Институте лингвистических исследований разрабатывают новые виды вооружения? А может, там составляют математические матрицы шифровальных машин? Или, бери выше, используя вероятностные модели, ищут на супер-пупер-компьютерах новые каналы выхода в Над-Пространство? Что за чушь-то такая?

Он увеличил уровень доступа с общего четвертого до своего второго и повторил запрос. На этот раз машина скрывать тему не посмела, и на экране высветилось:

«Логико-прагматический анализ элементарных синтаксических знаков высказывания на основе древнедаппайских текстов».

И тут уж, конечно, Харднетт понял, отчего диссертацию аспиранта Арнарди закрыли от простых смертных. Чего тут понимать? Яснее ясного. После Известного Инцидента вся информация, так или иначе связанная с Даппайей, проходит под грифом «Совершенно конфиденциально», а иная так и вовсе под грифом «особой государственной важности». Все в свое время засекретили. Даже рецепт приготовления даппайской сыти. Абсурд, конечно. Полнейший! Но это как раз тот самый абсурд, в котором присутствует глубочайший смысл.

«Странно все это как-то», – подумал Харднетт и крутанулся на стуле по часовой.

Действительно – странно. Вполне перспективную тему грыз парень. С учетом известных обстоятельств, могла бы кормить его всю жизнь. А он взял и сорвался. Как лещ с кукана. Мальчик-отличник подался в племя отпетых сорвиголов. Из ученой палаты – в солдаты. Ладно бы еще технарем был по образованию, а то ведь занимался какой-то заумью несусветной. Филологией! Стишки, вероятно, пописывал украдкой по ночам. Где те стишки и где тот окоп? Нет, так в жизни не бывает.

Но получается, что бывает.

«И куда только его родителя глядели?» – подумал Харднетт, опять крутанувшись на стуле. Теперь уже против часовой.

Кстати, о родителях: кто они и где сейчас?

Он приказал раскрыть позицию «ОТЕЦ», и аппарат выдал информацию, оказавшуюся очень краткой:

Де Арнарди Кирк Стас – в живых не числится с 4.08.2223

Харднетт не стал соваться в архив, а повторил операцию по позиции «МАТЬ». Информация оказалась столь же скупа:

Де Арнарди (Ковалева) Дайана – в живых не числится с 4.08.2223

Что-то в этих лаконичных строчках показалось Харднетту весьма важным. И не только важным, но и знакомым. До боли знакомым. В следующую секунду он понял, что именно – дата смерти.

Четвертое августа 2223 года.

Едва до него дошли эти цифры, в голове взорвалась бомба, начиненная страшными воспоминаниями десятилетней давности. Эта бомба всплыла на поверхность из глубин подсознания, с самого его илистого дна, а когда рванула, в мозгу сразу вспыхнул жуткий заголовок из новостной ленты:

ОЧЕРЕДНАЯ ВЫЛАЗКА ЭКСТРЕМИСТОВ. КАТАСТРОФА НА БОРТУ ПАССАЖИРСКОГО НП-ЛАЙНЕРА. МНОГОЧИСЛЕННЫЕ ЖЕРТВЫ.

И тут уже, прорвав плотину, сами собой пошли вспоминаться сухие строчки информационного сообщения, разделившего его жизнь на «до» и «после»:

Информационное агентство Рейтер со ссылкой на официальные источники сообщает, что 4 августа в 12.05 по единому времяисчислению взорвался пассажирский НП-лайнер «Сюита», находящийся в зоне предстартового ожидания НП-узла Апарау.

НП-лайнер «Сюита» (корабль проекта 56630) следовал рейсом №3452-бис по маршруту Ритма – Апарау – Горосс. На борту находилось 354 пассажира и 29 членов экипажа. Число погибших и пострадавших уточняется. Спасательная операция проводится силами Министерства ликвидации последствий. О происшествии проинформирован президент Федерации. Для расследования причин взрыва создана межведомственная комиссия.

Вспоминать невыносимо, не вспоминать – невозможно.

Первое движение сознания в ту сторону и сразу – пронзительная боль. Ощущение вбитого в сердце гвоздя. Оцепенение. Лишь потом, из попыток вздохнуть, наплывают: безжизненный свет коридорных ламп, звук шагов по скользким плитам морга, черные круги под глазами матери, превратившееся в маску лицо отца.

А затем…

Взвизг молнии черного пакета сливается воедино с глухим стоном отца и воплем матери. В круге яркого света – бесформенный сгусток обгорелой плоти. Все, что осталось от человека. От ребенка. От его, Вилли, сестры.

Огромный белый бант, пузырь клубничной жвачки, заливистый ребячий смех, улыбка – ничего этого больше нет.

Улыбка?..

Жуткий оскал оплавленных зубов.

