Наш Современник, 2005 № 05 - Журнал «Наш современник»

Вспоминается лейтенант, прибывший к нам из госпиталя и назначенный командиром нашей минроты. Кажется, это было в сентябре или октябре 1943 года. Когда построили нашу роту, чтобы познакомиться с ним, он выразил удивление, что в роте так мало награжденных, хотя, как ему сказали, минрота хорошо воюет. Запомнились его слова: «Вы все будете с орденами и медалями». Кстати, на его гимнастерке поблескивал не один орден.

Через несколько дней, получив пополнение, минрота вступила в бой. И в этом первом бою наш новый командир роты (к сожалению, не запомнил его фамилию) погиб от снайперской пули. Мы не думали о его несбывшихся пожеланиях, хотя, чего греха таить, в тяжелой фронтовой работе награды были в радость. Нам было жаль молодого, красивого парня, который уже хорошо повоевал на Ленинградском фронте…

Хорошо помню бои за освобождение небольшого провинциального городка Хотынец. Примерно к середине дня наши пехотинцы и сопровождавшие их минометчики сражались в северной части города. Улицы здесь были узкие, дома в большинстве деревянные. В таких условиях использовать минометы было практически невозможно из-за близкого соприкосновения наших войск с врагом. Минометчикам было приказано оставить минометы и вместе с пехотой очистить северную часть пригорода. Оставляя под нажимом наших войск дома, фашисты, как правило, поджигали их. Улица, на которой мы вели бой, была такой же узкой, как и другие. Было замечено, что немцы намерены оставить дом на противоположной стороне улицы, за который шел бой.

В этот момент мне на несколько минут пришлось отвлечься, чтобы заменить магазин в моем пистолете-пулемете ППШ. И вдруг я заметил, что сержант Алексей Коровянский бросился в тот самый дом напротив, еще не покинутый немцами. Почти добежав до него, он неожиданно упал. Причем поза его была такая, как если бы он решил прикрыться от огня фашистов. Я и солдат-пехотинец ползком добрались до него. Внешний осмотр Алексея нас почти успокоил: на голове, спине, ногах не было видно ни ран, ни крови. Мы осторожно перевернули его на спину: тоже все чисто. К нам подполз санинструктор. Я сказал, обращаясь к Алеше: «Ты, наверное, чем-то контужен, скоро отлежишься, и всё будет хорошо». Не открывая глаз, он прошептал: «Я ранен… в живот». И только после этих слов санинструктор указал нам на небольшую дырочку в гимнастерке, края которой как будто были присыпаны пеплом. «У него слепое ранение в живот, — сказал санинструктор. — Нужна немедленная операция, иначе…». Он не договорил, но нам и так стало ясно, чем это может закончиться. Я приказал санинструктору разыскать как можно быстрее санитарную повозку с носилками, оставил солдата с Алешей, а сам пошел дальше с пехотой и своими минометчиками — бой продолжался. Северная окраина города была очищена от немцев.

Когда я вернулся к Алеше, санинструктор с двумя санитарами укладывали его на носилки. Прощаясь, я сказал ему, что он скоро поправится и мы еще повоюем. Алеша прошептал: «Напиши моим родителям». Я ему: «Сам скоро напишешь». Он едва слышно произнес: «Напиши…». Это были его последние слова. Вечером я разыскал одного из санитаров, и тот сообщил, что мой товарищ умер по дороге в госпиталь. Это была моя первая потеря не только фронтового товарища, но и земляка, с которым нас вместе призывали в армию…

Во второй половине дня после ожесточенного боя наша минрота вышла на западную окраину Хотынца. Тут мы увидели необычную картину. Вокруг колодца толпилось много «славян», как мы называли пехотинцев. Весьма организованно они доставали единственным ведром воду, пили сами, убежденные, что вода не отравлена немцами, наполняли водой фляжки, пулеметчики добавляли в кожуха пулеметов, стоял веселый гомон. Мы, минометчики, также воспользовались возможностью утолить жажду после боя и наполнить водой фляжки.

Вскоре последовала команда командира минроты: «Вперед!». А впереди было нечто вроде болотистой местности, по которой мы должны были выйти к шоссе. Вдруг шедший первым командир третьего взвода подал громким голосом команду: «Стой!». Мы остановились, еще не понимая, что случилось. Через короткую паузу прозвучал встревоженный голос комвзвода: «Мины!». И когда после этого мы внимательно осмотрелись, то увидели множество бугорков, едва выделявшихся на поверхности. Затем последовала команда ротного: «Кругом! Спокойно. Ступать след в след». Мы уже прошли значительное расстояние — и вдруг замерли как вкопанные. На наших глазах над колодцем поднялось большое облако дыма и земли, раздался оглушительный взрыв. Колодец, оказывается, тоже был заминирован. А ведь мы совсем недавно были там и пили воду из него…

Мы вышли из болота на сухое место; настроение было подавленное. Вокруг колодца уже работали саперы и санитары. По мнению саперов, мина была опущена немцами на дно колодца. Когда воды стало значительно меньше, ведро зацепилось за детонатор. Не сговариваясь, мы все вылили из наших фляжек воду из этого колодца. Пить ее после увиденной страшной картины мы уже не могли.

