Подельник эпохи: Леонид Леонов - Захар Прилепин

По утверждению главреда журнала «Наука и жизнь» Виктора Николаевича Болховитинова, Леонов пытался «…перевести на понятный всем повседневный язык общеизвестные аксиомы астрофизики, эти ритуальные, выраженные в сложных, недоступных простонародному восприятию формулах, непонятные слуху смертных, как жреческие заклятия древности. И в то же время писателю казалось плодотворным вызвать ученых на дискуссию, на разговор по занимающим его вопросам».

Еще в 1978 году Болховитинов писал, что Леонов «…давно задумывается о возможных физических теориях и для запредельных – световых – скоростей. Теоретическая физика в последние годы не раз обращалась к этой проблеме, но Леонову хотелось бы, чтобы гипотетическая картина сверхсветовых движений была понятна не только физикам с их строгой формульной наукой, но и людям другой культуры – гуманитарной с ее поэтическим языком. Леонову хотелось бы уйти от закодированности языка физиков. Он говорил: “Миллионы стоят у храма науки и не знают, о чем там моленья, и просят приоткрыть хоть оконце”».

«…Много лет тому назад нам пришло в голову пойти на разговор к Ландау, – продолжает Болховитинов, – крупнейшему физику-теоретику… Лев Давидович быстро набросал формулы. Леонов их знал. Но ему хотелось другого – “мускульного”, реального, поэтического их выражения. Он добивался: так что же все-таки произойдет с телом, если оно подошло к границе, очерченной эйнштейновским запретом? И он высыпал на голову Ландау формулы и Хаббла, и Леметра, и Доплера, и Фицджеральда…

Прощаясь, когда Леонид Максимович уже прошел вперед, Ландау удивленно засмеялся: “Побольше бы физикам таких лириков!” В то время в ходу была диада “физики – лирики”.

Удивление Ландау было бы, вероятно, менее сильным, если бы он вспомнил, что еще в 1935 году в реалистическом романе “Дорога на Океан” Леоновым была высказана мельком идея радара – возможность видеть издалека с помощью радиоволн».

Вызвать ученых на серьезный спор Леонову не удалось, а ему, верно, очень хотелось.

Как-то, усмехаясь, Леонов обронил, что астрономия конца XIX века напоминала пансион благородных девиц. Планеты ходят парами, всюду гармония. «Тихо плавают в тумане хоры стройные светил…»

Потом оказалось, что гармонии нет, но есть хаос, свирепый мир излучений, неведомых «черных дыр» и квазаров.

Этот «свирепый мир», эти «квазары» и «черные дыры» влекли писателя уже не первый год: надо сказать, что «Пирамида» со всеми ее ныне известными сюжетными линиями, с удивительным сочетанием физики и абсурда в мареве происходящего, была готова за несколько десятилетий до публикации.

Членом редколлегии журнала «Наука и жизнь» Леонов стал еще в 1961 году (свершившийся полет в космос располагал к такому шагу как никогда) и вскоре уже читал главреду, упомянутому выше Болховитинову, главу из своего нового романа, где студент 2-го курса Никанор Втюрин строит собственную теорию пространства и времени.

Втюрина Леонов переименует в Шамина – а теория пространства и времени останется и в окончательном варианте.

В последующее десятилетие Леонов не раз будет так или иначе пересказывать своим знакомым всё содержание известной нам редакции «Пирамиды».

Дочь Леонова Наталия, помогавшая на рубеже семидесятых отцу доделать, дособирать из многих кусков роман (для чего она специально оставила работу), по сей день жалеет о том, что «Пирамида» не увидела свет в те дни. Дочь уверена, что редакция начала 1970-х была чуть более в хорошем смысле ясной.

И всё более усложнявшейся с каждым годом, добавим мы.

Новый, второй фрагмент романа, появится в 1979 году в четвертом номере журнала «Москва». Любопытно, что роман «Мастер и Маргарита» впервые, с огромными купюрами, был опубликован в том же журнале в 1966–1967 годах; так издание, которое впоследствии станет оплотом православия в России, дало жизнь двум великим книгам, где в числе главных героев действует дьявол.

Очевидно, что советская цензура пропустить «Пирамиду» в печать в первозданном ее виде не решилась бы никогда… но если с купюрами, как многострадальную булгаковскую книгу, – могло бы получиться.

Кажется, что в 1979 году, предчувствуя скорые беды и ужасы, Леонов был готов предпринять попытку обнародовать свою книгу, но тут вмешались другие, трагические обстоятельства.

Без жены

В воспоминаниях нескольких мемуаристов говорится, что Ванга предсказала Леонову смерть жены.

Это не совсем так.

О Татьяне Михайловне мы уже вспоминали не раз. Есть все основания говорить, что она была главным человеком в жизни Леонова из всего великого числа живших в его время и рядом с ним.

Однажды Леонов сказал, что о пяти людях он думал в жизни чаще всего: Христос, Достоевский, Гоголь, Ванга и жена, Татьяна Михайловна.

В начале 1979 года, еще не зная о скором уходе жены, Леонов сказал ей: «Знаешь, всё, что я делал всю жизнь, всё, что я писал, – это для тебя одной».

Вспоминают, что поэт Александр Жаров однажды, уже после войны, удивился, говоря о Леонове:

– Был красивее всех нас – факт, а никаких историй романтических с его именем никогда не связывали.

Леонов действительно любил свою женщину.

Разве что слово «любил» с его характером как-то очень сложно сочетается. Тут, наверное, надо искать какое-то другое определение, которого мы, к сожалению, не знаем.

Когда у них была золотая свадьба, кто-то из гостей спросил Леонова:

– Так вот всю жизнь и… жили с одной женой? В любви?

Спокойно и без улыбки он ответил:

– Я эти все любовные погони, красавиц всяких избегал. Писать люблю. Жизнь много раз своим транспортом меня переезжала. Писателю тыл нужен, надежный тыл. Он у меня есть.

Они прожили вместе пятьдесят шесть лет. Ей Леонов посвятил повесть “Evgenia Ivanovna” – одну из самых любимых своих вещей.

«Любви и преданности у нее хватало на всех – мужа, дочерей, внуков, – вспоминает о матери Наталия Леонова. – И при этом она всегда оставалась ровной, немногословной и сдержанной – это была чисто сабашниковская сдержанность, доставшаяся ей от ее отца. Я никогда не слыхала ее повышенного голоса, она ни разу не подняла на детей руку, но не была щедра и на ласку – все выражалось только взглядом и улыбкой».

Татьяна Михайловна была не просто женщиной, другом и собеседником Леонова – она была самым первым и самым главным его помощником. Вычитывала все его книги, разбирала рукописи, помнила обо всех издательских, театральных, кинематографических, публицистических заботах мужа.

Достаточно привести всего один факт: знающие – поймут. Однажды Татьяне Михайловне показали какое-то из многочисленных изданий романа «Русский лес» – и там было две опечатки. Две! На огромный том.