Том 2. Валтасар ; Таис ; Харчевня Королевы Гусиные Лапы ; Суждения господина Жерома Куаньяра ; Перламутровый ларец - Анатоль Франс

— Гертруда, а ты старая?

— Да уж не молода, монсеньер, и с каждым днем все старее делаюсь. Но и старше меня люди на свете живут. Вот хотя бы принц Труа-Фонтэн. Он уже большой мальчуган был, а я только что на свет родилась. В тот год праздник отпущения справляли, и юный принц в первый раз штанишки надел.

— Может быть, это и так, Гертруда, но ведь у него такая длинная борода, такая красивая одежда, красивые собаки, красивые лошади. Он ездит на охоту. А ты, Гертруда, ведь не ездишь на охоту, у тебя нет красивых платьев. Не понимаю, что тебе за удовольствие жить? По-моему, никакого.

— Ах, монсеньер! Бедный мой муж, покойник, уж такой-то был умный человек! Вспомнишь иной раз, чего он только не придумывал, ну да, конечно, раз это не попало в книжки, так оно все и погибло вместе с ним. Но вот у меня, между прочим, осталось в памяти, как он, бывало, говорил: «У каждого возраста есть свои приятности». И верные это слова. Вот я, например, под старость утешаюсь тем, что меня господь бог в райскую обитель примет, а другие в геенну огненную пойдут. Ну, одна ножка готова, зашнуровали. Давайте другую.

— А по-моему, Гертруда, если тебе что и приятно, так это болтать с нашей кастеляншей и ключником, потому что ты только этим и занимаешься целые дни.

— Вот уж это напраслина, монсеньер! Ну, да ведь у молодых нет разумения, чтобы о человеке по заслугам судить. Наша кастелянша, монсеньер, достойная особа и могла бы служить примером другим, если бы только не заблуждалась на свой счет. А то ведь старуха, горбунья, а вот поди же — бредит, будто все мужчины только и думают, как бы жениться на ней. Ну, а что до нашего ключника — он у нас весельчак! И все-то он про всех знает. Вот только еще нынче утром рассказывал мне историю про вашего дедушку.

— Про того самого, который молчал натощак, а после ужина расходился?

— Про того самого. Но, боже милостивый, монсеньер, кто же это вас научил говорить так про вашего дедушку?

— Да ты сама, Гертруда, вот только сейчас!

— Должно быть, я просто обмолвилась. Это я про ключника говорила. Тот, правда, забавник.

— Гертруда, а ты расскажи мне, что ты от него слышала. Только выплюнь эти четыре булавки изо рта, ты из-за них корчишь гримасы, и ничего нельзя понять, что ты говоришь.

— Да ведь надо же мне приколоть воротничок к вашей рубашечке, а то он все кверху лезет.

— Пусть себе лезет, Гертруда. Булавки — это для девочек, мальчики не носят булавок. Расскажи мне, что тебе рассказывал ключник. Но только скажи сначала: а это правда было?

— Конечно, правда. Вот только послушайте, и сами не будете сомневаться.

— Гертруда, а как можно узнать, что тебе рассказывают правду?

— Правда, монсеньер, то, чему веришь.

— А разве не бывает так, Гертруда, что ты веришь, а оказывается, это неправда.

— Тогда, значит, выходит, человек ошибся. А если так ошибаться, тогда уж, значит, ничему верить нельзя, и ни о чем уж никакого понятия не будешь иметь, все в голове кругом пойдет, как у пьяницы. И что это вам вдруг на ум взбрело, монсеньер? Не надо так говорить, не подумавши. Вот ваш поясок.

— Гертруда, долго я буду дожидаться, пока ты мне расскажешь эту историю ключника?

— Так вот что он мне рассказывал. Слушайте, монсеньер. Однажды ночью старый граф, ваш дедушка, проснулся в постели от какого-то диковинного шума. Ему показалось, точно град по крыше стучит, хотя небо было совсем ясное, или будто на лестнице бобы из мешка вытряхивают. А уж это совсем немыслимое дело! Какой же болван станет ночью на лестнице в замке бобы вытряхивать! Ну, дедушка ваш видит, что ему не заснуть, надел свой халат и вышел в галерею посмотреть, что там такое происходит. Каково же было его удивление, когда он при свете луны увидел в зале множество крошечных человечков, которые прыгали в окна и сыпались изо всех щелей и замочных скважин, точно горох. Все они были великолепно одеты, как на свадьбу. Да это и была свадьба. Целый оркестр кузнечиков играл веселые танцы, а человечки кружились и плясали на блестящем паркете. Они ничуть не испугались вашего дедушки и пригласили его протанцевать менуэт с молодой новобрачной. Ну, он, конечно, как любезный кавалер, тут же согласился. То-то была веселая картина! Стоило поглядеть, как наш добрый сеньор в ночном колпаке отплясывал со своей крошечной дамой!

