Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

Процесс развенчания мэтра советской исторической науки и его «группки», чем-то напоминавший разгром школы М.Н. Покровского в середине 30-х годов, разумеется, направлялся со Старой площади. Там в отделе пропаганды и агитации концентрировался весь компромат на Минца, который потом докладывался Сталину и Маленкову. Занимавшиеся сбором и обработкой такого рода информации глава Агитпропа Шепилов и его «правая рука» Ю.А. Жданов (возглавлял сектор науки) в те дни доложили, например, в Кремль, что из 28 научных сотрудников секретариата главной редакции «ИГВ» русских — 8, евреев — 14, представителей других национальностей — 6. Принимая «соответствующие меры», ЦК сверху вниз по административной цепочке — ЦК — горком — райком — первичная парторганизация — давал устные указания о «наведении порядка» с кадрами. Вот как секретарь парторганизации истфака МГУ П.В. Волобуев по-свойски пересказал тогда одному из своих друзей-аспирантов то, что ему поведали при инструктаже в райкоме партии:

«… С еврейским засильем идет борьба. Партия очищается от евреев, им никакого доверия. Использовать только некоторых и только по узкой специальности. Никакого ходу в общественную жизнь… Максимально освободить учреждения от евреев».

По воле властей Минц и причисленные к его «группе» историки были изгнаны со всех прежних престижных мест работы[1314]. Теперь они могли зарабатывать себе на жизнь в лучшем случае чтением лекций во второразрядных вузах. Однако Минца в партии все же оставили. Как ни странно, но изгнать его оттуда не позволил ЦК, который быстро пресек соответствующие попытки, предпринятые сторонниками Сидорова в секретариате главной редакции «ИГВ», где Минц состоял на партийном учете. Скорее всего, «добить» бывшего научного «монополиста» не позволил Сталин, который, видимо, не сомневался в личной преданности ему Минца, хотя и разочаровался в нем как руководителе науки, ибо тот не справился с задачей создания трудов, достойных его, Сталина, вклада в советскую историю[1315].

Наряду с Минцем и его учениками гнев распаленной властями научной общественности испытал на себе и профессор Н.Л. Рубинштейн, работавший вместе с ним на одной кафедре в МГУ. Еще в 1948 году был раскритикован и запрещен созданный им учебник «Русская историография» (1941 г.), признанный «буржуазно-объективистским». И вот теперь та же самая участь постигла еще одну его работу — статью «Развитие истории СССР», помещенную в Большой советской энциклопедии. Публичные раскаяния Рубинштейна в совершенных «грубых ошибках объективистского характера» не спасли его от изгнания из университета. Тогда же, в марте 1949-го, он вынужден был покинуть и пост научного руководителя Государственного исторического музея[1316][1317].

Не менее яростным было осуждение некоторых специалистов (опять-таки главным образом еврейского происхождения) по истории зарубежных стран. Поскольку академик А.М. Деборин возглавлял тогда сектор новейшей истории Института истории, ему в очередной раз была уготована роль мальчика для идеологического битья. Теперь его обвинили в том, что он содействовал выпуску «порочной книги» своего сына, Г.А. Деборина, «Международные отношения в годы Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.)», да еще под грифом Академии наук. Сам же автор подвергся проработке по месту основной работы в Военно-политической академии им. Ленина, где историки в погонах заклеймили его как апологета американского империализма. Но столь категоричное обвинение не вывело Г.А. Деборина из психологического равновесия. За плечами этого полковника-ученого стояла многому научившая его служба в годы войны в советском посольстве в Лондоне, где он тесно сотрудничал с органами госбезопасности. Опыт прошлого подсказал ему, как надо действовать теперь. 24 марта 1949 г. Деборин направил по сути донос в политотдел академии им. Ленина, в котором, покритиковав «для порядка» самого себя, обвинил профессоров И.С. Звавича, Л.И. Зубока, Б.Е. Штейна, А.А. Трояновского, Н.Л. Рубинштейна и других в том, что те своим «космополитическим влиянием» толкнули его на путь «роковых» ошибок. Больше всех, по мнению Деборина, «навредил» ему бывший посол в Англии академик И.М. Майский (Ляховецкий), который был рецензентом-консультантом его книги. Именно он, по словам доносителя, «распинался о необходимости максимальной объективности и тщательности в характеристике США и Англии», что и способствовало обелению в книге «злейших врагов Советского Союза и всего передового человечества», к числу которых он причислил и Ф. Рузвельта[1318]. Это был далеко не первый выпад Деборина против бывшего высокопоставленного дипломата, который когда-то был его шефом. В 1948 году он сообщил в МГБ, что Майский «действовал в пользу империалистических интересов Англии». И потом, когда незадолго до смерти Сталина Майского арестовали и в мае 1955 года он предстал перед военной коллегией Верховного суда СССР по обвинению в измене родине, Деборин, выступив на процессе как свидетель, с обличительным пафосом заявил, указывая на скамью подсудимых:

«… Близость к Черчиллю, чья связь с Интеллидженс сервис общеизвестна, недостойна советского гражданина»[1319].

