Избранное. Том 2: Серебряные яйцеглавы; Ночь волка; Рассказы - Фриц Лейбер

Но теперь, — брови Флэксмена приподнялись, — уже нет словомельниц и писателей. Перед тридцатью мозгами открылось широкое поле деятельности. Только подумайте об этом! — Он призывно протянул ладони. — Тридцать писателей, каждый из которых пребывал в уединении добрую сотню лет, собирая материал и разрабатывая свою точку зрения. И все они способны работать день и ночь, ни на что не отвлекаясь, — ни секса, ни семейных проблем, ни желудочных болей — ничего!

Тридцать писателей из столетнего прошлого — это уже само по себе многого стоит, люди всегда идут на Старого Рассказчика. У меня нет с собой списка, и я не проверял их несколько лет. Скажу по секрету, у меня было легкое отвращение к Мудрости Веков — мысль о мозгах в банках вызвала у меня дрожь, когда папа впервые сказал об этом. Но вы представляете, среди этих мозгов может быть Теодор Старджон, или Ксавье Хаммерберг, или даже Жан Кокто, или сам Бертран Рассел! Я надеюсь, что последние прожили достаточно долго, чтобы захватить времена операции.

Видите ли, писатели, первыми согласившиеся на операцию, вынуждены были все держать в абсолютной тайне. Они объявили о собственной смерти и прошли через кошмар погребения или кремации своих лишенных мозгов тел, чтобы обмануть мир. Так же как Цуки годами обманывал мир, делая вид, что он обычный садовый хирург, увлекающийся электроникой. Это была довольно трудная операция в одиннадцать стадий. Из того немногого, что известно, можно понять, что сначала поднималась передняя часть черепа и лицо, потом прививались зрительные, слуховые и речевые окончания, затем сердце заменялось изотопным мотором, и наконец блокировались все остальные нервные соединения с телом — одно за другим.

— Эй, няня Бишоп, мы уже готовы? — внезапно отвлекся Флэксмен.

— Остались последние десять минут, — сказала та.

Гаспар и Зейн Горт оглянулись. Большое отливающее серебром яйцо покоилось в своем черном воротнике на каллингемовской половине огромного стола. Его телеглаза, уши и громкоговорители были предусмотрительно установлены рядом, хотя еще и не подключены. На мгновение Гаспар представил человека, чьи нервы были отрезаны столетие назад, тело превращено в пепел, а сам он развеян по ветру или обращен в перегной, кормивший сотни поколений растений, и невольно содрогнулся.

Флэксмен потер руки.

— Обождите минутку, — занервничал он, когда няня Бишоп потянулась за глазным кабелем. — Я хочу представить его правильно. Как его зовут?

— Я не знаю.

— Вы не знаете? — Флэксмена, казалось, поразил гром.

— Нет. Вы велели принести любой мозг. Так я и сделала.

— Мистер Флэксмен не имел в виду ничего оскорбительного по отношению к вашим подопечным, — мягко прервал ее Каллингем. — Он сказал «любой мозг» просто потому, что каждый из них в равной степени является великим художником. Так что скажите нам, пожалуйста, как мы должны обращаться к нему.

— Ох, — вздохнула няня Бишоп. — Семь. Номер Семь.

— Но мне нужно имя, — настаивал Флэксмен, — а не какой-то номер, которым вы пользуетесь у себя в Инкубаторе, что само по себе поражает своей бессердечностью. Я надеюсь, что персонал Инкубатора не взял в привычку обращаться с ними, как с машинами. Это может повредить их созидательным способностям, может привести к тому, что они начнут думать о себе, как о машинах.

Няня Бишоп немного подумала.

— Иногда я зову его Ржавым, — сказала она, — потому что под воротником у него есть слабый налет чего-то коричневого. Он единственный, у кого есть… Я собиралась взять Полпинты, потому что его легче всего нести, но Полпинты отнесся к этому весьма прохладно, и когда вы прислали мистера Нюи, я решила взять Ржавого.

— Я имею в виду настоящее имя, — Флэксмен изо всех сил старался говорить спокойным голосом. — Нельзя представлять великого литературного гения его будущим издателям как Ржавого.

— Ох… — Она заколебалась, потом твердо заявила: — Боюсь, я не смогу назвать вам его. И нет никакой возможности узнать его имя, даже если перерыть Инкубатор сверху донизу и изучить все записи, которые у вас сохранились.

— Что?!

— Около года тому назад, — объяснила няня Бишоп, — все решили по каким-то своим причинам стать навсегда анонимными. Поэтому они попросили меня просмотреть все дела в Инкубаторе и уничтожить все записи, где упоминались их имена, и полностью соскрести надписи, выгравированные на металлическом покрытии. У вас могут оказаться документы с их именами здесь или в каком-нибудь безопасном сейфе в другом месте, но они не помогут вам выяснить, какой серебряной капсуле принадлежит данное имя.

