Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Незадолго до наступления ночи мы остановились, чтобы разбить лагерь в дубовом лесу, и отец, смеясь, вынужден был сам снимать меня с лошади. Ноги и ягодицы у меня совершенно одеревенели и вскоре начали невыносимо болеть. Люди Кондора немножко подшучивали надо мной, но очень осторожно. Они обращались со мной вроде бы как с ребенком, но в то же время с каким-то подобострастием, что ли; и они шлепали себя по лбу рукой, когда заговаривали со мной, точно так же, как при обращении к моему отцу. Мы вдвоем сидели немного в стороне от остальных и бездельничали — ждали, пока наши спутники разожгут костер, приготовят обед и постелят нам постели.
Поев, я немножко поговорила со своей кобылкой. Теперь и я пропахла конским потом; мне этот запах нравился, как нравилась и моя лошадка. Мне еще никогда не удавалось так легко с кем-нибудь подружиться. Отец долгое время беседовал с одним из своих людей, который завтра должен был отправиться совсем другим путем, и давал ему различные поручения; их было, пожалуй, чересчур много, чтобы сразу все запомнить и удержать в голове. Отец заставил гонца повторить все, что ему было велено, и они все еще, по-моему, занимались этим, когда я вернулась к костру. Было ужасно скучно слушать их разговор, поскольку языка Кондора я не знала. Наконец, когда отец отпустил этого человека, я спросила его:
— Почему же ты не сделал для него списка всех своих поручений?
— Он не умеет читать, — коротко ответил отец.
Ну, если он слепой или слабоумный и потому не умеет читать, подумала я, то разве можно отправлять такого посланника? Да еще с целой кучей поручений. Но я что-то не заметила в нем особых физических недостатков, о чем и сказала отцу.
— Письменность священна, — сухо ответил он.
Ну, об этом я уже догадалась.
— Покажи мне, пожалуйста, как вы пишете, — попросила я.
— Письменность священна, — повторил отец. — Она не для онтик. Тебе вовсе не требуется уметь писать!
Теперь я перестала что-либо понимать и удивленно заметила:
— Но мне же нужно знать ваши слова, чтобы уметь говорить, верно? Что такое, например, онтик?
И тут он начал учить меня своему языку, языку народа Дайяо — как сказать «еду верхом на лошади», «вижу скалу» и тому подобное.
Ох и холодно было ночью в предгорьях! Люди Кондора сидели возле костра, но на расстоянии от нас, и беседовали. Отец порой тоже вставлял краткие реплики чрезвычайно важным тоном. Он дал мне немного горячего бренди, и я, согревшись, уснула на руках у Горы-Прародительницы. Наутро отцу пришлось подсаживать меня в седло, но стоило нам немного проехать, как мне стало гораздо легче, кровь резвее побежала по жилам, и я почувствовала себя в седле легко и удобно. Так туманным осенним утром поднимались мы к перевалу, следуя путем Белой Пумы.
От людей из Общества Искателей я раньше слышала, что они каждый раз, когда покидают Долину, несмотря на все их многочисленные путешествия, испытывают боль в сердце, или звон в ушах, или даже головокружение — всегда бывает какой-то знак. Историк из Общества Искателей у нас в Синшане говорил, что он всегда чувствовал, что входит в Долину, ибо в течение девяти вздохов ноги его как бы не касались земли; но когда он покидал Долину, то в течение девяти вздохов шел, как бы проваливаясь в землю по колено. Может, потому, что я ехала верхом, а может, из-за присутствия людей Кондора или потому, что я сама была дочерью Кондора, мне никаких таких знаков дано не было. Лишь коснувшись своих щек и не ощутив под пальцами шероховатых меток, сделанных синей глиной Синшана, я немного приуныла и сердце мое болезненно сжалось. И чувство это не покидало меня, пока мы, перевалив через вершину, спускались по внешней стороне Горы-Прародительницы.
Места, что лежат между Ама Кулкун и Чистым Озером, очень красивы и немного похожи на нашу Долину: скалы, фруктовые сады, люди, похожие на наших, такие же города и фермы. Мы ни у кого здесь не останавливались, и не гостили, и даже не разговаривали нигде ни с кем; когда я спросила отца, почему это, он ответил, что эти люди как бы не в счет. Мы ехали, словно попав в другой Дом, не пользуясь человеческой речью. Я подумала: может, поэтому их и называют Кондорами, что они как бы парят в молчании выше всех остальных?
Потом, когда мы ехали по золотистым холмам на северо-восток от Чистого Озера и особенно когда ложились спать на третью ночь, я поняла, что Долина осталась далеко позади и я больше не чувствую ее живого тепла. Мое собственное тело словно тоже осталось где-то там — ступни стали притоками Реки, артерии и сердце — площадями и ручьями, а кости — скалами; голова же казалась мне самой Горой-Прародительницей. Все мое тело целиком находилось в Долине, я же, лежа рядом с отцом, была всего лишь духом, легким, как воздух, с каждым днем все дальше и дальше отлетающим от своего тела. Однако некая длинная и очень тонкая нить связывала мое тело и душу — нить боли. Потом я все-таки уснула, и на следующий день снова села на лошадь, и продолжила свой путь, и разговаривала с отцом, обучаясь его языку, и мы часто смеялись. Но я все время чувствовала, что я — это как бы не совсем я, что это не мое тело, и сама я ничего не вешу подобно невесомой, бесплотной душе.
Я действительно сильно похудела за время этого долгого путешествия. Пища этих Кондоров мне совсем не нравилась. Они взяли с собой сплошную вяленую говядину, хотя по пути порой убивали корову или овцу, пасшихся на высокогорных лугах. Разумеется, без их просьбы я сама всегда подходила к убитому животному и говорила ему нужные слова. Сперва я думала, что здешние люди великодушно дарят нам этих животных, и все удивлялась, почему никак не могу увидеть самих этих людей и почему они никогда не дают нам ни овощей, ни зерна, ни фруктов,
