Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.) - Леонид Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Примеров подобного рода можно приводить множество, причем они касаются не только отдаленных веков, но и сравнительно близкого к Чжаньго времени. Правда, здесь ситуация несколько сложнее: очень трудно определить, что из красочных деталей, вставленных в тот или иной рассказ, действительно имело место, а что — явная выдумка. Источники скудны и нередко противоречивы. Вот, например, рассказ о Ли Кэ (Ли Куе), одном из теоретиков раннего легизма.
В пятом параграфе главы 19, тема которого обозначена как «соответствие положению», Ли Кэ дает пространную консультацию вэйскому Вэй-хоу, которому он служил, о том, почему пало царство У. Из изложения в «Люй-ши чуньцю» явствует, что причиной краха были постоянные победоносные войны, ведшие к усталости людей и их озлоблению, а также к гордости правителя, переходящей в легкомыслие [Люй-ши чуньцю, с. 246–247; Ткаченко, 2001, с. 322]. Замечание Вэнь-хоу по поводу того, что победоносные войны благо для государства, Ли Кэ явно не опровергает. Ведь если войны не были бы победоносными, У могло погибнуть и раньше, не от царства Юэ, разгромившего его, а от могущественного Чу, с которым правитель царства У воевал весьма успешно. Ли Кэ явно не мог не понимать этого. Напрашивается мысль, что с деятелями, жившими сравнительно недавно, «гости» Люй Бу-вэя поступали столь же бесцеремонно, как и с теми, кто жил в незапамятные времена или вообще существовал лишь в легендарных преданиях. Им было важно сослаться на выдуманную или искаженную ситуацию, которая подкрепляла бы выдвинутый в том или ином параграфе априорный тезис.
Завершая главу о сочинениях, в которых проявилась тенденция к систематизации идей либо к сближению доктрин различных школ мысли конца Чжоу, следует подчеркнуть, что движение в этом направлении было закономерным ответом мыслителей на вызов эпохи. Эпоха властно требовала появления концепций, в которых было бы соединено, синтезировано все наиболее ценное и приемлемое для Поднебесной. Ответы были различные, что и неудивительно. Но общей их чертой была толерантность, стремление сочетать в заново создававшихся системах взглядов все то, над чем трудилось несколько поколений выдающихся умов. Остается лишь с сожалением констатировать, что эта черта менее всего проявила себя при выборе системы, которая оказалась приемлемой для того, кто сумел одолеть соперников и объединить Поднебесную. Неудачный выбор — имеется в виду несколько облагороженный шаньяновский легизм — оказался роковым для первой китайской имперской династии Цинь. Но потенции древнекитайской мысли не были уничтожены. Более того, в пришедшей на смену краткосрочной Цинь династии Хань именно эти потенции дали о себе знать.
Глава 11. Трансформация старых и формирование новых традиций (образ жизни, мировоззрение, менталитет)
Период Чжаньго, на который пришелся пик осевого времени в древнем Китае, известен в истории страны как время наивысшего взлета творческой, интеллектуальной активности, познакомившей древнекитайскую мысль с великим множеством оригинальных идей. Вместе с тем это была эпоха интенсивного и многостороннего развития различных сфер жизни, от экономики и политики до культуры и искусства. Необходимо специально обратить внимание на то, как под воздействием всех этих идей трансформировалась древняя многовековая шанско-чжоуская (не говоря уже о неолите) традиция, что нового внес период Чжаньго в образ жизни древних китайцев, в их представления о себе и окружающем мире, включая внефеноменальный мир, а также в сферу культуры и привычных норм восприятия.
То, что было выработано к концу периода Чжаньго, как раз и стало основой имперской китайской цивилизации, просуществовавшей в мало изменившемся виде свыше двух тысячелетий. Однако все новое, что в период империи Китай воспринял от других (прежде всего от буддизма) или выработал самостоятельно, имело явно второстепенное значение по сравнению с тем, что было создано в шанско-чжоуской древности. Словом, на завершающем этапе доимперской древности в чжоуском Китае возникло очень много нового и подчас принципиально важного для всей последующей цивилизации Китая. Поэтому основной темой данной обобщающей по характеру и заключительной по ее месту в трехтомнике главы как раз и будет преимущественно это новое, хотя, говоря о нем, мы не будем забывать и о предшествующем, тем более об истоках.
