Весенняя коллекция детектива - Устинова Татьяна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Он не хотел уезжать, – сказал Добровольский, помолчав. – Это был его выбор.
– Выбор! Отличное слово! Главное, снимающее всякую ответственность с вас, да? У него был выбор, и вы легко его бросили одного, верно?
– Нет, не верно.
– Тем не менее вы его бросили!
– Дед ни за что не хотел на Запад! Он не смог бы там, понимаете? Всю жизнь он строил социализм, а когда построил, оказалось, что это не социализм, а… дырка, сами знаете от чего. Наш путь был самый светлый, наш Сталин самый лучший, наш паровоз, вперед лети! Нет еды, нет штанов и бензина, зато мы делаем ракеты! Он твердо верил во всю эту коммунистическую дикость, всю жизнь верил! Он бы умер, если бы понял, что нет и не может быть никакого рая без частной собственности, а Карл Маркс вместе с Фридрихом Энгельсом просто ошиблись. Дали маху. С прощальным приветом!..
– Что вы мне лекции читаете?! – взвилась Олимпиада. – Поду-умаешь, какой знаток марксистско-ленинской философии! Все было еще ничего, пока приходили письма. А потом и письма приходить перестали!
– Мы писали, – быстро сказал Добровольский. Он не понимал, почему оправдывается перед ней, но все же продолжал оправдываться. – Это у вас тут революции всякие происходили, а у него не было телефона.
– Я знаю! – зловещим тоном продолжала Олимпиада. – Бабушка в конце концов утащила у него координаты ваших родителей и позвонила вам! И только тогда вы приехали!
– Я приехал не потому, что кто-то звонил моим родителям, а потому, что мне разрешили выезд. У меня были проблемы с гражданством и паспортами.
– А проблемы с дедом у вас не было?
– Слушайте, – спросил он довольно миролюбиво, – что вы на меня напали?
– Я не напала. Просто я слишком хорошо помню, как ваш дед жил в последние годы.
– В последние годы я как раз приезжал, – возразил Добровольский, морщась, – хуже было, когда я еще не мог. Да и что вы такое помните, вы же маленькая еще!
– Мне двадцать пять.
– Вот именно.
Она поскользнулась на льду, он поддержал ее под локоть.
– Не трогайте меня!
– А вообще, что мы тут ходим? Тут скользко и мокро, – вдруг сказал он громко. – Пойдемте лучше в дом. Я приглашаю вас на чай. У меня есть печенье и свежая клубника. Она не очень вкусная, но все же клубника. Согласны?
– Да, – ответила Олимпиада моментально. – Конечно.
Это из-за того, что он внук Михаила Иосифовича, объяснила она себе вполне разумно, а не из-за того, что у него такие черные глаза, и уж совсем не из-за того, что он поставил в свой багажник мой мусорный мешок.
Еще не хватает!
– Вася, – позвал Добровольский, – Вася, Вася! У меня есть друг, Сергей Васильев, хороший художник, между прочим, его тоже почему-то все зовут Васей.
Олимпиада покачала головой, выражая изумление, – действительно, почему?..
Кот выпрыгнул из-за джипа, потряс твердым извивающимся хвостом и потрусил к подъезду.
– Па-аберегись! – закричали сверху, и Добровольский с Олимпиадой вскинули головы. По краю крыши кто-то ходил в тулупе и с лопатой, небольшие комья снега сыпались оттуда, как с неба, и разбивались о дорожку.
– Па-аберегись!..
Хлоп! Рядом грохнулась глыба замороженного слежавшегося снега весом, наверное, в сто килограммов. Острые мерзлые крошки брызнули в разные стороны. Олимпиада зажмурилась.
– Отойди! Отойди, говорю!..
– Осторожней!
Хлоп!.. Бахнулась следующая глыба, кажется, еще тяжелее предыдущей.
Василий, бывший Барсик, жался к подъездной двери и мяукал вопросительно. Ему не нравилась артиллерийская канонада вокруг и хотелось скорей домой. Он уже привык, что у него теперь дом, батарея – лежи сколько хочешь, – личный диван и угощенье по первому требованию.
Добровольский задрал голову и заорал:
– Подождите, не кидайте!
– А?!
– Не кидайте, мы в подъезд зайдем!
– А?!
– Пропустите нас, черт возьми!!
– А! Давай заходи!
Олимпиада первая храбро ступила на дорожку, за ней Добровольский, все время посматривавший вверх.