Вот такие два трагических эпизода запомнились мне при освобождении города Хотынец…

Следующее ранение у меня было столь тяжелым, что я мог лишиться левой руки. В феврале 1944 года под Витебском в наступлении наш батальон значительно оторвался от соседних частей и продолжал движение вперед под огнем немцев без поддержки артиллеристов и минометчиков. Местность была холмистая и болотистая; впереди — противник, слева и справа — тоже; где немцы, а где наши — толком не разберешь. Отовсюду огонь. Мы, человек двенадцать, скатились в какой-то котлован — видимо, это была воронка от крупной бомбы. С нами был один расчет с «максимом». Нам не давал поднять голову из этого укрытия огонь с холма метрах в шестистах. Мой пулеметчик говорит: «Бьет фашист прицельно и большими очередями». Я чуть приподнял голову и снова увидел, как с соседнего холма впереди с короткими перерывами бьет пулемет, вспышки от выстрелов сливаются в одно пламя. Видим, как падают наши солдаты. «Ставьте прицел на 600 метров и поднимайте пулемет с коробкой на край котлована», — говорю бойцам. Пулеметчики выкатили «максим» на бровку, подготовили рядом магазин с лентой. Я лег на пологий склон котлована, навел прицел и дал длинную очередь. Огонь с холма прекратился. «Точно цель накрыли», — доложил пулеметчик, наблюдавший за стрельбой слева от меня. Только он вымолвил эти слова, как вижу, что пулемет съезжает вниз прямо на меня и я не могу его остановить — руки не держат. Солдаты придержали пулемет и стащили меня вниз, на дно котлована. Затем туда же — пулеметчика, который не шевелился, и его помощника с раздробленной головой. Лежу на дне котлована, а из рукавов течет кровь. Солдаты разрезали рукава шинели, телогрейки, белья и забинтовали руки. Руки я вижу, но не чувствую их. Левая кисть висит — сустав разбит. В правой руке, как определили уже в медсанбате, перебита локтевая кость. «Немцы били по нашему пулемету с холмов справа и слева, — объясняет солдат. — Слава Богу, остался жив, а твоим помощникам — Царство небесное». Так пролежал я в яме, пока не отбили немцев.

Потом были госпитали, самый памятный — в Калинине (эвакогоспиталь № 2659). Правая рука, хотя и слабо, но все же через месяц-два начала понемногу работать, а левая долго еще была как неживая: разбит сустав, перебиты нерв и кровеносные сосуды.

Даже сейчас вспоминаются трудности того времени в связи с этими ранениями. Обе руки в гипсе. Я ничего не мог ими делать, ложился и поднимался с посторонней помощью. Умывали и кормили сестрички или няни.

В один из обходов хирург госпиталя определил: этому раненому, то есть мне, руку придется ампутировать. Вскоре в нашу палату зашла женщина — хирург нашего отделения. Она внимательно осмотрела мою руку и высказала мнение: хотя состояние действительно тяжелое, можно попытаться руку сохранить.

На другой день меня привели в операционную. Вошел хирург и приказал готовить меня к операции. Помня слова женщины-хирурга, я категорически отказался от операции и в возбужденном состоянии даже опрокинул поднос с хирургическими инструментами. Хирург вспылил и заявил, что снимает всякую ответственность за состояние моей руки и возможные последствия. И тут же приказал отправить «этого больного» из госпиталя с первым же санпоездом. Так я оказался в Москве, в госпитале в Марьиной Роще (санэвакогоспиталь № 2749). Руку мне сохранили, но предупредили, что лечение будет сложным и потребует длительной разработки. Из Москвы меня отправили на дальнейшее лечение санпоездом в Самарканд, где я находился до июля 1944 года в эвакогоспитале № 3964, откуда и был демобилизован по инвалидности.

Лишь через несколько лет нерв сросся, пальцы и кисть начали понемногу шевелиться. Однако это ранение до сих пор постоянно дает о себе знать…

Вот тут показывали по телевизору наших воинов в Чечне. Согласен: война на Кавказе и Отечественная война — принципиально разные войны, их даже сравнивать нельзя. Конечно, это другая война, иные объективные и субъективные причины, обстоятельства. Это все известно. Общее в них то, что гибнут наши солдаты и командиры, страдает гражданское население, разрушены населенные пункты. Но мы с вами не можем помочь нашей армии!