Едва только Гертруда кончила свои рассказ о маленьких человечках, как герцогиня вышла из своих покоев…

Неизданный отрывок из «Таис»

…А вот отрывки, которые редактору «Иллюстрированной вселенной» угодно было попросить у меня. Первый из них представлял собою конец сцены в цирке, когда Таис изображает смерть Поликсены.

Отрывок этот следовал за строками, которые необходимо здесь воспроизвести:

Она знаком показала, что хочет умереть свободной, как подобает наследнице царей. Потом она разорвала на себе тунику и указала место, где бьется сердце. Пирр, отвернувшись, вонзил в него меч, и благодаря искусному приспособлению из белоснежной груди девушки багряной струей хлынула кровь… Послышались вопли ужаса и душераздирающие рыдания, а Пафнутий, вскочив с места, стал громовым голосом пророчествовать:

— Язычники! Мерзкие почитатели темных сил! И вы, ариане, вы, еще более подлые, чем идолопоклонники, это вам назидание! То, что вы сейчас видели,— образ и символ. В этой сказке заключен сокровенный смысл, и вскоре женщина, которую вы здесь видели, будет как непорочный агнец принесена в жертву воскресшему богу.

Далее следовала уничтоженная мною страница:

Таис опустилась на руки молодого военачальника, принесшего ее в жертву, и взор ее выражал весь ужас смерти; в это мгновение до нее донеслись странные возгласы незнакомца. Она искоса посмотрела на монаха, и губы ее подернулись еле уловимой усмешкой, а тем временем солдаты покрывали жертву пеленой и засыпали ее лилиями и анемонами.

Представление кончилось; под звуки величавого погребального марша толпы зрителей темными потоками устремились к выходам. Пафнутий вновь опустился на скамью и замер в неподвижности. Тщетно Дорион говорил ему, что пора уходить. Отшельник ощущал упоительную слабость от поста и утомления, и ему казалось, что тело его словно воск тает от душевного пламени. Он сомкнул веки, но сверхъестественное сияние пронизывало их, и духовным взором он видел ангелов в белых одеждах, летавших над смертным одром, где под пеленой, среди цветов, покоилась Таис. Духи небесные не решались приблизиться к грешнице, но и не удалялись прочь, а как бы выжидали, преисполненные небесного ликования.

И Пафнутий им сказал:

— Повремените еще немного, посланцы неба, и я прогоню бесов, которые мешают вашему благословенному приближению к усопшей.

Когда он открыл глаза, смертное ложе уже исчезло и амфитеатр был погружен в сумрак. Он встал и поспешил к Таис.

Второй отрывок входил в рассказ о детстве Таис. Этот эпизод навеян Апулеем; мы видим тут жрецов Благой Богини, которые бродили по городам и селам и на которых в XIV и XV веках были очень похожи монахи, разносчики реликвий.

Однажды, когда Таис шел одиннадцатый год, она сидела возле родительского дома, под смоковницей, широко раскинувшей свои ветви, похожие на небольших черных змей. Заметив, что вокруг никого нет, она вынула из кармана украденное яблоко. Она кусала румяный плод и обдумывала новые уловки, чтобы еще полакомиться и побездельничать, и вдруг увидела вдали в поле старика, походившего по одежде и на мима и на жреца. Он приближался к ней и вел за повод ослика, покрытого длинной попоной, со сверкающим идолом на спине. За стариком шли юноши в белых одеждах и золотых митрах, с мечами, флейтами, тамбуринами и цимбалами в руках. Старик этот был из числа тех, что возят из города в город сирийскую богиню и руководят исступленным хороводом в честь Матери богов. Старик привязал ослика к дереву и вместе с сопровождающими его юношами вошел в кабачок. Таис в изумлении замерла перед богиней, восседавшей на троне и облаченной в пурпурную с золотом тунику, с диадемой на челе, с развевающимися волосами, раскрашенной и смотревшей на нее голубыми глазами. Девочка восторженно любовалась богиней, напоминавшей собою куклу. Мухи облепили раны осла и сосали из них кровь; он поминутно подергивался от укусов, и тогда идол вздрагивал и казался живым. Вдруг животное повернуло к девочке свою некрасивую, нежную морду и обратило на нее прекрасный терпеливый взор, говоривший о беспрестанных муках и примиренности. Когда Таис увидела его, к горлу ее подступили слезы. Впервые после смерти Ахмеса ей встретился ласковый взгляд.