– Кто это там?
Он пожал плечами. Он никого не знал в лицо, и вообще его все это не касалось. Самое главное, чтобы глыба льда не рухнула на голову!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Как там? «Ты туды не ходи, ты сюды ходи! Снег башка попадет, совсем мертвый будешь!»
Он помнил и любил этот фильм и даже специально просил кого-то, кто первый из тогдашней его компании полетел в Москву, привезти именно его.
– Осторожно!..
Он не столько увидел, сколько почувствовал, что сверху на него что-то падает, тяжелое и темное, и как будто распростертое. Добровольский прыгнул вперед, волоча за собой Олимпиаду, которая остановилась было, чтобы поглазеть, и в одну секунду они оказались под спасительным козырьком подъезда.
Короткий звук, и опять – хлоп!
Звук на этот раз был другой, и Олимпиада обернулась.
Она посмотрела, медленно закрыла глаза и потом снова их открыла.
Этого не может быть. Просто быть не может!
На мокрой ледяной дорожке, между двумя глыбами слежавшегося мерзлого снега, раскинув руки, лежал жилец Парамонов.
Он был абсолютно и решительно мертв.
Все, что происходило дальше, запомнилось Олимпиаде, как игра в вопросы и ответы, в которую они играли в детстве с девчонками. Она плохо соображала, но отвечала – только потому, что так полагалось по правилам.
Добровольский прислонил ее к стене дома и легонько встряхнул:
– Как попасть на крышу? Олимпиада! С чердака можно? Или есть отдельный ход?
– Лестница на чердаке, – сказала Олимпиада Владимировна. Из-за его плеча она все стремилась посмотреть на Парамонова и как-то ему помочь, хотя Добровольский сказал, что это «бессмысленно». – С правой стороны. Там люк такой.
– Чердак запирается?
– Да.
– Ключи? У кого ключи?
– У Любы. Это соседка с первого этажа. Она у нас староста. Когда кто-то поднимается на крышу, чтобы снег сбросить или дырки залатать, ключи берут у Любы.
– Снег сбрасывают по очереди? Или как?
– По очереди.
– Чья сегодня очередь?
– Я не знаю, – она пожала плечами и опять попыталась выглянуть. – Снег – это дело мужчин. Женщины снег не сбрасывают. Зато мы сажаем маргаритки, как только растает в палисаднике.
Маргаритки! Добровольскому было наплевать на маргаритки!
– Давай, – сказал он и сунул ей в руку телефон. – Вызывай «Скорую» и полицию. Или нет. Пошли, я провожу тебя домой. Позвонишь из дома.
– Может, ему еще можно помочь, – простонала Олимпиада Владимировна жалобно. – Давай посмотрим.
– У него сломана шея, – сказал Добровольский. – Я не советую тебе смотреть.
Эта формулировка – «я не советую», – моментально вывела ее из себя.
Он не советует! Что он может понимать и почему она должна слушаться его советов?!
Вырвав рукав своей куртки из его руки – он придерживал ее, опасаясь, что упадет, – она побежала и наклонилась над Парамоновым в вечной позе женского сострадания и сочувствия.
Голова у него была как будто вывинчена из туловища – шея очень длинная и под неправильным углом. Одна рука откинута, а вторая придавлена телом, тоже как-то на редкость неестественно.
Ему уже никто не мог помочь, и это было совершенно очевидно, но Олимпиада, которая никогда не видела внезапную смерть так близко, все старалась что-то сделать, поэтому бестолково хлопотала над ним, пересаживалась с места на место, не в силах оторвать взгляд от тела.
Не смотри, повторяла она себе сквозь зубы, отвернись! Ну, идиотка! Ну?!
Потом Добровольский сказал:
– Все, хватит! – Подошел, поднял ее за локоть, повел и опять прислонил к стене. – Липа, – мягко произнес он через секунду. – Мне нужно на чердак. А ты вызови «Скорую» и полицию.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})– Милицию.
– Да, милицию.
– На чердак нельзя. Ничего нельзя трогать до приезда милиции!
– Я только посмотрю, – уверил Добровольский. – Ничего не буду трогать. Но ты должна пойти и позвонить.
– Хорошо.
Она отлепилась от стены и, прямая, как палка, или хвост Василия, бывшего Барсика, сделала несколько шагов к подъездной двери. Дверь заскрипела, и Олимпиада вошла, словно во сне, а за ней Добровольский.