Смотреть невыносимо, не смотреть – невозможно.

Тошнота подступает к горлу. Крик отчаяния, пытаясь вырваться наружу, жжет грудь. Что-то давит, давит и давит на переносицу, и мир, в конце концов, исчезает за пеленой хлынувших слез.

– Вилли, а почему небо синее?

– Лиза, не трогай меня!

– А почему, когда идешь по снегу, он хрустит?

– Лиза, я тебе говорю, не дергай меня!

– А почему листья…

– Лиза, оставь меня в покое!

Через два дня после того несостоявшегося разговора она оставила его навсегда. Маленькая, ни в чем не повинная жертва большего террора.

А затем…

Удар слипшегося в ладони комка глины о крышку небольшого гроба, как предательское согласие с необратимостью бытия.

Картонные слова сочувствий, за которыми радость: «Слава тебе, Мессия, что эти ублюдки с Прохты на этот раз не моих…»

Бред поминок – разноцветные канапе на белой тарелке из праздничного сервиза.

А ночью – истерика и вопросы, бесконечные вопросы: зачем? почему? кому это нужно, чтобы все вот так вот?..

Проклятые вопросы.

Вопросы, на которые не смог в ту ночь ответить.

Ни в ту ночь, ни после.

Потому что на эти вопросы невозможно ответить словами. Нет таких слов. Впрочем, на эти проклятые вопросы вообще никак невозможно ответить. Эти вопросы можно только снять – поступком, действием, решительным и жестоким.

Лиза, сестренка, это твоя смерть сделала меня солдатом вечной войны!

Его сестра вместе с группой одноклассников направлялась в Страну Сказок – парк развлечений, построенный за год до того на Гороссе.

Развлеклись.

Родители Владислава де Арнарди, судя по датам, решили отметить поездкой на Горосс серебряную свадьбу.

Отметили.

Ответственность за тот взрыв взял на себя вечно отсиживающийся в норах лидер «Фронта освобождения Прохты» Зент Гшло.

Взял, сука, и до сих пор несет!

Воспоминания вызвали приступ всепоглощающей ненависти. Белый свет стал черным. Ладони сжались в кулаки.

– Спокойно! – приказал себе вслух Харднетт. – Не психуй. Остынь. Нужно работать.

Не сразу, но отпустило. Встал, несколько раз прошелся туда-сюда по кабинету. Спросил у бойца с плаката:

– Как оно тебе, парень?

Не дождавшись ответа, понимающе кивнул и вернулся за стол.

Теперь ему было предельно ясно, отчего это умник-разумник Владислав де Арнарди так резко поменял свою судьбу и в двадцать четыре года встал на ту стезю, которая к тридцати трем сделала его дикой кошкой кугуаром. Оттого же, отчего и он сам, Вилли Харднетт, подался по окончанию интернатуры медицинского университета не в Исследовательский Центр когнитивной науки, куда зазывали психохирургом, а в Чрезвычайную Комиссию, где стал опером Особого отдела. Одна у них причина была для подобного безумства – месть. Та самая штука, зов которой непреодолим.

Один неглупый и талантливый поэт сказал однажды: «Уж лучше бросить тысячу поэзий, чем захлебнуться в родовом железе». Лучше или не лучше, но по-другому – никак.

Харднетт даже уточнять не стал, как именно ушли из жизни госпожа и господин де Арнарди, настолько было очевидно, что парень из того самого, кровавого призыва. Без вариантов – у Владислава имелись личные счеты, и он пошел их сводить. И сводил, пока не надоело. Но вот надоело.

По всему видать, за десять лет службы устал от войны с террором солдат по фамилии де Арнарди, по имени Владислав, по прозвищу Кугуар. Устал быть героем и совершать подвиги. Накушался этим делом до оскомины. Опротивело ему, видать, все это до чертиков. Воткнул штык в землю и лег на дно. И там, на дне, пропал.

Хотя Харднетту как-то не очень верилось, что бывший «звездный кот» вот так вот запросто исчез на ровном месте.

Не те это парни, чтоб исчезать на ровном месте. А может…

Может, он того самого? Сломался и позарился? А? Что, если?..

Да нет, не мог он на воровство пойти. Глупость! «Звездный кот» – вор? Бред!..

Харднетт еще раз перечитал справку – впечатление не изменилось. Прокрутил трехмерное фото по часовой: открытое лицо, располагающая полуулыбка, цепкий, немного усталый взгляд умных, много чего повидавших в жизни глаз. И горизонтальный шрам на правой щеке. Шрам, кстати, был грубым, неаккуратным, создавалось впечатление, будто солдат зашивал себе рану сам. Возможно, так и было. После атаки. На поле боя. Странно только, что потом в клинике не сделал «пластику». Военная страховка предусматривает.