Князь С. Н. Трубецкой (Воспоминания сестры) - Ольга Трубецкая

«В течение четверти века нас стремились убедить в том, что самодержавие несовместимо с земским самоуправлением, с свободой совести, со всесословным гражданским порядком, с независимостью и гласностью суда, с автономией университетов. Это доказывали единодушно не только противники самодержавия, но еще более его призванные охранители. И это было доказано бесспорно и неопровержимо не рассуждениями, не памфлетами или министерскими записками и официальными документами, а самыми фактами, самой логикой вещей и ходом событий, законодательными актами, всем развитием русской жизни.

Сильная власть в таком громадном государстве, как Россия, является необходимым условием правильного неукоснительного действия государственного механизма. Самодержавное правление принимали за сильное правительство, и вот, оно не в силах подавить непрерывно возрастающую смуту; самодержавие принимали за верное ручательство единства в целости внутреннего мира в России и, однако, существование осадного положения, без которого в настоящее время нельзя управлять Россией, показывает, кем держится этот внутренний мир.

Опасное положение в Польше, брожение в Финляндии, брожение в Закавказье, революционное движение среди евреев по всей Империи, оппозиционное настроение среди земств, систематически возмущаемых правительственными мероприятиями, революционное движение среди всех высших учебных заведений Империи, хронические студенческие беспорядки, наконец, аграрное движение среди хаотической крестьянской массы — такова картина под сенью русского самодержавия…».

Доказывая несостоятельность паллиативных мер для спасения России, С. Н. пишет в заключительной главе:

«Мы не порываем связей с историческим прошлым России. Мы не отрекаемся от основ ее государственного величия, а хотим их укрепить и сделать незыблемыми. Мы не поднимаем руки против церкви, когда хотим освобождения ее от кустодии фарисеев, запечатавших в гробу живое слово. И мы не посягаем против Престола, когда хотим, чтобы он держался не общим бесправием и самовластием опричников, а правовым порядком и любовию подданных. Тот самый патриотизм, тот могучий государственный инстинкт, который собирал Россию вокруг Престола московских государей, образовал ее в самую крепкую и обширную державу в мире, должен теперь получить свое историческое оправдание: не на гибель себе, не на закрепощение России вознес он так высоко Престол царский и заложил так прочно его основание. Теперь сама царская власть должна довершить строительство земли, дав ей свободу и право, без которых нет ни силы, ни порядка, ни просвещения, ни мира внутреннего и внешнего. И этим она не ослабит, а бесконечно усилит себя, восстановив себя в своем истинном значении царской, а не полицейской власти, и сделавшись залогом свободы, права и мирного преуспеяния».

Ограничиваясь приведенными выдержками из статьи С. Н. «На рубеже», мы отсылаем к ней читателя, желающего получить исчерпывающую характеристику и картину тогдашнего состояния общества и положения государства. Чувствуется, что каждая строка здесь выстрадана и пережита, и изо всех публицистических статей С. Н. ни одна, быть может, не производит такого сильного впечатления. Она является как бы политическим «credo» С. Н. накануне его возвращения в Россию. В ней ясно сказывается, что революционеры, как справа, так и слева, глубоко были противны его духу и убеждениям. «Он всей душой верил в возможность мирного исхода, и сила его была в том, что его горячее искреннее слово и в других умело зажигать ту же веру. Верили в то, что он найдет и скажет такие слова, которые убедят, перед которыми смирится и всемогущая власть и бушующая народная стихия. Это была иллюзия, скажут нам. Может быть. Но ведь иллюзией часто называется не только то, что никак не могло сбыться, но так же и то, что просто не сбылось, и что на самом деле было близко и возможно…

Пусть это была иллюзия, но отчего же после его смерти все почувствовали, что в русской жизни что-то оборвалось и ушло безвозвратно, что какая-то лучшая возможность стала немыслимой, что у сторонников „мира“ вырвано знамя из рук» (П. Н. Новгородцев. «Памяти Кн. С. Н. Трубецкого». Вопросы филос. и псих. 1906 г. № 1 (81).).

Часть II (1904–1905)

«Пусть это была иллюзия, но летописец

наших дней должен написать на страницах

истории, что во время русской революции с

именем Сергея Трубецкого связана была вера

русского народа в превозмогающую силу правды и

возможность общего примирения»…

П. Новгородцев «Памяти кн. С. Н. Трубецкого» («Вопросы философии и психологии», 1906 г.)

Проведя зиму с 1903–1904 г. в Дрездене, Сергей Николаевич с семьей вернулся в Москву в конце апреля. Остановился он на моей квартире (в Б. Афанасьевском пер.), где вскоре оказалась свободная квартира по той же лестнице, против моей. Она подошла под требованья семьи брата: ему и его жене, Прасковье Владимировне, нравилось расположение дома, двухэтажного особняка, в тихом переулке, во дворе, с небольшим круглым палисадником перед подъездом. Брат нанял эту квартиру, перенеся свой кабинет и общую столовую на мою половину, которая для меня одной была слишком просторна. Таким образом, мы вновь соединились под одной кровлей, и этот последний год жизни брата мне близко довелось переживать вместе с ним.

Это обстоятельство поневоле отражается на характере изложения событий. Кроме личных воспоминаний, у меня сохранилась «записная книжка», куда я с ноября 1904 г. заносила все злободневные происшествия, из которых сплетались события того времени.

Надо сказать, что семья наша в то время была в исключительно выгодном положении в отношении информации по текущим общественным и политическим вопросам. Брат Петр Николаевич Трубецкой был Московским губернским предводителем дворянства, Григорий Иванович Кристи, женатый на моей сестре (Марии Николаевне), был Московским Губернатором, Федор Дмитриевич Трепов (Московский обер-полицеймейстер, а потом Генерал-губернатор Петербурга) только что породнился с нашей семьей, выдав свою дочь за моего племянника П. В. Глебова. Двоюродный брат А. А. Лопухин был директором Департамента полиции, наконец, Кн. Алексей Дмитриевич Оболенский (впоследствии обер-прокурор Синода), двоюродный брат моей матери, питал исключительное чувство дружбы к брату Сергею, высоко ценил его и держал его в курсе всех Петербургских настроений.

Таким образом, не выходя из круга семьи, я была более или менее в курсе всего происходившего вокруг и, к сожалению, только не всегда успевала записывать всё, что слышала и поздно принялась за это дело.