Вторым по значимости после Майского виновником идеологических ошибок, допущенных Дебориным в своей злополучной книге, тот назвал преподавателя МГУ Л.И. Зубока, который якобы без ведома и согласия автора поставил свою подпись в качестве редактора рукописи. Этот навет, впрочем, не сыграл сколько-нибудь важной роли в уже шедшей вовсю изощренной моральной порке Зубока и некоторых его коллег из числа еврейской профессуры: атаку на них спровоцировала сама их специализация на проблематике англо-американской новой и новейшей истории. Да и сама нестандартность биографии Зубока вызвала подозрение и раздражение у его обличителей. При царившей тогда в СССР ксенофобии многим казалось невероятным, что он, родившийся в 1894 году в местечке Радомышль на Украине и с 1913 по 1924 год находившийся в эмиграции в США, где, будучи сначала членом социалистической, а потом коммунистической партии, жил и работал в Филадельфии, мог после всего этого «спокойно» преподавать теперь в советском вузе. И совсем не удивительно, что обстоятельная монография Зубока «Империалистическая политика США в странах Карибского бассейна. 1900–1939» (М.—Л., 1948) превратилась в начале 1949-го в объект огульной критики. Утверждалось, что автор с чрезмерной симпатией оценивает государственную деятельность президента Ф. Рузвельта и «затушевывает» экспансионистский колониальный характер его внешнеполитической доктрины «доброго соседа», провозглашенной в 1933 году. К тому же ученого упрекали за то, что он охарактеризовал Ч.Э. Хьюза, государственного секретаря США в 1921–1925 годах, как поборника независимости Мексики, тогда как Сталин ранее наградил его эпитетом «висельник Юз»[1320].

Лишившись работы сначала в университете, потом в ВПШ, АОН и в конце концов совсем оказавшись не у дел, Зубок ждал ареста. Однако самого худшего не произошло. Согласно наивному семейному преданию, беду отвратило заступничество Светланы Сталиной, которая училась у профессора на историческом факультете. На самом деле Зубока не тронули, возможно, потому, что арестованные Лозовский и Юзефович, которые знали его с конца 20-х годов по совместной работе в Профинтерне, решительно отрицали на допросах какую-либо вовлеченность историка в антисоветскую деятельность[1321].

По аналогичному сценарию расправились с профессором И.С. Звавичем, работавшим вместе с Зубоком на одной кафедре в университете. Его брошюра «Лейбористская партия Англии, ее программа и политика» (М., 1947) была запрещена Главлитом из-за «социал-реформистской» позиции автора, «не разоблачившего английский лейборизм как прямую агентуру черчиллевского империализма». Изгнанный отовсюду, лишенный средств к существованию Звавич вынужден был покинуть Москву и переехать в далекий Ташкент, где преподавал в Среднеазиатском университете, пока не умер в мае 1950 года от инсульта[1322].

Через три года после того, как отшумела антикосмополитическая кампания, жертвой ее последствий стал историк и дипломат Б.Е. Штейн, который хорошо знал Зубока и Звавича по совместному преподаванию в АОН. В апреле 1952 года в журнале «Большевик» появилась вдруг разгромная рецензия на его книгу «Буржуазные фальсификаторы истории (1919–1939)» (М., 1951), в которой утверждалось, что монография-де пронизана «духом лженаучного объективизма». Ругательная статья, надо полагать, появилась не просто так. Ведь еще в марте Штейна, чуть ли не последнего из работавших в МИД СССР евреев, уволили оттуда, воспользовавшись предлогом, что с апреля 1918 по январь 1919 года тот состоял в партии меньшевиков. А 18 сентября секретариат ЦК одобрил предложение нового ректора АОН Д.И. Надточеева выставить Штейна из этого идеологического учреждения. Примерно тогда же он был исключен из партии и лишился последнего места работы в Высшей дипломатической школе МИД СССР, где преподавал в течение 13 лет[1323].