Миссионерский кризис православия - Андрей Вячеславович Кураев

— Но музыка-то все равно тяжелая, сатанинская.

— А что именно сатанинского в этой музыке?

— Ну, она такая агрессивная, в ней много ударных, барабаны…

— А вы считаете, что жесткие ритмы и барабаны несовместимы с Православием в принципе?

— Да.

— Но тогда скажите, под какую музыку шли в бой полки Суворова? Неужели под распев «Во поле березонька стояла»?

Кинчев со своими жесткими ритмами делает то, перед чем пасуют в растерянности наши приходские школы и монастыри со своими знаменными распевами: он воспитывает воинов для Святой Руси. Воинская же музыка всегда была заводящей, агрессивной, жестко-ритмичной.

…Но это — сегодняшние дискуссии. А в Средние века не было споров о миссии к детям. И самой такой миссии не было. И школ, где такие дискуссии могли бы вестись, миссионерских школ, тоже не было. Как на Руси, так и в Византии.

Еще одна давняя причина нашего не-миссионерства — в нашей долгой без-школьности.

Христос называет апостолов учениками и призывает их «учить народы». Палестинские христиане в изначальной Церкви сами называли себя именно «учениками» (см. главы 1,6,11,14—16,18,21 в Деян.).

Однако даже на уровне этикета эта евангельская модель в Церкви — во всей Церкви, а не только в русской — не прижилась.

Взамен иерархии «учитель—ученик» появились «владыки» («деспоты»). Вместе с этим исчезло и именование христиан братьями: «Братское имя, считавшееся общим самообозначением всех христиан, в течение III века стало исчезать. Клирики продолжали называть себя братьями и в проповедях обращались к мирянам как к братьям, но уже в начале III века ни один мирянин не осмеливался назвать духовное лицо своим братом»[125].

И сами священники стали переживать свое служение не как учительное, а как жреческое. О забвении учительства как главного в жизни священника есть горькие слова святителя Филарета Московского: «Никому не позволено в христианстве быть вовсе неученым и оставаться невеждой. Сам Господь не нарек ли Себя Учителем и Своих последователей — учениками? Неужели это праздные имена, ничего не значащие? И зачем послал Господь в мир апостолов? Прежде всего учить все народы: Шедше, научите вся языки. Если ты не хочешь учить и вразумлять себя в христианстве, то ты не ученик и не последователь Христа — не для тебя посланы апостолы, — ты не то, чем были все христиане с самого начала христианства; я не знаю, что ты такое и что с тобой будет»[126].

Преемник св. Филарета на московской кафедре, св. Иннокентий, печалился о том же: «Мысли мои заключаются в том, что мы, как преемники Апостолов, непременно должны вполне соответствовать своему званию, т. е. мы должны учить. По нынешним действиям нашим мы почти ни что иное, как жрецы, как совершатели таинств и обрядов»[127].

Сведение священства к жречеству на многие столетия замаскировало другой вопрос: если священник должен учить прихожан, то откуда он будет сам брать то, чему будет учить? Пример доброй жизни, личный духовный опыт — это, конечно, хорошо. Но ведь есть в христианстве и логосная, умная составляющая — «догматическое богословие». Мало Христу молиться. Надо еще и верно мыслить о Нем. Надо уметь ответить на вопрос самого Христа: «А вы за кого почитаете Меня?»

Мы привыкли к тому, что священников готовят в семинариях. И редко замечаем, что это довольно новое явление для христианского мира. А ведь историческое расстояние между евангельскими событиями и появлением первых семинарий столь огромно, что не кажется неуместным вопрос: что такое аудиторно-семинарская система образования — позднейшее и окончательное извращение христианской духовной жизни или трудное и позднее прорастание древней закваски?

Минусы семинарской системы очевидны. Это определенное обезличивание отношений учителя и учеников. Это ограничение «передаваемого» словесными формулами: «неизреченное», сердечный опыт и духовная практика на большую аудиторию не могут быть вынесены. Минусом может быть и общение профессора с учениками через книгу (учебник). Это еще один путь отчуждения учителя от ученика[128]. Но это может быть и плюсом, если учебник умнее преподавателя.

Кроме того, появление профессиональных центров подготовки священников означает решительный разрыв с древнехристианской традицией выборности духовенства. Если уж в кадровом резерве у епископа есть два десятка выпускников семинарии, то он из них выбирает, кого на какой приход послать. Прихожане же из своего круга не могут выдвинуть столь же подготовленного ставленника.

Но тут становится понятным и плюс семинарской системы. Вот сельский приход. Он себе когда-то избрал настоятеля. В селе растет благочестивый юноша. Если бы настоятель умер сейчас, именно его крестьяне избрали бы в новые свои духовники. Но настоятель не стар и служит себе спокойно еще десятки лет. Другие приходы юношу избрать не могут, потому что он для них незнакомец. За время жизни местного священника парень уже стал мужиком. Женился, оброс имуществом и детьми. Вышел из возраста учебы. Сохранил благочестие. Через 20 лет его и в самом деле выберут в попы, но за это время он упустит шанс расширить свой церковный кругозор. Его знания о вере будут не выше, чем у односельчан. И он не сможет стать локомотивом, который тащит свою общину вперед, — он ее органическая часть. Как все.

Итак, выбор: или из поколения в поколение воспроизводятся «мужицкие попы»[129], или в удаленном городском инкубаторе[130] воспитывается церковное юношество и потом навязывается общинам[131].

Очень трудно церковная жизнь становилась на путь системности в сфере образования. Само слово «семинария» восходит к корню «семя» (лат. semen) и означает «рассадник». Появились же семинарии лишь в середине XVI века — это одна из реакций Католической Церкви на начавшуюся протестантскую Реформацию. Это логично: не приходской священник натаскивает случайно пришедшего к нему мальчика, а епископ отбирает лучших священников, собирает их вместе и говорит, что обучение мальчиков отныне становится главным делом в вашей жизни…

То, что впервые такая форма обучения появилась именно у католиков, не случайно и связано с обязательным безбрачием католического духовенства. Корпоративная задача состояла в том, чтобы обратить сердца мальчиков к безбрачному идеалу еще до того, как половой зов начнет