Крушение империи - Михаил Козаков

— Дома щи без круп, а в людях — шапка в рупь!

Угристый, с алкогольной слезой в выцветшем глазу пренебрежительно посмотрел на Бендера. Тот смущенно молчал.

— Вы его не ругайте, товарищи, — строго сказал Ваулин. — Кабы все были таковы… настоящий революционер.

— Все может быть, конечно… — примирительно ответил вдруг угристый и так же неожиданно подмигнул добродушно охаянному секунду назад товарищу.

«Развязать? — думал между тем Сергей Леонидович. — Лишних пять человек, удвоится скорость работы. Можем без них не поспеть, а с ними вылезем к утру. Не вылезем к утру — все дело пропало, бесцельный труд… скандал в ПК! На крайний случай можно, конечно, только двухполосную сделать. Но это же не то, не то!.. Развязать? — мучился он этим вопросом. — А вдруг это только хитрость с их стороны? Подымут шум, захотят бежать — стрелять тогда, что ли? Все равно погибло тогда все, да и в кого стрелять?! Нет, они, кажется, не продадут!» — решил он наконец.

Он сам развязал руки Прохорову и отвел его в сторону:

— Товарищи вас не выдадут завтра?

— Всех знаю, уважаемый. Всех! Чтобы кто? Да боже сохрани! Опять же, все будем работать — круговая порука! Когда уходить будете, — давал он советы, — завяжите опять нас. Тряпки для блезиру в рот, в кладовой заприте… вроде насилия — и все тут! — положил Прохоров руку на ваулинское плечо.

Пришедшие в наборную Громов и Ваня-печатник немало были поражены, увидев у касс двойное против прежнего количество рабочих.

— Ай, дело… ай, дело, Андрей Петрович! — захлебывающимся голоском подпевал Ваня.

Вот сверстана первая полоса, вот, через час, — вторая.

Сергей Леонидович берет корректурные оттиски и радостно нюхает полосы — типографскую краску. Она никогда еще не имела такой бодрящий запах.

Часы показывают четверть третьего ночи.

Спит в этот час Ириша, Лялька, мать… И скоро выйдет из соседней комнаты во двор, на улицу — в «очередь» с кошелкой в руках — милая Шура. Он обещал ей и выполнил…

Эта мысль забежала на секунду в его напряженно работаю-, щий мозг, — но тотчас же Сергей Леонидович стал думать о другом.

На доске лежат набранные заголовки для статей:

«МЕСТНАЯ С.-Д. ОРГАНИЗАЦИЯ В ПЕТРОГРАДСКОМ РАБОЧЕМ ДВИЖЕНИИ»

«В ЛИБЕРАЛЬНЫХ КРУГАХ»

«ПОТЕРЯ ЛЮДЬМИ ЗА ДВА ГОДА ОТЕЧЕСТВЕННОЙ БОЙНИ НАРОДОВ»

«К ВОПРОСУ О СОВМЕСТНЫХ ВЫСТУПЛЕНИЯХ»

«ЗА ГРАНИЦЕЙ»

«ПРОВИНЦИЯ»

— Быстрей, быстрей, товарищи!

— Четыре будет, уважаемый?

— Да, да.

— Четвертую полосу не успеть, пожалуй!

— Взяли бы нас сразу!

— А кто вас знал, непартийных!

— Пускай хоть три будет, и то дело!..

Газета, черт возьми, плохо верстается к тому же… Не подходит формат бумаги, остаются большие поля, — ничего, ничего, рабочий читатель не будет в претензии…

— Завтра, ребятушки, на всех станках лежать будет, родимая!

— Ух, пу-у-уля!

Наконец-то — приправка форм в машине. Здесь все в руках Вани-печатника.

Сергей Леонидович с нетерпеливым восхищением следит за тем, как он ловко орудует молоточком, как послушны ему винты и винтики, с которыми ему, Ваулину, никогда не справиться…

— Все, Ванечка?

— Одну минуту, Леонтий Иосифович!

Громов подмигивает: «Гм, Леонтий Иосифович…»

— Ошибка, ошибка в заголовке! — наклонившись над формой, выкрикивает кто-то.

— В чем дело?

— «Местная» надо через ять, а тут буква «е».

— Черт с ним, с твоим собачьим ять! И без него понятно.

— Все, Ванечка? — опять спрашивает Ваулин.

— Все как будто на сей раз.

— Ура! Пускай!

— Мотор?

— Куда, к черту, мотор! — предостерегает Громов. — Шум будет.

И вот — первый ручной поворот колеса машины. Его вертят по очереди все.

Вот первые оттиски газеты: четвертая полоса пустая, на третьей — один столбец поставлен вверх ногами. Но ничего не поделаешь: не переделывать же сейчас, в четвертом часу ночи?..

— Стоп!

Готова первая горка газет.