— И у вас хватает наглости стоять здесь и говорить мне, что вы совершили этот… этот акт бессмысленного уничтожения! Не посоветовавшись со мной!

— Год назад вас совершенно не интересовала Мудрость Веков, — без всякого выражения ответила няня Бишоп. — Ровно год назад, мистер Флэксмен, я позвонила вам и подробно начала рассказывать обо всем этом, но вы приказали не беспокоить вас останками прошлого — мол, мозги могут делать все, что им заблагорассудится. Вы сказали — и я цитирую вас дословно, мистер Флэксмен: «Если эти жестяные яйца, эти ночные кошмары захотят поступить во Французский иностранный легион как боевые компьютеры или захотят прицепить себе реактивный мотор и гонять по открытому космосу, мне на это наплевать».

17

Глаза Флэксмена слегка остекленели. Мысль, что над ним посмеялись тридцать писателей в век, когда писатели не представляли из себя ничего, кроме приукрашенных стереокартинок на обложках книг, а также сознание странности собственной натуры, заставлявшей его рассматривать тридцать законсервированных мозгов как ужасных монстров — в одном случае, и коммерчески ценных созидательных гениев — в другом, окончательно выбили его из колеи.

Каллингем взял на себя инициативу еще раз.

— Уверен, что проблему анонимности мы сможем обсудить позже, — сказала более тихая и спокойная половина руководства Рокет Хауз. — Вероятно, мозги и сами пересмотрят свою политику, когда узнают, что грядет новая литературная слава. Даже если они предпочтут поддерживать строгую анонимность, с этим всегда можно справиться, выпуская книги под именами «Мозг № 1 и Дж. К. Каллингем», «Мозг № 7 и Дж. К. Каллингем» и так далее.

— Ого! — громко воскликнул Гаспар с восхищением.

В отличие от него Зейн Горт заметил вполголоса:

— Есть какой-то оттенок тавтологии, это меня удивляет.

Высокий светловолосый директор издательства улыбнулся мученической улыбкой, но Флэксмен, побагровев от натуги и пытаясь защитить его, проревел:

— Послушайте, мой дорогой друг Калли программировал словомельницы Рокет Хауз на протяжении десяти лет и только сейчас начал получать литературное признание. Писатели воровали славу у программистов последние сто лет, а до того они воровали ее у редакторов! Ведь должно быть ясно даже дубоголовому писателю и роботу с блоком Йохансона вместо мозгов, что яйцеглавы будут нуждаться в программировании, редактуре, обучении — называйте как хотите, и Калли — единственный человек, который сможет это сделать. Я не желаю слышать здесь даже шепота критики!

— Простите, — вмешалась няня Бишоп, разрядив воцарившуюся мертвую тишину. — Но для Ржавого наступило время смотреть-слушать, и поэтому я включаю его, джентльмены, независимо от того, готовы вы или нет.

— Мы готовы, — мягко произнес Каллингем, в то время как Флэксмен, потирая лицо, задумчиво добавил: — Да, думаю, да.

Няня Бишоп передвинула всех на флэксменовский конец стола, куда затем направила телеглаз. Раздался тихий щелчок — она подсоединила глаз к верхней правой розетке, — и Гаспар вдруг понял, что дрожит. Ему показалось, будто что-то вошло в телеглаз, в котором сразу же появился слабый красноватый отсвет. Няня Бишоп подключила микрофон к другой верхней розетке, и это заставило Гаспара прервать дыхание.

— Продолжайте, — сглотнул Флэксмен. — Подключите… э-э… громкоговоритель мистера Ржавого. А то у меня мурашки по телу бегут. — Он все же собрался и помахал рукой перед глазом. — Не обижайтесь, старина.

— Это может быть мисс или миссис Ржавый, — напомнила ему девушка. — Среди этих тридцати было несколько женщин, разве не так? Нет, думаю, что лучше всего вам сначала полностью высказать ваши предложения, а потом я включу громкоговоритель. Так все пойдет гораздо более гладко, поверьте мне.

— Он знал, что вы несете его сюда?

— О да, я говорила ему.

Флэксмен расправил плечи перед глазом, снова сглотнул и беспомощно взглянул на Каллингема.

— Привет, Ржавый, — медленно начал компаньон, немного ровно, как если бы пытался говорить, как машина, или так, чтобы машина поняла его. — Я — Дж. К. Каллингем, компаньон Квинта Горация Флэксмена по Рокет Хауз, в настоящее время являющегося исполнительным директором Мудрости Веков.