Позднечжоуские интеллектуалы как главные создатели нового (новое в сочетании с древней традицией)
Говоря о новом, что внесли в традицию не только интеллектуалы, но и вообще перемены периода Чжаньго, нельзя не обратить внимание на способы, которыми традиция увязывалась с новым. Они были разными, в зависимости от многих обстоятельств. В одних случаях традицию пытались чуть ли не уничтожить во имя утопического и, как правило, мало продуманного нового. В других— внешне бережное отношение к традиции сочеталось с малозаметным, но весьма существенным ее переосмыслением. В третьих — традиция вообще почти не учитывалась в ходе радикальных преобразований, совершавшихся с помощью грубой силы. В четвертых — она примитивизировалась в ходе противопоставления официальной большой традиции малой, основанной на суевериях и маргинальных представлениях.
Все эти способы оставили свой след, хотя и далеко не одинаковый. При всех различных методах обращения с древней традицией накопленная ею идейно-нравственная мощь всегда оставалась достаточно влиятельным фактором реальной жизни. Шанско-чжоуская традиция пользовалась неизменным уважением едва ли не всех, кто стремился ее как-то реформировать. Практически все мыслители, не исключая и вольнодумцев типа Ян Чжу, всегда так или иначе возвращались к ней, используя прежде всего известные имена древних мудрецов и связанные с ними предания. Это, естественно, не мешало каждому, включая и пренебрегающих традицией и нарочито искажающих ее, интерпретировать деяния деятелей прошлого по-своему. Собственно, именно этим и занимались все интеллектуалы периода Чжаньго. Разница была лишь в отношении к прошлому как к определенной социальной и духовной ценности. В любом случае, для того чтобы интерпретировать традицию, необходима была— и это крайне важно подчеркнуть — нетрадиционная ориентация мысли. Нужны были люди, которые могли позволить себе вслух говорить о собственном отношении к тому, что диктует традиция. Иными словами, период Чжаньго оказался олицетворением осевого времени для китайской истории. Конкретно в условиях позднечжоуского Китая это означало, что на смену жестко скованному традицией изложению идей и событий пришла более или менее освобожденная от оков мысль. Это было едва ли не самым важным среди культурных новаций того периода. Имеется в виду вычленение личности, независимой от жесткой нормы прошлого и умеющей оригинально мыслить[290].
Появились люди нового типа, те, кто мог и смел сказать свое слово, не оглядываясь на традицию и лишь в меру учитывая ее. Речь идет о тех самых ши, которые складывались как социальная группа на протяжении периода Чуньцю, но стали наиболее активно и эффективно проявлять себя именно в конце Чжоу. Уже немало говорилось, что они были образованной частью общества и потому могли претендовать на какую-нибудь должность в бюрократическом аппарате власти. Среди интеллектуалов-ши было немало людей, не причастных к власти, но известных своими идеями, а подчас и старательно разработанными концепциями.
Благодаря этой деятельности десятков крупных мыслителей позднечжоуского времени вся интеллектуальная жизнь Поднебесной за исторически весьма краткий срок существенно изменилась. Обилие различных взглядов на общество и государство, на оценку людей и их образа жизни, стремление сказать свое слово и внести свой вклад в сокровищницу новых представлений во всех сферах жизни делает позднечжоуский Китай уникальным в своем роде периодом всей китайской истории. Сами китайцы воспринимают этот период сквозь призму известного изречения «пусть расцветают все цветы, пусть соперничают все ученые».
Если говорить о том, чьи идеи определили основные параметры китайской цивилизации, то все эти интеллектуалы значительно уступают Конфуцию. Роль Конфуция и его виднейших последователей, особенно Мэн-цзы и Сюнь-цзы, оказалась безусловно ведущей. Пропустив сквозь сито школы жу-цзя возвеличенную ими часть древнекитайской традиции, конфуцианцы сумели превратить всю китайскую, в том числе имперскую постциньскую, цивилизацию в конфуцианскую.
Вместе с тем мы не должны забывать и о том вкладе, который был внесен в древнекитайскую мысль другими выдающимися ее представителями, основателями и сторонниками иных школ. Судьба высказанных ими идей находилась — исключая разве что легистов — в прямой зависимости от того, насколько адекватно они соответствовали генеральным принципам древней традиции. Конфуций тоже, как о том уже шла речь, не целиком следовал традиции. Однако он сумел точно нащупать главное, что соответствовало ее основополагающим принципам, и расставить новые акценты столь продуманно, что это главное не только не ослабло, но, напротив, обрело в обновленной трактовке Учителя дополнительную весомость. Более того, было принято как норма, восходящая к незапамятным временам шанско-чжоуской древности.