— Сообщите патрулям, чтоб нанимали извозчиков!

— Становись, дышло, на упаковку! Чего зря стоишь?

— Готово!

— Андрей Петрович, займите всех освободившихся людей.

— Уже занял.

— Двести!

— Перевязывайте в пачку…

— Все в порядочке!..

— Вали, родная!

— Извозчики готовы?

— Нет еще.

— Надо быстрей… быстрей, товарищи!

— А как же мы?

— А что?

— Вяжи, вяжи пачки!

— Да не пачки, Андрей Петрович, а людей! — напоминает Ваулин. — Удалось, удалось! — весело и громко выкрикивает он, обнимая за плечи Лекаря, потом скуластого, пожелтевшего за ночь Прохорова.

Он подбегает к конторке, отрывает кусок белой бумаги, минуту думает о чем-то, подзывает Прохорова:

— Смотри!

Он пишет «печатными» буквами и все время усмехается:

«Г. Альтшуллер! В вашей типографии печатали сегодня орган соц. — демократов большевиков. Приносим, конечно, извинение, но вынуждены были захватить, потому что охранка арестовала нашу хорошую технику. Посему счет за причиненные убытки предъявите генералу Глобусову. Будет революция — тогда еще увидимся. А пока охотно удостоверяем наше пребывание здесь, оставляя вам на память номер нашей газеты. Рабочие ваши ни в чем не виновны. А тот, кто был нашим, шлет вам прощальный привет».

— Больше ничего не надо?

— Все в порядочке, уважаемый! — смеется Прохоров.

На улице патрульный подбежал к стоявшему за углом извозчику.

— Занят! — равнодушно ответил тот.

«Занят? В такой час?» — удивился патрульный и бросился к другим санкам, ехавшим навстречу.

— Тысяча двести!

— Нажимай, нажимай!

— Ребята, связывай друг друга… кто здешний!

— Успеется!

«Явки» (их четыре по всему городу) знают только Сергей Леонидович и Громов. Оттуда поджидающие там «восьмерки» из молодежи разнесут газеты по фабрикам, мастерским, на железную дорогу.

— Пора отвозить, — говорит Ваулин. — Одну возьмет Ваня на себя — в Лесной пусть: ему по дороге. Две вам придется, Андрей Петрович, четвертую — мы с Бендером обслужим. Ладно?

— Так точно, товарищ главнокомандующий! — шутливо козыряет Громов. — Ну, и высплюсь же я завтра!.. — потягивается он всем телом.

Свет погашен в типографии. Медленно плывет в окна серый рассвет.

— Вот армия родилась ночью… — смотрит Сергей Леонидович на связанные пачки газет. — А ведь вышло, Андрей Петрович?.. А?

Во дворе Ваню-печатника, нагруженного двумя большими пачками, встретил патрульный. Он помог ему донести до извозчика газеты.

И когда Ваня отъехал уже, патрульный заметил, как через минуту выехал вдруг из-за угла тот самый извозчик, который заявлял, что «занят», — с двумя седоками в полицейской форме. Они помчались вслед за Ваней.

Патрульный бросился бегом в типографию, чтобы предупредить товарищей об опасности, но под аркой во второй двор его схватили с обеих сторон чьи-то крепкие руки, и, подталкивая, полицейские повели его обратно на улицу — в подъезд соседнего дома.

— Много вас там? — интересовался коренастый пожилой полицейский. — Тоже… задали, сукины сыны, службу! — недовольным голосом говорил он.

Патрульный многого сейчас не понимал. Не понимал и того, почему так ворчит этот «фараон» с седыми подусниками.

А «фараона», как и двадцать пять других городовых, собрали еще с вечера, не объявив для чего, и старик не успел выпить дома целительного бальзама против изжоги и попрощаться на ночь со своей старухой.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Перед крушением

В России стало голодно, и рубль стал дешев. Генерал-майор Глобусов доносил своему министру: «Число бедняков в городах удесятерилось. Голодает большинство жителей города, и остальные влачат жалкое существование».

Московская охранка сочла своим долгом сообщить Александру Дмитриевичу Протопопову: «Невзгоды широких масс так велики, что во многих случаях приходится говорить не только о недоедании, но и о форменном голоде. От эксцессов мы находимся очень близко. Острое раздражение, крайняя озлобленность, возмущение и т. д. являются довольно слабым отражением действительности. Никакое патриотическое чувство не выдержит, и Москва легко может явить картину чисто стихийных беспорядков».

Начальник Владимирского губернского жандармского управления делился своими наблюдениями: «Я вполне допускаю, что нервно настроенная толпа по какому-нибудь пустому случаю, как, например, закрытие лавки на обеденное время, какая-либо дерзость приказчика и т. п., потеряет терпение и, начав с битья стекол, кончит насилием, грабежом и поджогом».